Он готовился к тому, что отцы в ужас придут, от того, что горожане в насилии палача обвиняют, а отцы не пришли в ужас. Были спокойны. Не поверили они горожанам. А отец Николас сказал:
Так всегда и бывает. Коли у осуждённой есть покровители, так они, греха не боясь, всегда противодействуют.
Да, так всегда и бывает. Не впервой нам. Заверил отец Иоганн.
Завтра вынесем приговор поутру, сказал Отец Иона, хворь моя, слава Богу, отошла, сила во мне есть, вынесем приговор праведный. Послезавтра проследим о его исполнении, поглядим казнь, в обед помолимся, а после обеда и отъедем дальше.
Казнь? Удивился кавалер.
Так не до смерти конечно, серебро возьмём, а все виновные будут кнутом биты у столба. Сказал отец Иоганн успокоительно.
Языки, добавил отец Николас.
Ах, да, вспомнил отец Николас, конечно. Ещё усечение языка за навет положено.
Усечение языка? Вслух думал Волков. Немилосердно, как бабам да без языка?
А по-другому нет сил бороться со злоязычием. Говорил отец Иона, вздыхая тягостно, у нас на пять доносов четыре навета.
Клевещут людишки друг на друга, хотя клевета и большой грех, а всё равно клевещут. Соглашались святые отцы.
А вы молодец, хвалили его попы, с делом быстро управились, и мятежников усмирили.
Будем писать отцу Иллариону, что довольны вами, господин рыцарь. Говорил отец Иона, изнывая в ожидании обеда. Глазами ища мальчишку, что кушанья подаёт.
А время уже подошло, им стали подавать еду на стол. Волков заказал себе еду, как положено постную.
В плохом настроении после простой еды, он валялся раздетый и босой на своей кровати, опять читал письмо от отца Семиона. Когда пришел Сыч и постучался в дверь, Волков велел войти, не вставая с кровати, он спросил:
Просьбу мою исполнил?
Всё сделал, как вы просили, теперь эта паскуда, нас до гробовой доски не забудет, ухмылялся Фриц Ламме. Мы её по очереди в зад имели, рот ей завязали, чтобы не орала, так она выть стала и глаза таращила так, что они чуть не вывалились, она едва не обделалась, от натуги, а мы от смеха чуть не померли
Он бы и дальше рассказывал свои весёлые истории, да кавалеру надоело, он перебил его:
Я не про то тебя спрашивал, я спросил, ты палку принёс мне?
А, вы про палку? Догадался Сыч, показал ему крепкую узловатую палку. Вам с ней ходить неудобно будет, лучше состругать удобную. С перекладиной.
Кавалер встал с кровати, взял у Сыча палку, взвесил её в руке и остался ей доволен. Ни сказав не слова, он врезал Сычу, да так крепко и скоро, что тот и увернуться не успел.
Ох, Господи! Заорал тот.
А Волков стал бить его, бил сильно и приговаривал:
Руки опустил, я сказал, опустил руки. Пёс шелудивый, паскудник, стань ровно.
Он бил его по ляжкам, по рёбрам, Фриц Ламме поднимал руки, что бы защититься, тогда кавалер замирал с поднятой палкой и говорил снова:
Я сказал тебе руки опустить.
Сыч послушно опускал руки и получал страшный удар по левой ляжке, от которого его всего продёргивало, и он кривился, силясь не заорать.
Он сгибался, и получал палкой по боку так, что дыханье у него сбивалось. А кавалер не успокаивался, особенно когда вспоминал, что Сыч ещё и к Брунхильде ходил, от того ещё больше бесился.
Он отбил ему ноги, и руки, и спину, и бок, отбил ему всё, только по башке не бил, и остановился, когда Фриц Ламме просто не мог уже стоять, и упал на пол. Скрючился на полу, и трясся от боли и напряжения, а по щеке его текли беззвучные слёзы. Он тяжело дышал, словно бежал долго.
