На следующий день снимали сцену: Сережа приносит сломанный велосипед, а Коростелев огорченно говорит: «Да, брат, ловко ты его».
Снимаем крупный план Бондарчука.
Да, брат, ловко ты его, улыбается Бондарчук.
Стоп! Сергей Федорович, здесь Коростелев должен огорчиться.
Угу. Давайте.
Боря Бархатов, Ирина Скобцева и Сергей Бондарчук.
Снимаем второй дубль.
Да, брат, ловко ты его, опять улыбается Бондарчук.
Сергей Федорович, а попробуйте сказать это не так весело. Все-таки Коростелев покупал велосипед, потратил деньги, и за мальчика обидно
Угу. Давайте.
Третий дубль снова улыбается.
Мы, конечно, предполагали, что с Бондарчуком будет трудно работать, но не знали, что в такой степени.
Вечером в тот же день Бондарчук справлял день рождения ему исполнилось тридцать девять. Он у себя в люксе угощал нас ухой, которую сам приготовил на кухне гостиничного ресторана. Уха была вкусная. Но я, когда набрался, высказал имениннику все, что о нем думаю И что снимать его, Бондарчука, нас насильно заставили, и что он нам всю картину портит, и кто он такой есть
На следующий день в пять тридцать утра, как обычно, зазвонил будильник. Мои соседи сели на кроватях и мрачно уставились на меня. Тут же открылась дверь, в комнату зашел Циргиладзе, положил на стол трешку и сказал, что сегодня Бондарчук не снимается, и пусть Таланкин угостит его пивом. А я чтобы ехал на съемку, снимал детей и близко к Бондарчуку не подходил! (Мы понимали если Бондарчук откажется сниматься, это конец.)
Вечером возвращаюсь у входа в гостиницу стоят Таланкин с Бондарчуком. Я кивнул и хотел пройти мимо.
Данелия! окликнул Бондарчук, ужинал?
Нет.
Пошли в ресторан.
За ужином Бондарчук рассказывал про Акапулько, про прозрачное Карибское море, где плавают рыбы удивительной расцветки и дно видно до большой глубины, про то, как индейцы ныряют с высоченной скалы в прибой, а я все ждал, когда он дойдет до дела и начнет со мной разбираться.
Двадцать один год ждал.
На юбилее, когда Бондарчуку исполнилось шестьдесят, я в тосте сказал, что благодарен судьбе за то, что она подарила мне Бондарчука. Что если бы не его органичное чувство образа и не его советы, фильм «Сережа» был бы много хуже, а моя судьба сложилась бы совершенно иначе.
Это был только тост или ты так извинялся? спросил Бондарчук, когда я сел.
На правах близкого друга, я сидел рядом с юбиляром.
За что извинялся?
За то, что сказал, что я бездарный и глупый надутый индюк.
Когда я сказал? Кому?!
В Краснодаре. Мне.
Надо же, вспомнил!
И тост, и извинился, сказал я.
После ресторана мы поехали к нему и продолжили юбилей в узком кругу на кухне.
И Сергей тогда впервые рассказал мне, как он узнал, что получил звание Народного СССР.
В фильме «Тарас Шевченко» в 51-м году Бондарчук сыграл главную роль. Фильм имел большой успех. А сам Бондарчук тогда разошелся с первой женой, жить ему было негде и он ночевал на сцене Театра киноактера.
Как-то утром зовут его в кабинет директора к телефону.
Здравствуй, Бондарчук, сказал голос в трубке. Поллитра поставишь?
А кто это?
Василий Сталин беспокоит.
Сережа. Сергей Бондарчук и Ирина Скобцева.
Сергей Бондарчук и я. 1980 год.
Здравствуйте. Поставлю А за что?
Приходи к шести в «Арагви», узнаешь, за что.
Бондарчук не очень-то поверил, что звонил сам сын Сталина, скорее, это был чей-то розыгрыш, но в «Арагви» на всякий случай пришел.
