Спроси меня еще раз, прошу я.
Он слегка хмурится, не понимая, что я от него хочу.
Так почему ты меня привела сюда?
На этот раз я отвечаю, не задумываясь:
Сегодня я хочу прожить другую жизнь.
Его губы чуть-чуть приоткрываются, пока он думает, и я не могу оторвать от них взгляд.
Со мной, Сериз?
Я киваю:
Я знаю, что это значит. Это значит «Вишенка». Извращенец.
Его глаза весело блестят.
Именно.
И я уверена, что ты понимаешь, что я не девственница.
Он качает головой.
Ты свой рот видела? Я никогда не видел таких пухлых и красных губ.
Невольно я закусываю нижнюю губу и слегка посасываю ее.
Его взгляд тяжелеет, он наклоняется ближе:
Мне нравится, когда ты так делаешь. Я тоже хочу попробовать.
Мой голос дрожит и прерывается, когда я шепчу:
Это просто губы.
Это не просто губы. И пожалуйста Он дразнит меня, и он так близко, что я чувствую аромат его лосьона после бритья. Он пахнет свежестью, зеленью, резко, успокаивающе всем сразу; ни разу я не чувствовала такого аромата на мужчине. Ты пользуешься красной помадой и думаешь, что мужчины не заметят твой рот? Наверняка ты догадываешься, о чем мы мечтаем, глядя на такие губы?
Я не закрываю глаза, когда он наклоняется и сжимает мою нижнюю губу своими губами. Но его глаза закрыты. А все мои чувства отзываются на хриплый звук, который он издает: я чувствую, слышу, вижу, как он дрожит.
Он проводит языком по моей губе, нежно посасывает ее, а потом выпускает. Я понимаю, что это был не поцелуй. Он пробовал меня на вкус. И он явно согласен:
Ты не похожа на вишню.
А какая я на вкус?
Он пожимает плечами, задумчиво поджимает губы:
Не могу подобрать подходящее слово. Ты сладкая. Женщина и все еще девушка одновременно.
Одна его рука по-прежнему находится у моей головы, а вот другая играет с краем моего кардигана. Я осознаю: если хочу жить другой жизнью, я должна это сделать. Хватит ходить на цыпочках по краю обрыва. Надо прыгать. Нужно понять, что бы сделала девушка, которой я хочу стать, на моем месте, и притвориться, что я это она. Она одна на сцене. А Миа просто зритель в зале.
Я тяну его пальцы к подолу платья, а потом под него.
Он больше не смотрит на мой рот; мы смотрим друг другу прямо в глаза, пока я веду его руку вверх по внутренней части бедра. Здесь, в коридоре, так уединенно, темно и тихо, а из-за угла доносятся пьяное эхо бара и тяжелый бас популярной песни. Нас не видно, но в любой момент кто угодно, если захочет, сможет нас найти. Без всякого сопротивления с моей стороны он проскальзывает пальцем под ткань моих трусиков. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, пока он нежно водит по моей самой чувствительной части тела.
Я не знаю, что я сделала или почему, но вдруг меня охватывают противоречивые чувства. Я хочу, чтобы он трогал меня, о господи, я так этого хочу, но при этом я очень напугана. После Люка у меня было двое мужчин, но с ними всегда была прелюдия: поцелуи, все по нарастающей. Но с Анселем все упрощается, меня захлестывает желание.
Не знаю, кто больше удивлен тем, что ты только что сделала, говорит он и целует меня в шею. Ты или я.
Он вытаскивает палец, но тут же вся его рука проскальзывает в трусики. Я задыхаюсь, когда он нежно, но уверенно ласкает меня двумя пальцами.
Toutes les choses que jai envie de te faire[3]
Я шепчу, сдерживая стон:
Что ты сказал?
Просто думаю обо всем, что хочу с тобой сделать. Он целует меня в подбородок. Хочешь, чтобы я остановился?
Нет, возражаю я, и меня охватывает паника. Да.
Он замирает, и я тут же начинаю тосковать по ритмичным движениям его пальцев: Нет. Не останавливайся.
