Карл! закричал Шон. Ну что, друг, поймаем Кечвайо?!
Все вместе они въехали в Ледибург раскрасневшиеся, хохочущие, возбужденные и счастливые в ожидании праздника, танцев и кровавой охоты.
Город бурлил. Улицы были забиты фургонами и лошадьми, между которыми сновал народ: мужчины, женщины и девушки, а также слуги; здесь же вертелись собаки всех размеров и мастей.
Мне надо заскочить в лавку Пая, сказал Карл. Поехали со мной, это ненадолго.
Они привязали лошадей и вошли в лавку. Шон, Деннис и Карл вели себя шумно, разговаривали громко. Они же мужчины, большие, опаленные солнцем, исхудалые мужчины, с крепкими от тяжелой работы мускулами правда, еще не вполне уверенные в том, что они мужчины. Вот и старались держать себя уверенно и развязно, смеялись громче, чем нужно, ругались, когда не слышит отец, ведь тогда никто не узнает об их сомнениях.
Что ты хочешь здесь покупать, а, Карл?
Сапоги.
Так на это уйдет целый день надо же примерять как следует. Пропустишь самое интересное.
Да еще часа два ничего не начнется, возражал Карл. Подождите меня, а, парни?
Любоваться Карлом, примеряющим на скамейке сапоги на свои огромные лапы, это зрелище не для Шона. И он пошел по магазину, разглядывая товары, в беспорядке лежащие на полках. Его взгляду представали груды рукояток для лопат и прочего инструмента, стопки одеял, мешки с сахаром, солью и мукой. Далее следовали полки с бакалейными товарами, отдельные полки с одеждой, плащами, женскими платьями, керосиновые лампы разных видов, под крышей висели седла. И все это было пропитано каким-то особым духом лавки товаров повседневного спроса смешанным запахом парафина, мыла и свежих тканей.
Голубя тянет к голубятне, железо к магниту А Шона ноги сами привели к стойке с винтовками у дальней стенки помещения. Он взял в руки карабин Ли-Метфорда, попробовал затвор, погладил деревянное ложе, взвесил в руках, чтобы почувствовать, легко ли с ним управляться, потом вскинул к плечу.
Здравствуй, Шон, вдруг сказал кто-то застенчиво.
Шон прервал свои ритуальные манипуляции и поднял голову.
А-а-а, это ты, Строберри Пай[15], улыбаясь, сказал он. Как дела в школе?
А я уже окончила школу. В прошлом году.
Одри Пай цветом лица и волос пошла в родителей правда, с маленькой разницей: волосы у нее были не рыжие, а чуть потемнее, отливали медью с искорками. Не сказать чтобы она была хорошенькая с ее широким и плоским лицом, зато кожа такая, что редко встретишь у рыжеволосых: кремового цвета, как сливки, и чистая, без единой веснушки.
Хочешь что-то купить, Шон?
Шон поставил карабин обратно на стойку.
Да нет, просто смотрю, ответил он. А ты что, работаешь в лавке?
Да, ответила она и опустила глаза под испытующим взглядом Шона.
Прошел уже год с тех пор, как он видел ее в последний раз. А за год многое может измениться. Изменения видны были и у нее под блузкой, и говорили они о том, что она больше не ребенок. Шон оценивающе разглядывал ее всю, а когда она бросила на него быстрый взгляд и увидела, куда он смотрит, прозрачная кожа ее вспыхнула маковым цветом. Девушка быстро повернулась к подносу с фруктами:
Хочешь персик?
Спасибо, ответил Шон и взял один.
Как поживает Анна? спросила Одри.
А почему ты меня об этом спрашиваешь? нахмурился Шон.
Ты же ее парень, разве нет?
Кто тебе об этом сказал? рассердился Шон.
Все знают.
Все ошибаются. Шону очень не понравилось предположение, что он принадлежит Анне. Я ничей, поняла?