Его встретили у входа и проводили в отдельный кабинет, где действительно сидели сын Сталина Василий и известный футболист Всеволод Бобров. Василий Сталин положил перед Бондарчуком журнал «Огонек» с портретом Бондарчука в роли Шевченко на обложке. Под портретом подпись: «Заслуженный деятель искусств РСФСР Сергей Федорович Бондарчук». «Заслуженный деятель» было зачеркнуто ручкой, а сверху написано: «Народный артист СССР». И подпись «И. Сталин».
Поллитра Бондарчук поставил, он еще не знал, сколько неприятностей его ждет из-за этой поправки. По правилам, «народного СССР» давали только после «народного РСФСР», а «народного РСФСР» только после «заслуженного РСФСР». То есть раньше пятидесяти никто этого звания не получал. А Бондарчук «народного СССР» получил сразу и совсем молодым: ему не было и тридцати. Конечно же, завистники (а таких всегда было немало) его возненавидели. До перестройки ненавидели тайно, а после перестройки явно. И не было тогда ни одной статьи, ни одного выступления об отечественном кино, в которых бы, надо-не надо, не поносили Бондарчука. Его, первого нашего обладателя «Оскара», даже делегатом на съезд кинематографистов не выбрали. Не попал в число четырехсот достойных.
Бондарчук переживал, но виду не показывал. Тогда ему очень помогла жена Ирина Скобцева ее поддержка и забота.
В начале девяностых актер Арчил Гомиашвили пригласил меня в свой ресторан «Золотой Остап» встречать Новый год. Я позвонил Бондарчуку, поздравил с наступающим и спросил, где они встречают.
Дома, сказал Бондарчук. Вот с Ирочкой сидим.
Прежде Бондарчуков приглашали на прием в Кремль.
Я позвал их в «Золотой Остап».
Сейчас у Ирочки спрошу. И после паузы. Она хочет.
Мы с Галей заехали за Бондарчуком и Скобцевой и поехали в «Золотой Остап». Через некоторое время в ресторане появились Федор и Алена, дети Бондарчуков. Очень хорошо мы встретили тот Новый год.
Сергея Бондарчука хоронила вся Москва. И фильмы его до сих пор живы и идут по всему миру.
Пономарев
В подготовительный период к фильму «Сережа» мы разделились: Таланкин остался в Москве работать с актерами, утверждать эскизы декораций, заниматься костюмами, сметой А мы с Ниточкиным поехали выбирать натуру. Нужна была деревенская улочка, которая выходила бы на высокий берег реки, а за рекой совхоз «Ясный берег». И чтобы улочка кончалась не избой, а добротным деревянным домом. А на улочке травка, чтобы паслась коза.
Администратором с нами Циргиладзе послал своего зама, Пономарева. Циргиладзе был маленького роста, Пономарев еще меньше. Циргиладзе было под семьдесят, а Пономарев был еще старше. Но Циргиладзе обычно кричал, а Пономарев бурчал себе под нос. И с этим заместителем Циргиладзе поднял такие постановочные махины, как «Георгий Саакадзе», «Падение Берлина», «Хождение по мукам», а позже «Войну и мир».
Пономарев был активный общественник. Примерно раз в неделю он появлялся с каким-нибудь подписным листом, и из того, что он бурчал, можно было различить только два слова: «рубль» и «юбилей». Или «рубль» и «похороны». Слово «рубль» всегда звучало четко.
Начать съемки мы могли только в сентябре раньше не успевали. Под Москвой в сентябре будет уже холодно а у нас дети бегают босые надо ехать на юг. Поехали в Ростов, в Астрахань. Подходящую улочку не нашли. Есть улочка с травкой и обрыв нет дома. Есть дом нет улочки с травой и совхоза за рекой. Новички, мы не понимали, что все это без потерь можно снять монтажно: отдельно дом с улочкой, отдельно обрыв и совхоз. У меня в фильме «Совсем пропащий» Король и Герцог выходят из коляски в Латвии, а в следующем кадре девочки подбегают к ним в Литве. А на экране единое место действия.
