Злость, кипевшая в груди Шона, куда-то вся испарилась, а между бедрами меж тем разгоралось, вздымалось нечто змееголовое. Она тоже это почувствовала:
Да, да, о, прошу тебя, да!
Он подхватил ее и понес к кровати. Стоя над ней, сорвал с себя халат. Она вертелась на постели, избавляясь от одежды, потом раскинулась ему навстречу, чтобы принять его, чтобы он заполнил собой ее пустоту. Он быстро накрыл ее своим телом и погрузился в ее теплую плоть. Желания он не испытывал, делал все безжалостно и жестко и вместе с тем терпеливо, но на грани. Главным для него было выпустить пар: злость, разбавленную жалостью; для нее же это был шаг, которым она перечеркивала прошлое. Одного раза оказалось мало. Он брал ее снова и снова, на простынях уже появились бурые пятна у него кровоточила спина, у нее болело все тело. И вот они уже лежат неподвижно, с переплетенными руками и ногами, потные и усталые, отдыхая от яростной битвы.
Не помогло, да? тихо спросил Шон.
Помогло.
Физическое изнеможение ослабило барьеры, сдерживающие ее горе. Продолжая его обнимать, она заплакала.
Уличный фонарь за окном высветил серебристый квадрат на потолке. Шон лежал на спине и смотрел на него, слушая рыдания Кэнди. В какой-то момент они достигли наивысшей силы и потом постепенно сошли на нет. Оба погрузились в сон, а уже позже, когда день еще не начался, проснулись одновременно, словно договорились заранее.
Только ты можешь сейчас помочь ему, больше никто, сказала Кэнди.
Помочь в чем? спросил Шон.
Найти то, что он ищет. Обрести душевный покой, обрести самого себя назови как хочешь. Он заблудился, и ты это знаешь, Шон. Он одинок, почти так же одинок, как и я. Я бы смогла ему помочь, я уверена в этом.
Дафф? Заблудился? с циничной усмешкой спросил Шон. Ты в своем уме?
Не надо быть таким слепым, Шон. Тебя сбивают с толку его бахвальство, важничанье. А ты загляни с другой стороны.
С какой, например? спросил Шон.
Ответила она не сразу.
Он ненавидел своего отца, ты это знаешь.
Да, кое-что он рассказывал.
А его вечное бунтарство против всяческой дисциплины. А его отношение к Градски, к женщинам, к жизни. Подумай об этом, Шон, а потом скажи, разве счастливый человек так себя ведет?
Градски однажды серьезно подставил его. Дафф его просто не любит, пытался Шон защитить друга.
Э-э-э, нет, тут все гораздо глубже. Градски в каком-то смысле похож на отца Даффа. У Даффа душа сломлена, вот в чем дело, Шон, вот почему он так к тебе привязался. И ты можешь ему помочь.
Тут уж Шон открыто рассмеялся:
Кэнди, дорогая моя, да мы просто понравились друг другу, вот и все, и в нашей дружбе нет никаких глубоко скрытых или темных мотивов. И только не надо сейчас ревновать его ко мне.
Кэнди села, простыня сползла ей до пояса. Она наклонилась к Шону, и круглые, тяжелые, серебристо-белые в полумраке груди ее качнулись вперед.
В тебе, Шон, есть сила, твердая уверенность в себе, о которой ты сам еще не подозреваешь. А вот Дафф это увидел, и будут видеть другие несчастные люди. Ты ему очень нужен, ему очень плохо без тебя. Позаботься о нем ради меня, помоги ему найти то, что он ищет.
Какая чепуха, Кэнди, смущенно пробормотал Шон.
Обещай мне, что ты ему поможешь.
Какая чепуха, Кэнди, смущенно пробормотал Шон.
Обещай мне, что ты ему поможешь.
Вообще-то, тебе пора отправляться к себе, сказал Шон. Люди черт знает что могут подумать, начнутся разговоры.
Обещай мне, Шон.
Ну хорошо, обещаю.
Кэнди встала с кровати. Быстро оделась.
Спасибо тебе, Шон. Доброй ночи.
26
Йоханнесбург для Шона обеднел без Даффа. Улицы уже не казались оживленными, в Рэнд-клубе ему было скучно; волнение, которое он прежде испытывал на бирже, притупилось. Однако он по-прежнему ходил на биржу: приходилось работать и со своей долей, и с долей Даффа.