А-а-а Одри секунду помолчала. Анна, наверно, приедет сегодня вечером потанцевать, как думаешь?
Очень может быть, сказал Шон. Вонзив зубы в покрытый легким пушком золотистый плод, он внимательно посмотрел на Одри. А ты придешь, Строберри Пай?
Нет, печально ответила Одри. Папа меня не отпустит.
Сколько ей лет? Шон быстренько подсчитал в уме На три года моложе. Значит, шестнадцать. И Шон пожалел о том, что не увидит ее на танцах.
Жаль, сказал он. Мы могли бы повеселиться.
Произнеся слово «мы», он как бы соединил их в одно целое, и она снова смутилась.
Тебе понравился персик? спросила она первое, что пришло в голову.
Мм
Из нашего сада.
Ну да, кажется, узнаю этот вкус, улыбнулся Шон, и Одри рассмеялась:
Знаю, ты когда-то воровал у нас персики. Папа сразу догадался, что это ты. Все время грозился поставить в дыре капкан.
Надо же, а я и подумать не мог, что он знает про дыру. Мы же каждый раз маскировали ее.
Конечно знает, заверила его Одри, все про нее знают. Она и сейчас там есть. Иногда ночью, бывает, мне совсем не хочется спать, я вылезаю через окно, иду через сад, пролезаю в эту дыру и гуляю одна в посадках акации. Там по ночам так темно и тихо, что даже страшно, но мне это нравится.
А знаешь что, задумчиво проговорил Шон, если нынче ночью тебе не захочется спать, выходи к этой изгороди часиков в десять может, застукаешь, как я снова таскаю у вас персики.
Одри даже не сразу сообразила, что он такое говорит; прошло несколько секунд, как она поняла и снова залилась густым румянцем. Хотела что-то сказать, но так и не сказала. Резко повернулась, так что юбки взлетели в воздух, и пулей помчалась между полками. Шон откусил последнее, что осталось от персика, и бросил косточку на пол. Возвращаясь к друзьям, он улыбался.
Черт подери, Карл, долго ты еще будешь тут возиться?
17
По всему периметру площади расположилось с полсотни, а то и больше фургонов, но середина оставалась свободной: здесь уже пылали в ямах костры для braaivleis, а в некоторых уже и прогорели, оставив только яркие угли. Возле костров в два ряда на козлах были расставлены столы, и женщины уже вовсю рубили мясо, готовили из фарша сосиски, мазали маслом куски хлеба, расставляли бутылки с уксусом по нескольку вместе, складывали еду на подносы, оживляя вечер веселыми голосами и звонким смехом.
На приподнятой площадке для танцев натянули огромное полотнище паруса и на каждом углу с четырех сторон развесили на шестах фонари. Оркестр настраивал инструменты: пиликали скрипки, хрипло пробовала звук единственная в оркестре гармоника.
Мужчины небольшими группами собирались между фургонами или сидели на корточках возле костров; то здесь, то там время от времени мелькала бутылка, донышком указывая в самое небо.
Не хочу быть назойливым, Уайт, сказал Петерсен, подходя к группе офицеров во главе с Уайтом, но вот скажи мне, ты ведь записал моего Денниса во взвод Гюнтера, так?
Верно, ответил Уайт и протянул ему бутылку.
Петерсен сделал добрый глоток и вытер рот рукавом.
Против тебя, Гюнтер, я ничего не имею, Петерсен улыбнулся Гюнтеру Нойехьюзену, но мне было бы лучше, если бы мой Деннис был в одном взводе со мной. Я бы мог за ним присмотреть, сам понимаешь.
Все повернулись к Уайту: интересно, что он на это скажет.
Ни один из наших парней не состоит в одном взводе со своим отцом, сказал Уайт. Мы нарочно разбили их по разным взводам. Так что, Дейв, извини.
Но зачем?
