Какая у тебя специальность?
Это подготовительные курсы при медицинской школе. Мои родители в ярости. Они хотят заставить меня отдать ребенка на усыновление.
Разве им не нравится Марк?
Они никогда его не видели, дело не в этом, они просто боятся, что я брошу медицинскую школу и ничего из меня не получится.
Парадная дверь открывается, возвращаются лыжники. Волна холодного воздуха пролетает через всю гостиную и накрывает нас. Это здорово, и я понимаю, что зажарился у огня не хуже индейки Нелли.
Когда ужин? спрашиваю я Шерон.
В семь, но вчера мы сначала здесь сидели, с напитками. Марк только что сказал маме и папе, и они почему-то не бросились мне на шею от счастья. В смысле, они милые, знаешь, но как люди одновременно могут быть милыми и мерзкими, а? В смысле, можно подумать, что я забеременела сама по себе и Марк тут абсолютно ни при чем
Я рад, когда входит Клэр. На ней смешная островерхая зеленая шапка с большой кисточкой, свисающей с макушки, ужасный желтый лыжный свитер и синие джинсы; ботинки она оставила в прихожей. Она раскраснелась от холода и улыбается. Волосы влажные. Когда она радостно идет по огромному персидскому ковру, я понимаю, что она принадлежит этому миру, что она не аномалия, она просто выбрала другую жизнь, и я рад этому. Я встаю, она кидается мне на шею, потом быстро поворачивается к Шерон и восклицает:
Я только что узнала! Поздравляю!
И Клэр обнимает Шерон, которая через ее плечо смотрит на меня, испуганная, но улыбающаяся.
Позже Шерон говорит мне:
Думаю, тебе досталась единственная милая из них.
Я качаю головой, но, кажется, понимаю, о чем она.
КЛЭР: Еще целый час до ужина, и никто не заметит, что мы ушли.
Пойдем, говорю я Генри. Пойдем на улицу.
Это обязательно? стонет он в ответ.
Я хочу тебе кое-что показать.
Мы надеваем куртки, шапки, перчатки, обуваемся и пробегаем через дом, через заднюю дверь. Небо чистое, ультрамариновое, снег на лугу кажется чуть светлее, и эти две синевы встречаются у черной полоски деревьев, там, где начинается лес. Слишком рано для звезд, но по небу летит самолет, мигая огоньком. Я представляю себе наш дом как крошечного светлячка, который с самолета кажется звездой.
Сюда.
Тропинка к поляне укрыта шестью дюймами снега. Я думаю обо всех случаях, когда заметала следы босых ног, чтобы никто не увидел, как они ведут к дому. Сейчас я вижу следы оленя и большой собаки.
Сюда.
Тропинка к поляне укрыта шестью дюймами снега. Я думаю обо всех случаях, когда заметала следы босых ног, чтобы никто не увидел, как они ведут к дому. Сейчас я вижу следы оленя и большой собаки.
Стебли мертвых растений под снегом, ветер, хруст наших шагов. Поляна как гладкая чаша голубого снега; камень остров, расширяющийся кверху, как грибная шляпка.
Вот здесь.
Генри стоит, держа руки в карманах куртки. Он осматривается, приглядывается.
Значит, здесь, говорит он.
Я ищу на его лице следы узнавания. Ничего.
У тебя когда-нибудь бывает déjà vu?[59] спрашиваю я его.
Вся моя жизнь сплошное déjà vu, вздыхает он.
Мы разворачиваемся и по собственным следам возвращаемся в дом.
Позднее
Я предупредила Генри, чтобы он переоделся на рождественский ужин, поэтому, встретив его в холле, вижу на нем великолепный черный костюм, белую рубашку, красно-коричневый галстук и перламутровую булавку для галстука.
Боже, говорю я. Ты начистил ботинки!
Да, признает он. Трогательно, правда?
Выглядишь великолепно, милый юноша.
Хотя на самом деле я припанкованный библиотекарь, версия парадная. Родители, будьте осторожны.
Они тебя полюбят.
Я люблю тебя. Иди сюда.
