Итак, показания следователя после ареста: «Для того чтобы Павлов дал показания, мы поместили его в камеру 13 к Корчагину и Тихонову, которые Павлова быстро обработали. При приходе на допрос Павлов советовался со мной, как начинать давать показания, что, собственно говоря, нужно писать, и просил моей помощи. В процессе ведения следствия я уговорил Павлова дать дополнительные показания. На что Павлов согласился, сказав: Раз следствию нужно, я не возражаю Я вызвал Павлова и предложил ему дать нужные Габову показания и чтобы он подтвердил свои показания на очной ставке с Суетиным. Павлов согласился, сказав: Раз сказал «а», нужно сказать «б»».
Теперь рассказ о том же самом обвиняемого: «Корчагин и Тихонов мне доказывали, что у меня другого пути нет, как только давать показания, хотя и выдуманные, указав вербовщика и якобы завербованных мною лиц (). Кроме того, Тихонов, учившийся в школе красной профессуры, политически развитый, доказывал, что сейчас существует особая политика по борьбе с действительными врагами народа и что наши показания в деле борьбы с действительными врагами будут играть решающее значение, а нас направят куда-нибудь на работу, а действительных врагов будут уничтожать»[2].
Кстати, внутрикамерная агентура очень часто использовалась для физического воздействия на особо несговорчивого «разрабатываемого». Тогда избиения и разнообразные издевательства могли продолжаться часами без всяких попыток контролёров изолятора остановить бесчинства сокамерников. Так что самим следователям вовсе не было нужды лично марать руки и тратить силы на истязания арестантов с этим прекрасно могли справиться не за страх, а за совесть! казематные сидельцы. Во всех следственных изоляторах Советского Союза с ведома местных органов внутренних дел существовали особые «пресс-хаты», в которых доводились до крайнего изнурения даже самые упорные и непримиримые подследственные. Система «пресс-хат» надолго пережила времена «Большого террора» и в почти неизменном виде просуществовала вплоть до распада Советского Союза. (Кстати, одна из основных целей реформы системы ИТК в послесоветское время заключалась именно в том, чтобы вывести следственные изоляторы и места лишения свободы из подчинения МВД и КГБ и передать их Министерству юстиции, дабы исключить беззакония следственных работников, творимые руками внтрикамерной агентуры.)
В описываемое нами время то есть второй половине 1930-х гг. Управление Рабоче-Крестьянской милиции (УРКМ) входило в состав Управления НКВД по Свердловской области и его сотрудники в своей работе использовали те же самые оперативные приёмы и методы ведения следствия, что и их коллеги из Управления государственной безопасности (УГБ). Комиссар госбезопасности третьего ранга Дмитриев умел организовать работу своих подчинённых, независимо от того, чем они занимались контрразведкой, борьбой с хищениями соцсобственности или же уголовным розыском все они работали по единым правилам и равно эффективно. Ведь не зря же красный нарком Ежов, карающий меч Партии, ставил свердловское управление в пример прочим и любил повторять: «У Дмитриева стопроцентная раскрываемость!»
Глава III. Раз, два, три, четыре, пять! Иду тебя искать.
Итак, в начале последней декады июля 1938 г. расследование убийства Герды Грибановой имело в своём распоряжении целых три как казалось тогда перспективных версии случившегося. Руководство уголовного розыска могло выбирать, какое же направление считать приоритетным, и решило, что двигаться надо во всех направлениях сразу.
22 июля в восьмом часу вечера представительная делегация сотрудников свердловского уголовного розыска явилась в дом 19 по улице Первомайской с целью проведения обыска как в комнатах, занимаемых семьей Грибановых, так и в чердачном помещении над ними. Обыском руководил помощник начальника Отдела уголовного розыска лейтенант милиции Евгений Вершинин, а в состав группы помимо него входили также начальники 1-го и 5-го отделений ОУР Кузнецов и Крысин с подчинёнными. От такого числа милицейских начальников и рядовых милиционеров у жильцов дома, должно быть, разбежались глаза. Пётр Грибанов, заявивший несколькими днями ранее о своих подозрениях в адрес Леонтьева и Ляйцева, наверное, немало удивился тому, что сам оказался в роли подозреваемого. Вот уж воистину говорится, не рой яму другому.
Результаты обыска оказались интригующими. В чулане Грибановых, под ворохом вещей, была найдена белая тряпка с большим количеством кровавых пятен. В нижней части голубой шторы, повешенной на окне в комнате, также оказались пятна, похожие на кровавые, а на вешалке в кухне был найден пиджак, принадлежавший Петру Грибанову, отцу убитой девочки, с пятном красного цвета на правом рукаве. Особое внимание сотрудников уголовного розыска привлекла старая клеёнка с розовыми разводами, похожими на замытые следы крови, которую они извлекли из-под ванной. Казалось, что клеёнку умышленно спрятали подальше от глаз. Немалое подозрение вызвали свежестиранные и ещё не полностью высохшие вещи, среди которых двое мужских брюк и бязевая наволочка. Хотя они не имели видимых следов крови или подозрительных пятен, сотрудники милиции на всякий случай изъяли их для проведения экспертизы с целью обнаружения человеческой крови. В число вещей, вызвавших подозрение, попали также детский матрасик из мешковины с коричневыми пятнами непонятной природы и тумбочка, на внутренней стороне которой был обнаружен буро-красный след, как будто оставленный пальцем.