После долгих совещаний с Градски и Максом Шон поздно вечером возвращался к себе в гостиницу. Напряженный день изматывал его, глаза болели от усталости, а мозг настолько уставал, что для раскаяния уже не оставалось сил. Вдобавок его очень тяготило одиночество. Он шел в Оперный театр, находил подходящую компанию и топил усталость в шампанском. И когда какая-нибудь девица, забравшись на большой стол в центре комнаты, отплясывала там канкан, а потом замирала перед Шоном и Тревором Хейнсом, склонив голову до колен и до самых плеч задрав юбки, Шон безропотно уступал Тревору право стащить с нее трусики, хотя еще неделю назад он скорее разбил бы Тревору нос, чем сделал это. Шон больше не находил в этом ничего интересного. И домой возвращался рано.
В следующую субботу, в полдень, на еженедельную планерку в кабинет явились Кёртис и Франсуа. Когда они закончили и Градски ушел, Шон обратился к ним с предложением:
Хотите пойти со мной в бар «Гранд-Националя»? Раздавим бутылочку-другую, отметим, так сказать, окончание рабочей недели.
Кёртис и Франсуа беспокойно заерзали на стульях.
Понимаете, босс, мы уже договорились встретиться с ребятами в «Светлых ангелах».
Отлично, я иду с вами, с энтузиазмом сказал Шон.
Перспектива снова посидеть, выпить с простыми людьми вдруг показалась ему весьма привлекательной. Его уже тошнило от необходимости проводить время в компании тех, кто жал ему руку, с улыбочкой заглядывал в лицо, а сам только и ждал удобного момента, чтобы его уничтожить. А как было бы здорово пойти с этими двумя и говорить о шахтах, а не об акциях и облигациях, смеяться вместе с людьми, которым наплевать на то, что «Сентрал Рэнд консолидейтед» в понедельник поймает котировку шестьдесят шиллингов за акцию. Он выпьет с Франсуа и Кёртисом, а потом, возможно, подерется с кем-нибудь, и это будет честный, сногсшибательно красивый кулачный бой. О господи, да, конечно, как было бы хорошо побыть с людьми, души которых чисты, пусть под ногтями у них грязь, а рубашки под мышками потемнели от пота.
Кёртис и Франсуа быстро переглянулись.
Да там в основном будут работяги, босс, там всегда по субботам собираются старатели, которые ковыряются в земле.
Вот и отлично, сказал Шон. Пошли.
Он встал, застегнул на все пуговицы светло-серый плащ с лацканами, обрамленными черным муаровым шелком в тон черной жемчужине на булавке галстука, и взял лежащую на столе трость.
Пойдем, не будем терять время.
Чтобы добраться до шумной «Таверны светлых ангелов», надо было преодолеть всего один квартал. Шон улыбнулся и прибавил шагу, словно старая охотничья собака, вновь почуявшая в ноздрях запах птицы. Франсуа и Кёртис шагали по сторонам, стараясь не отставать.
На барной стойке таверны стоял огромный землекоп. Шон сразу узнал его это был рабочий из его шахты «Сестренка». Закинув голову и изогнувшись всем телом, чтобы уравновесить тяжелую плетеную бутыль, он приник губами к ее горлышку, и кадык его равномерно ходил взад-вперед. Его окружала толпа, и все хором скандировали:
Пей до дна, пей до дна, пей до дна
Землекоп закончил, швырнул бутыль в дальнюю стенку и смачно рыгнул. Потом поклонился, милостиво принимая аплодисменты публики, и только тогда заметил стоящего в дверях Шона. Тыльной стороной ладони работяга виновато вытер губы и спрыгнул со стойки. Остальные тоже повернулись к двери и увидели Шона. Шум постепенно стих. Все молча заняли свои места у стойки. Шон шагнул в помещение в сопровождении Франсуа и Кёртиса, положил на стойку стопку соверенов:
Бармен, прибери-ка их и наливай всем! Я угощаю! Сегодня суббота, самое время повеселиться как следует.
Спасибо, мистер Кортни!
Ваше здоровье, мистер Кортни!
Gezondheid[35], мистер Кортни!