Мы с Генри встаем перед большим зеркалом на верху лестницы, разглядывая себя. На мне светло-зеленое шелковое платье без бретелек, которое принадлежало моей бабушке. У меня есть фотография, где она стоит в нем на новогоднем балу 1941 года. Она улыбается. Губы накрашены темной помадой, в руке сигарета. Мужчина на фотографии ее брат Тедди, который через шесть месяцев погибнет во Франции. Он тоже улыбается. Генри кладет руки мне на талию и делает удивленное лицо, обнаружив корсет под шелком. Я рассказываю ему про бабушку.
Она была меньше, чем я. Неудобно только садиться: концы стальных прутьев просто впиваются в бедра.
Генри целует меня, но вдруг кто-то кашляет, и мы отпрыгиваем в разные стороны. Марк и Шерон стоят у двери комнаты Марка. Мама и папа неохотно признали факт, что глупо селить их в разных комнатах.
Пожалуйста, ничего такого не надо, говорит Марк своим раздражающим учительским тоном. Разве мучительный опыт старших ничему вас не научил, мальчики и девочки?
Научил, отвечает Генри. Всегда готов!
Он с улыбкой хлопает себя по карману брюк (на самом деле там ничего нет), и мы спускаемся по лестнице под хихиканье Шерон.
Все уже немного выпили, когда мы появляемся в гостиной. Алисия делает мне тайный знак: «Осторожно с мамой, она не в себе». Мама сидит на диване и выглядит мирно, волосы забраны в шиньон, на ней жемчуг и персиковое бархатное платье с кружевными рукавами. Она кажется довольной, когда Марк подходит и садится рядом, смеется его шуткам, и на секунду мне кажется, что Алисия ошиблась. Но потом я замечаю, как папа наблюдает за мамой, и понимаю, что она, наверное, сказала что-то ужасное прямо перед нашим приходом. Папа стоит у стола с напитками и поворачивается ко мне, вздыхает с облегчением, наливает мне колы и протягивает Марку бутылку пива и бокал. Он спрашивает Шерон и Генри, что они будут пить. Шерон просит «Ла Круа». Генри, мгновенье подумав, останавливается на скотче с водой. Отец смешивает напитки уверенной рукой и чуть выпучивает глаза, когда Генри опрокидывает в себя скотч залпом, даже не поморщившись.
Еще?
Нет, спасибо.
К этому моменту я знаю, что Генри предпочел бы просто взять бутылку и бокал и свернуться в постели с книгой и что отказывается от второй порции потому, что потом третья и четвертая лягут сами собой. Шерон не отходит от Генри, и я оставляю их, пересекаю комнату и сажусь рядом с тетушкой Дульси у окна.
О детка, как мило Я не видела этого платья с того момента, как Элизабет надевала его на вечеринку, которую Лихты устроили в «Планетарии»
К нам присоединяется Алисия; на ней свитер цвета морской волны, с высоким горлом и дырочкой на рукаве у шва, старая запачканная юбка в складку и шерстяные носки, которые болтаются вокруг лодыжек, как у старухи. Я знаю, она это делает, чтобы поддеть отца, но все же
Что случилось с мамой?
Она не в себе из-за Шерон, пожимает плечами Алисия.
Что не так с Шерон? спрашивает Дульси, читая по губам. Она выглядит очень милой. Лучше, чем Марк, если вас интересует мое мнение.
Она беременна, говорю я Дульси. Они собираются пожениться. Мама думает, что она «белое отребье», потому что первая в семье получает высшее образование.
Дульси резко смотрит на меня, и мы понимаем, что думаем об одном и том же.
Люсиль, как никто другой, должна понимать эту девочку.
Алисия собирается спросить Дульси, что она имеет в виду, но тут звенит звонок на ужин, мы встаем, всё по Павлову, и идем в столовую.
Я шепчу Алисии:
Она выпила?
Думаю, она пила в своей комнате до обеда, шепчет Алисия в ответ.