Кавалер поставил ему на спину ногу и спросил:
Знаешь, за что?
За бабу эту старую. Паскуду Липке.
Значит, знаешь.
Знаю, экселенц, хрипел Сыч. Простите. Не знаю, как так произошло, меня эти двое
Не ври! Не смей мне врать! Он опять замахнулся палкой, да бить не стал. Не они тебя подбили, а ты их.
Да, экселенц, простите.
Считай, что простил, но если ещё раз меня так подведёшь, на прощение не надейся, сдам тебя родственникам, пускай тебя оскопят и повесят.
Спасибо, экселенц.
Убирайся.
Волков откинул в угол палку и лёг на кровать, стал только успокаиваться, да полежать ему не пришлось, в дверь постучали.
Кто?
Брюнхвальд, кавалер.
Входите, Карл.
Брюнхвальд вошёл в комнату, был он при оружии, доспехе и со шлемом в руке.
Господин кавалер, наша корпорация просит вас быть сейчас у северного выезда из города.
Кто?
Брюнхвальд, кавалер.
Входите, Карл.
Брюнхвальд вошёл в комнату, был он при оружии, доспехе и со шлемом в руке.
Господин кавалер, наша корпорация просит вас быть сейчас у северного выезда из города.
Волков сел на кровати по полному доспеху всё сразу понял:
Братский суд?
Братский суд, кивнул Брюнхвальд.
Когда солдаты Брюнхвальда шли сюда, в Альк, никакого барабана у них Волков не видел, может в обозе везли. Но сейчас барабанщик бил в барабан, когда они с ротмистром приблизились. Волков был в полном доспехе и в шлеме, Брюнхвальд тоже. За ними ехал Максимилиан, вёз штандарт кавалера, он и Ёган были в одежде с гербом и в цветах Волкова.
Барабан забил дробь при их приближении.
Всадники остановились на пригорке.
Стройся! Орал сержант.
Солдаты строились, а сержант пошёл к всадникам, скользя по грязи. Подойдя, он низко поклонился и заговорил:
Добрый рыцарь, Иероним Фолькоф, которого все зовут Инквизитором, наша корпорация, что живёт у стены на вашей земле в городе Ланне, просит у вас прощения, за то, что два балована из наших рядов, устроив проказу, взяли силой бабу, без вашего дозволения, чем и подвели вас. Так же и подвели нашего ротмистра. Корпорация наша наказала мне просить вашего прощения. Шкодники будут наказаны, как полагают все воинские корпорации: будут наказаны братским судом. Считаете вы, Иероним Фолькоф, рыцарь по прозвищу Инквизитор, что братского суда будет достаточно для прощения?
Он замолчал, ожидая слов кавалера. Тот выдержал паузу и громко, чтобы все слышали, сказал:
Считаю.
Сержант повернулся к солдатам:
Добрые люди, кавалер считает, что братского суда будет достаточно.
Солдаты загудели и застучали оружием о доспехи.
Стройся в две шеренги, орал сержант.
Он, было, уже пошёл к солдатам, но Волков его окликнул:
Сержант!
Что, господин рыцарь? Он остановился.
Не усердствуйте, негромко сказал кавалер.
Сержант молча кивнул и побежал к солдатам.
Барабан бил сигнал «строиться».
Солдаты построились в две шеренги, разошлись на четыре шага и встали лицом к лицу. В руках у них были прутья толщиной в палец.
Два солдата, те, что были помощниками у Сыча, уже скинули рубахи, стояли босые, только в одних портках.
К одному из них подошёл сержант и ещё два солдата, сержант протянул ему небольшую палку, солдат взял её. Потом двое его сослуживцев встали плечом к плечу, провинившийся вздохнул, глянул на всадников и поклонился им.
Волков и Брюнхвальд поклонились в ответ.