После этого обыск переместился на чердак. Там свердловские пинкертоны обнаружили две детские кроватки, одна из которых принадлежала убитой Герде. На этой кровати оказались бурые мазки, оставленные как будто бы запачканными в крови пальцами. Разумеется, у сыщиков сразу же родился вопрос: когда детские кроватки вынесли из жилых комнат? Оказалось, что произошло это 17 июля, на следующий день после обнаружения тела убитой девочки, что казалось подозрительным. Заинтересовали сотрудников уголовного розыска и иные предметы, найденные на чердаке: фанерная коробка размером 59 на 35 см с пятнами «тёмно-бурого цвета» на дне, два столика под цветы, на одном из которых бросались в глаза красно-бурые пятна, старое стёганое одеяло с замытыми как будто бы пятнами крови, стиранное и ещё мокрое, а также кусок холста с пятном, напоминавшим кровавое. Все эти предметы также были изъяты для проведения экспертизы происхождения подозрительных пятен.
По окончании обыска последовал новый допрос Петра Грибанова. Допрос проводил лейтенант милиции Вершинин, помощник начальника уголовного розыска, и по тому, что за это дело взялся лично Евгений Валерианович, можно догадаться о том значении, которое придавалось допросу. Вершинин считался одним из лучших «кольщиков» свердловского угро, то есть мастером развязывать языки упорно запирающимся преступникам. Ещё до того, как попасть в милицию, он попробовал себя в разных промыслах и занятиях работал на почте, закончил курсы телеграфистов и устроился приёмщиком телеграмм, «морзистом», как говорили тогда. После пошёл служить в армию это, кстати, считалось в 1920-е гг. достаточно престижным, поскольку всеобщей воинской обязанности не существовало, и для того, чтобы попасть на службу, требовалось выдержать конкурс. Отдав долг Родине, Евгений Валерианович подался в торговлю, благо кооперация во времена НЭПа процветала, и стал секретарём торговой артели. Вообще, милицейские оперработники той поры, как правило, успевали пройти определённую школу жизни до того, как судьба заносила их в сплоченные ряды наркомвнудельцев такая практика позволяла отбирать людей тёртых и понимающих что в этой жизни почём. Летом 1936 г. Вершинин уже числился инспектором свердловского ОУР на правах начальника отделения в звании младшего лейтенанта (это специальное звание соответствовало старшему лейтенанту Красной армии). Это означало, что хотя для него в штатном расписании не имелось должности, он считался ценным сотрудником и рассматривался как приоритетный кандидат на повышение. Через два года во время описываемых событий Евгений Валерианович уже вёл важнейшие расследования и фактически являлся правой рукой Цыханского, которого в скором времени и заменил на посту начальника Отдела уголовного розыска.
По окончании обыска последовал новый допрос Петра Грибанова. Допрос проводил лейтенант милиции Вершинин, помощник начальника уголовного розыска, и по тому, что за это дело взялся лично Евгений Валерианович, можно догадаться о том значении, которое придавалось допросу. Вершинин считался одним из лучших «кольщиков» свердловского угро, то есть мастером развязывать языки упорно запирающимся преступникам. Ещё до того, как попасть в милицию, он попробовал себя в разных промыслах и занятиях работал на почте, закончил курсы телеграфистов и устроился приёмщиком телеграмм, «морзистом», как говорили тогда. После пошёл служить в армию это, кстати, считалось в 1920-е гг. достаточно престижным, поскольку всеобщей воинской обязанности не существовало, и для того, чтобы попасть на службу, требовалось выдержать конкурс. Отдав долг Родине, Евгений Валерианович подался в торговлю, благо кооперация во времена НЭПа процветала, и стал секретарём торговой артели. Вообще, милицейские оперработники той поры, как правило, успевали пройти определённую школу жизни до того, как судьба заносила их в сплоченные ряды наркомвнудельцев такая практика позволяла отбирать людей тёртых и понимающих что в этой жизни почём. Летом 1936 г. Вершинин уже числился инспектором свердловского ОУР на правах начальника отделения в звании младшего лейтенанта (это специальное звание соответствовало старшему лейтенанту Красной армии). Это означало, что хотя для него в штатном расписании не имелось должности, он считался ценным сотрудником и рассматривался как приоритетный кандидат на повышение. Через два года во время описываемых событий Евгений Валерианович уже вёл важнейшие расследования и фактически являлся правой рукой Цыханского, которого в скором времени и заменил на посту начальника Отдела уголовного розыска.
Судя по всему, Вершинин с помощниками предполагали быстро опровергнуть алиби допрашиваемого и получить от него признание в участии либо соучастии в убийстве. Грибанов, явно понимая, к чему клонится дело, повторял свой прежний рассказ о событиях 12 июля без изменений. Настаивая на собственном алиби, он уточнил, в какой театр ходил (имени товарища Луначарского), что именно смотрел (постановку «Петра I» по роману Алексея Толстого), и назвал встреченных в театре знакомых трёх работников административно-хозяйственного отдела управления НКВД. Далее последовали вопросы по результатам обыска, явно призванные своей неожиданностью дезориентировать Грибанова и сбить с толку. Вершинин поинтересовался, когда Грибанов перенёс кровать убитой дочери на чердак, на что допрашиваемый ответил, что кровать выносили в его отсутствие 17 июля. После этого помощник начальника угро поинтересовался, кто и для чего стирал вещи Герды? Грибанов пояснил, что этим занялась его жена после похорон дочери, а цель стирки очевидна «чтобы убрать». Трудно сказать, какой именно ответ намеревался услышать Вершинин, но далее стало интереснее.