Он, хрипло посмеиваясь, склоняется, чтобы поцеловать меня в шею, и как только его пальцы снова начинают двигаться, я закрываю глаза.
МНЕ НУЖНА ЦЕЛАЯ ВЕЧНОСТЬ, чтобы открыть глаза; голова раскалывается. Все тело болит. Я крепко сжимаю виски, будто это поможет собрать голову в единое целое. А она, должно быть, развалилась на части, иначе бы так не болела.
В комнате темно, но за тяжелыми портьерами гостиничного номера, я знаю, слепит яркое солнце Невады.
Даже если я проспала неделю, мне нужно еще две.
Воспоминания о прошлой ночи возвращаются ко мне крошечными беспорядочными вспышками.
Алкоголь. Ансель. Я утаскиваю его в коридор, и я чувствую его язык у себя во рту. Потом мы разговариваем. Много разговариваем. Короткие вспышки обнаженной кожи, движение и опустошающая легкость после ночи оргазмов, следующих один за другим.
Я вздрагиваю, к горлу подступает тошнота.
Больно пошевелиться. Я чувствую себя разбитой и выпотрошенной, и я даже не сразу понимаю, что лежу совершенно голая. И одна. Ребра, шея и плечи побаливают. Когда мне удается сесть, оказывается, что большая часть постельного белья валяется на полу, а я сижу на голом матрасе, будто меня вырвали из этого хаоса и намеренно уложили сюда.
Рядом с моим обнаженным бедром лежит листок бумаги, аккуратно сложенный пополам. Изящный почерк, сразу понятно, что писал иностранец. Я быстро читаю записку, моя рука дрожит.
«Миа,
я пытался тебя разбудить, но так как у меня ничего не получилось, я решил дать тебе поспать. Думаю, у нас в запасе всего пара часов. Я собираюсь принять душ и затем спуститься вниз, чтобы позавтракать в ресторане напротив лифта. Пожалуйста, найди меня.
АнсельМеня трясет, я не могу остановиться. И это не из-за невыносимого похмелья или от осознания, что я провела ночь с незнакомцем и не помню большую ее часть. Не из-за того, в каком состоянии комната: лампа сломана, зеркало все в следах пальцев, пол завален одеждой, подушками и, слава богу, обертками от презервативов. И дело не в темном пятне на ковре во всю комнату от бутылки с содовой. И даже не в маленьких синяках, которые я вижу на ребрах, и не из-за тянущей боли между ног.
Меня трясет потому, что на безымянном пальце моей левой руки тонкое золотое кольцо.
МЕНЯ ТРЯСЕТ, ПОТОМУ ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОТКУДА У МЕНЯ КОЛЬЦО, ОЧЕНЬ ПОХОЖЕЕ НА ОБРУЧАЛЬНОЕ, И ПОЧЕМУ Я НЕ ПОМНЮ, ЧТО МЫ ДЕЛАЛИ? Единственное, что я помню, после того как увела Анселя в коридор, что мы пили, очень много пили и флиртовали.
Вспышками вспоминается катание на лимузине.
Харлоу кричит что-то из окна, Ансель глупо улыбается.
Кажется, я помню, что видела, как Лола поцеловала Оливера.
Короткая вспышка камеры. Я тащу Анселя вниз по коридору. И секс. Много секса.
Я мчусь в ванную, меня рвет. От алкоголя остается кислый привкус, будто мне в горло влили стыд и сотню плохих идей.
Харлоу кричит что-то из окна, Ансель глупо улыбается.
Кажется, я помню, что видела, как Лола поцеловала Оливера.
Короткая вспышка камеры. Я тащу Анселя вниз по коридору. И секс. Много секса.
Я мчусь в ванную, меня рвет. От алкоголя остается кислый привкус, будто мне в горло влили стыд и сотню плохих идей.
Чищу зубы слабой рукой и сжимаю другую, одаривая свое отражение в зеркале самым грязным взглядом, на который только способна. Я выгляжу хреново, у меня на шее и груди штук семнадцать засосов, и буду откровенна: судя по тому, как выглядит мой рот, ночью я очень увлеклась минетом.