Солдат взял палку в зубы, и положил руки свои на плечи сослуживцам, словно обнимал двух друзей сразу. Со стороны казалось, что два товарища ведут раненного или пьяного. Сослуживцы крепко взяли его за руки, каждый за свою.
Барабан забил сигнал «готовьтесь».
Они встали перед коридором из людей, и ждали, пока сержант даст команду. И сержант крикнул:
Исполняйте!
Барабан стал бить команду «приставной шаг» и сослуживцы повели провинившегося в коридор из солдат с палками.
«Бум». Все пехотинцы знают этот звук барабана. Первая нога Шаг!
«Бум». Вторая нога приставил.
«Бум». Первая нога шаг.
«Бум» Вторая нога приставил.
Так двигается выученная баталия, сколько бы не было в ней шеренг, и сколько бы не было людей в шеренге, если есть барабан, то все делают свой шаг одновременно. Под этот сигнал барабана баталии идут в бой.
Идут и ждут другого сигнала барабана, который значит: «пики вперёд»,
Но в этот день такого сигнала не будет, как только сослуживцы довели провинившегося до первого солдата из строя, тот замахнулся палкой и
«Бум» взмах и мерзкий звук: жирный шлепок палки по голой спине бьёт один солдат.
«Бум» гремит барабан, палка другого солдата с другой стороны занесена в небо шлепок палки по голой спине.
«Бум» стучит барабан новый шаг и новый солдат замахивается палкой. Шлепок, звук противный, и новый рубец на спине.
Тёплый ветер с юго-востока полощет штандарт бело-синий, с чёрным вороном. Всадники молчат смотрят. Стучит и стучит барабан. Солдаты бьют и бьют брата-солдата палками по спине. И справа, и слева. У провинившегося рубцы от палок на спине, в виде ёлки, от хребта к рёбрам. Некоторые удары рвут кожу, кровь течёт. К концу строя провинившийся уже не идёт сам, а его волокут два солдата. Ноги он едва переставляет по грязи. Но ни стона не издал, палку из зубов не выпустил. Дело кончено.
Его отводят к телеге, кладут в неё, накрывают рогожей. Теперь очередь второго.
Всё повторяется до мелочей, палка в зубы, два товарища кладут его руки себе на плечи, чтобы не падал в конце, бой барабана, звучные шлепки. Телега, рогожа.
Всё, братский суд окончен.
Никто из провинившихся не пискнул, не скулил добрые солдаты.
И они ещё благодарны будут, что так отделались, могли и из корпорации выгнать. А могло ещё хуже быть. Дело могло кончиться скрещенными оглоблями обозной телеги, которые задраны вверх, да петлёй из грубой веревки, что с них свисает.
Кавалер повернул коня, поехал в город, ротмистр ехал рядом, Максимилиан и Ёган за ними.
Они мало говорили, так и доехали до трактира, а когда кавалер поворачивал к воротам, Брюнхвальд вдруг попрощался.
Вы куда? Удивился кавалер.
Завтра с утра буду, не стал отвечать ротмистр.
Хорошо, Волков смотрел ему в след. И думал: « Старый солдафон, никак, к вдове поехал, видать понравилась она ему».
А в трактире его ждал брат Ипполит, он пошёл с Волковым в его комнату, и стоял, смотрел как Максимилиан, снимает с рыцаря доспехи.
Максимилиан, говорил кавалер.
Да господин, отвечал юноша, отстёгивая наплечник.
Ты видел сегодня братский суд впервые?
Да, господин.
Что думаешь?
Солдаты вели себя достойно, отвечал оруженосец. Я не слышал ни звука.
Это были те слова, что Волков хотел услышать от молодого человека, больше говорить с ним он не собирался. А вот юноше было, что сказать ему, вернее, о чём просить его, и он начал:
Кавалер.
Да.
Говорят, что вы искусный воин, что и мечом, и арбалетом, и копьем владеете в совершенстве.
И кто же это говорит?
Все. Ваш слуга Ёган, Фриц Ламме.