Позвонили на студию. Нам посоветовали поискать на Украине.
Еще в Москве Пономарев предупреждал нас, что суточные он будет выплачивать каждый день. Если даст сразу мы или потеряем деньги, или прокутим.
С утра мы с Ниточкином на такси, оплаченном Пономаревым через кассу таксопарка, мотались по городу и его окрестностям. Возвращались в дом колхозника вечером, когда магазины уже были закрыты. Пономарев, который с нами не ездил, предлагал:
Могу дать деньги. Или, если хотите, у меня есть кролик, перцовка и соленые огурчики. Решайте.
Голодные, мы, естественно, каждый раз выбирали кролика с перцовкой. И у Пономарева оставался навар: по нашим подсчетам ровно рубль.
Побывали в Чернигове, Золотоноше, Диканьке опять ничего. Приехали в Ворошиловск. Идем с вокзала в дом приезжих вдруг истошно завыли сирены, и пожарники в противогазах начали загонять прохожих в подвалы. Оказалось учебная тревога.
В суете Пономарев куда-то потерялся. Когда дали отбой, мы с Ниточкиным поискали, подождали в доме приезжих нет Пономарева! Исчез. Позвонили на «Мосфильм», сказали: если Пономарев объявится, пусть оставит свои координаты на киевском главпочтамте и ждет нас. Если нет пусть переведут нам туда деньги на обратные билеты. После звонка у нас осталось два рубля тридцать копеек.
В суете Пономарев куда-то потерялся. Когда дали отбой, мы с Ниточкиным поискали, подождали в доме приезжих нет Пономарева! Исчез. Позвонили на «Мосфильм», сказали: если Пономарев объявится, пусть оставит свои координаты на киевском главпочтамте и ждет нас. Если нет пусть переведут нам туда деньги на обратные билеты. После звонка у нас осталось два рубля тридцать копеек.
Время поджимало. В поисках Дома Сережи мы начали ездить на попутках и товарных поездах по городам и селам. Питались только черным хлебом и чесноком, с тоской вспоминая кролика с огурчиками. Спали на вокзалах.
Как-то долго тряслись в кузове грузовика. Сидели у кабины на брезенте. Под брезентом подо мной было что-то круглое и твердое, думал, арбуз. Дорога отечественная, на колдобинах и ухабах подбрасывало так, что я весь зад себе отбил. Остановились у чайной. Из кабины вылез водитель, крикнул:
Петро, исти будешь?
А из-под брезента сиплый голос:
Ни!
Шофер скрылся в дверях чайной. Мы с Ниточкиным переглянулись и опасливо приподняли брезент там сладко спал Петро.
Мать честная!! Это я два часа у него на голове сидел!
Мы с Толей спрыгнули с грузовика и смотались.
Пошли пешком и к вечеру добрались до Киева. Подошли к Главпочтамту и видим на ступеньках сидит Пономарев. «Фу! Живой, слава богу!»
Ты куда делся?!
В тюрьме сидел, мрачно сказал он.
А дело было так. У Пономарева были камни в почках. Стоило ему понервничать, камни начинали двигаться, и тогда он мог писать только лежа. Когда в Ворошиловске объявили тревогу, Виктор Михайлович решил, что началась война. От нервного потрясения ему захотелось писать, и он прилег во дворе у какого-то обшарпанного здания. А это оказалось районное отделение милиции, и ему влепили трое суток за хулиганство.
Вернулись мы в Москву ни с чем. Полный крах!
Под Краснодаром будем снимать сообщил Циргиладзе. Я вам там декорацию построю.
Почему под Краснодаром?! Там нет ничего похожего! сказал я.
Потому что уже осень на носу, а в Краснодаре самое большое количество солнечных дней.