Уайт Кортни посмотрел вдаль, туда, где над крышами фургонов и дальше, над откосом нагорья, яростно пылал закат.
Нам предстоит не охота на бушбоков, Дейв. Иногда придется принимать непростые решения, а делать это гораздо легче, если не думаешь о том, что рядом собственный сын.
Раздался одобрительный ропот, все были с этим согласны. Стеф Эразм вынул трубку изо рта и сплюнул в огонь.
Есть вещи, которые лучше не видеть своими глазами, сказал он. Трудно потом забыть. Не стоит видеть, как твой сын в первый раз убивает а еще не стоит видеть, как умирает твой сын.
Все молчали; каждый понимал, что это правда. Прежде они об этом не говорили, потому что разговоры размягчают душу мужчины, но все здесь повидали смерть и понимали, что хочет сказать Стеф. Один за другим они повернули голову к площади, где за кострами уже собиралась молодежь. Деннис Петерсен что-то сказал, слов они не уловили, но товарищи Денниса, стоящие рядом с ним, засмеялись.
Чтобы жить, мужчина должен время от времени кого-нибудь убивать, сказал Уайт. Но когда он убивает, будучи совсем молодым, он кое-что теряет в душе уважение к жизни: жизнь для него становится дешевой штукой. То же самое и с женщинами, мужчина не должен иметь женщину, пока не поймет ее. Иначе это тоже становится дешевкой.
У меня первая была, когда мне было пятнадцать лет, сказал Тим Хоуп-Браун. Не могу сказать, что все бабы стали для меня дешевками, наоборот, я узнал, что они обходятся чертовски дорого.
Все дружно захохотали, и в этом хохоте особенно выделялся громовой бас Уайта.
Твой старик платит тебе фунт в неделю, а что скажешь про нас, а, Шон? возражал Деннис. Мы тут не миллионеры.
Ну хорошо, согласился Шон, ставим по пять шиллингов. Кто выиграет забирает все.
Пять это нормально, согласился Карл. Только правила должны быть понятные, чтобы потом не было разборок.
Только убитые, раненые не считаются.
И должны быть свидетели, вставил Фрикки ван Эссен.
Фрикки был старше других; он смотрел на приятелей покрасневшими глазами успел вечерком хлебнуть.
Договорились: зулус только мертвый и свидетель на каждого. У кого больше всех, забирает все деньги.
Шон по очереди заглянул в глаза каждому, желая убедиться, что все согласны. Гаррик мялся позади всех.
Гаррик будет банкиром. Давай, Гаррик, подставляй шляпу.
Все положили деньги в шляпу Гаррика, и он пересчитал:
Два фунта на восемь человек. Все правильно.
Черт возьми, да на это можно купить себе целую ферму.
Все засмеялись.
У меня в седельных сумках припрятано две бутылочки, сказал Фрикки. Пошли-ка, хлебнем.
Стрелки часов на церковной башне показывали без четверти десять. Луна плыла по небу, пробираясь сквозь легкие облачка с серебристой каемкой. Воздух становился прохладней. Между танцующими плавал густой дым, пахнущий жареным мясом; пиликали скрипки, в такт с ними всхлипывала гармоника, молодежь отплясывала вовсю, а зрители хлопали, подбадривая их криками. Кто-то гикал, как шотландский горец, в лихорадке веселья отдаваясь горячей пляске. Ах, как бы хорошо было перекрыть тоненький ручеек минут, остановить время! Пусть никогда не настанет утро, пусть вечно длится эта ночь!
Шон, ты куда?
Скоро вернусь!
Да куда же ты?
Анна, ты хочешь, чтобы я все тебе рассказал? Ты серьезно хочешь это знать?
А-а-а, поняла. Смотри только недолго. Подожду тебя возле оркестра.
Потанцуй вон с Карлом.
Нет, Шон, я лучше тебя подожду. Только не задерживайся. У нас и так осталось мало времени.