Голоса звучали несколько приглушенно из уважения.
Пейте, ребята, там этого золота еще полно.
Шон вместе с Франсуа и Кёртисом стояли у стойки. Он шутил, и они смеялись. Говорил он громко, как с добрыми товарищами, а счастливое лицо так и сияло от удовольствия. Он заказал еще выпивки.
Скоро дал о себе знать мочевой пузырь, и Шон отправился в туалет. Там были люди, они о чем-то говорили, и он не стал заходить сразу, остановившись послушать.
Чего он приперся сюда, чего ему надо? Катился бы лучше в свой дерьмовый Рэнд-клуб.
Ш-ш-ш! Тихо ты! А вдруг он услышит? Хочешь потерять работу?
А мне плевать! Да кто он такой?! «Пейте, ребята, там этого золота еще полно я босс, ребята, делайте, что вам сказано, ребята, поцелуйте меня в задницу, ребята».
Шон застыл как парализованный.
Да заткнись ты, Фрэнк, он скоро уйдет.
Чем скорее, тем лучше, это я вам говорю. Ишь вырядился, ублюдок: сапожки за десять гиней, золотая тросточка. Пусть проваливает к своим.
Да что ты орешь, успел уже нажраться
Да, успел, вот сейчас пойду туда и скажу это все ему прямо в лицо
Шон потихоньку вышел и медленно направился к стойке, где стояли Франсуа с Кёртисом:
Вы меня простите, ребята, совсем забыл, у меня сегодня еще одно важное дело
Очень жаль, босс, облегченно вздохнув, сказал Кёртис. Ну что ж, может, тогда в другой раз?
Да, как-нибудь в другой раз.
Они были рады, что он уходит в свой Рэнд-клуб. А там трое чуть не подрались за то, чтобы угостить его выпивкой.
27
В тот вечер он обедал с Кэнди и за ликером рассказал ей о случившемся. Она выслушала его до конца, не перебивая.
Они не хотели, чтобы я там был! Не понимаю, что я им сделал, за что они меня так не любят.
И это тебя беспокоит?
Да, это меня беспокоит. Раньше никто так ко мне не относился.
Я рада, что это тебя беспокоит, мягко улыбнулась она. Когда-нибудь из тебя получится неплохой человек.
Нет, но за что они меня ненавидят? снова гнул свое Шон.
Завидуют. Ты же сам сказал, что говорил тот человек. «Сапожки за десять гиней, золотая тросточка» вот что стоит за этим. Теперь ты уже не такой, как они, ты богатый. И не жди, что они с этим смирятся.
Но я же ничего плохого им не сделал, возражал он.
А это не обязательно. В этой жизни я поняла одно: за все, что ты получаешь, надо платить. И это вот и есть часть твоей платы за успех.
Черт возьми, как жаль, что рядом нет Даффа, сказал Шон.
Ну да, и Дафф растолковал бы тебе, что это чушь собачья, да? проговорила Кэнди. «Да наплюй ты на них на всех, дружок, на это немытое быдло! Нам и без них хорошо», передразнила она Даффа.
Шон потер нос и уставился в стол.
Прошу тебя, Шон, не слушай Даффа, когда он начнет тебя учить, что на людей нужно плевать. Он и сам в это не верит, но говорит очень убедительно. Нет, люди это очень много в жизни, люди важнее, чем золото, чем земля, чем все остальное на свете.
Шон поднял голову:
Я это однажды уже понял когда попал под обвал в шахте. Для меня это стало очень ясно там, в темноте, в грязи. И я тогда дал себе слово. Он неуверенно улыбнулся. Я сказал себе, что больше никогда никому не принесу страданий, если смогу, конечно. Я серьезно думал об этом, Кэнди. Тогда это чувство было очень сильным, но но
Да, мне кажется, я понимаю. Принять такое решение очень непросто, но еще труднее сдержать его. Одно-единственное переживание вряд ли способно изменить образ мысли человека. Это как строить стену, кирпичик к кирпичику. Каждый раз прибавляешь совсем немного, а потом видишь: стена готова. Я тебе говорила, Шон, что в тебе есть сила. Мне кажется, когда-нибудь ты закончишь строить свою стену, и когда это случится, слабых мест в ней не будет.