Я глотаю воду из-под крана и, спотыкаясь, возвращаюсь в спальню, натягиваю рубашку из первого чемодана, который попадается мне на пути. Я с трудом могу ходить и валюсь на пол, потратив тридцать секунд на поиски телефона. Заметив его в другом конце комнаты, ползу к нему, чтобы узнать, что он полностью разряжен, а я понятия не имею, куда дела зарядное устройство. Я сдаюсь и остаюсь лежать на полу, прижавшись к нему щекой. В конце концов кто-нибудь найдет мое тело. Ведь найдет, да?
Надеюсь, через несколько лет эта история покажется мне смешной.
Харлоу? зову я, морщась от того, как грубо звучит мой голос, от запаха моющего средства и несвежей воды, которыми пахнет ковер. Лола?
Но огромный люкс совершенно пуст. Где, черт возьми, они провели эту ночь? С ними все в порядке? Картинка, как Лола целует Оливера, снова встает у меня перед глазами, но уже с некоторыми подробностями: они оба стоят перед нами в дешевом свете флуоресцентных ламп.
Да твою же мать, они тоже поженились?!
Кажется, меня сейчас снова стошнит.
Я делаю вдох через нос, потом выдыхаю ртом, и в голове медленно проясняется достаточно, чтобы я могла подняться и выпить стакан воды из-под крана, чтобы не заблевать всю эту роскошь, за которую платит отец Харлоу.
Жадно набрасываюсь на энергетический батончик и банан из мини-бара, а затем двумя глотками осушаю банку имбирного эля. Чувствую жидкости мне явно не хватает.
Под душем я тру ноющую кожу, бреюсь и моюсь трясущимися с похмелья руками.
Миа, ты ужасна. Пить ты не умеешь.
Ужасно не то, что я себя отвратительно чувствую, и не то, что я сделала.
Самое ужасное заключается в том, что я хочу найти его не меньше, чем Харлоу и Лолу.
Самое ужасное, что сегодня понедельник, а значит, мы уезжаем, и это меня беспокоит.
Нет, самое ужасное что я идиотка.
В спальне, пока я вытираюсь и одеваюсь, я все время поглядываю на записку, которую оставила на матрасе. Его аккуратный, наклонный почерк смотрит в потолок, и вдруг в мыслях всплывает тонкая нить воспоминаний: я выталкиваю одетого Анселя из ванной, усаживаюсь на унитаз с пачкой бумаги и шариковой ручкой в руках. Я пишу письмо? Кажется себе?
Но я нигде не могу его найти ни в огромной куче одеял на полу, ни под разбросанными диванными подушками в гостиной, ни в ванной. Нигде. А ведь оно должно быть здесь. Последнее и единственное письмо, которое я себе написала, помогло мне преодолеть самый сложный период в жизни.
Мне нужно найти сегодняшнее письмо! Если оно существует.
ПОСЛЕ САМОЙ тошнотворной и тревожной поездки на лифте в истории я, наконец, оказываюсь внизу. Вижу парней у кабинки ресторана, но Лолы и Харлоу с ними нет. Парни о чем-то спорят, но они всегда о чем-то спорят, видимо, это такой способ мужчин общаться друг с другом. Они кричат, жестикулируют и выглядят раздраженными, а потом смеются. Не похоже, чтобы они приходили в себя после массового преступления, и я чувствую, как мои плечи немного расслабляются, потому что я уверена, где бы ни были сейчас Лола и Харлоу, с ними все в порядке.
Замерев на пороге, я не обращаю внимания на бойкую хостесс, которая несколько раз уточняет, нужен ли мне столик на одного. Головная боль возвращается, и, я надеюсь, когда-нибудь мои ноги начнут двигаться и эта девушка оставит меня в покое.
Ансель поднимает голову и видит меня, его улыбка на секунду исчезает, а на ее месте возникает нечто более сладкое. Это счастливое облегчение. Он совсем не умеет притворяться, у него все написано на лице.