Я сжимаю руку Алисии, Генри отстает, мы идем в столовую, рассаживаемся, папа и мама сидят по разные стороны стола, Дульси, Шерон и Марк слева, Марк рядом с мамой; Алисия, Генри и я справа, Алисия рядом с папой. Комната освещена свечами, маленькие цветы плавают в чашах граненого стекла, Этта выложила все столовое серебро и фарфор на вышитую бабушкину скатерть от монахинь в Провансе. В общем, Рождество такое, каким я его всегда знала, за исключением того, что рядом со мной сидит Генри, робко склонив голову, когда мой отец читает молитву.
Отец Небесный, мы воздаем благодарность в эту святую ночь за Твою милость и Твою доброту, за еще один год здоровья и счастья, за уют семьи и за новых друзей. Мы благодарим Тебя, что Ты послал нам своего Сына в виде беспомощного младенца, чтобы направлять нас и искупать наши грехи, и мы благодарны за ребенка, которого Марк и Шерон принесут в нашу семью. Мы молимся о любви и терпении в нашей семье. Аминь.
«Есть, думаю я. Он это сделал». Бросаю взгляд на маму, она взбешена. По ней никогда не скажешь, если не знаешь ее как следует: она очень тиха и смотрит в свою тарелку. Открывается дверь в кухню, заходит Этта с супом и ставит напротив каждого из нас по маленькой тарелке. Я ловлю взгляд Марка, он немного наклоняется к маме, поднимает брови, и я тихонько киваю. Он спрашивает ее об урожае яблок в этом году, она отвечает. Мы с Алисией немного успокаиваемся. Шерон наблюдает за мной, и я ей подмигиваю. Суп из каштанов и пастернака, звучит не очень, но только не в исполнении Нелли.
Ух ты! говорит Генри, и мы все смеемся, доедая суп.
Этта убирает тарелки, Нелли вносит индейку. Она золотистая, горячая и огромная, и мы все бешено аплодируем, как бывает каждый год.
Нелли сияет и, как всегда, говорит:
Ну вот.
О Нелли, она изумительна! говорит мама со слезами на глазах.
Нелли смотрит на нее пристально, а потом на папу и говорит:
Спасибо, миссис Люсиль.
Этта подает гарнир, глазированную морковь, картофельное пюре и лимонный творог, и мы передаем тарелки папе, который накладывает на них индейку. Я смотрю, как Генри откусывает первый кусок: удивление, потом восторг.
Я видел свое будущее, говорит он, и я застываю. Я собираюсь бросить библиотеку, переехать сюда, жить в вашей кухне и поклоняться Нелли. Или просто женюсь на ней.
Ты опоздал, говорит Марк. Она уже замужем.
Ну что ж. Значит, буду поклоняться. Почему вы все не весите по триста фунтов?
Я над этим работаю, отвечает папа, похлопывая себя по животику.
Я собираюсь весить триста фунтов, когда стану старой и мне не придется таскать свою виолончель, говорит Генри Алисия. Я собираюсь жить в Париже и ничего не есть, кроме шоколада, курить сигары, колоть героин и ничего не слушать, кроме Джими Хендрикса и Doors. Правда, мама?
Я к тебе присоединюсь, торжественно изрекает мама. Но лучше буду слушать Джонни Мэтиса[60].
Если будешь колоть героин, тебе есть вообще ничего не захочется, говорит Генри Алисии, и она подозрительно смотрит на него. Лучше попробуй марихуану.
Папа хмурится.
Я слышал по радио, что сегодня будет восемь дюймов снега, меняет разговор Марк.
Восемь! вскрикиваем мы хором.
Я мечтаю о белом Рождестве, неубедительно говорит Шерон.
Надеюсь, нас не завалит, пока мы будем в церкви, ворчит Алисия. Мне после мессы так спать хочется.
Мы болтаем о снежных бурях, какие кто помнит. Дульси рассказывает, как попала в буран 1967 года в Чикаго:
Мне пришлось оставить машину на Лейк-Шор-драйв и идти пешком от Эдамс до Белмонта.
И я попал в ту же самую бурю, говорит Генри. Чуть до смерти не замерз; в конце концов забрел в дом пастора Четвертой пресвитерианской церкви на Мичиган-авеню.