На первый взгляд, эта книга написана «во здравие» «Народной воли». В ней много слов о героизме народовольцев, много примеров их героизма. Но акцентирована она не столько на сильных сторонах народовольчества, сколько на его слабостях, причем автор муссирует эти слабости и винит народовольцев, вопреки принципу историзма, даже в том, что на деле было не виною их, а бедой (отрыв от масс, недооценка исторической роли пролетариата, тактика террора и пр.). В целом позиция Волка воспринимается как фамильярно-снисходительное похлопывание героев «Народной воли» по плечу: дескать, хорошие вы ребята, лихие, но тупоумные, не додумались, что надо было оставить террор и заняться «организацией классовой борьбы пролетариата». Это выходит уже не «во здравие», а «за упокой» «Народной воли» как исторического явления.
Двойственность, межеумочность позиции С.С. Волка яснее всего проявилась в том, как он обошел принципиальный вопрос об историческом месте «Народной воли». Отметив, что одни исследователи (М.Г. Седов, В.А. Твардовская) считают ее вершиной народничества, а другие (Ш.М. Левин, Б.С. Итенберг) не соглашаются с этим, Волк заключил: «более правильно говорить, что народническое движение развивалось сложным, зигзагообразным путем», и на этом поставил точку[57], хотя такое заключение ничего не говорит о месте «Народной воли», ибо зигзаги бывают разные и вверх, и вниз. Получилось, что сам Волк сделал зигзаг в сторону от решения вопроса, не желая самоопределяться по отношению к «Народной воле» ни по старому, ни по новому.
Итак, разгоревшиеся с конца 50-х годов споры о народничестве имели вполне очевидный источник живучесть нигилистического отношения к народничеству, которое внедрялось в советскую историографию больше 20 лет. В чем же существо этих споров?
Все они как бы фокусировались в одном общем вопросе о периодизации разночинского этапа освободительного движения в России. Одна группа историков (М.В. Нечкина, И.Д. Ковальченко, Ш.М. Левин, А.Ф. Смирнов, О.Д. Соколов и др.) судила так:
а) народничество это лишь часть разночинского этапа: оно-де относится только к 70 80-м годам;
б) Герцен, Чернышевский и вся плеяда деятелей 60-х годов это революционные демократы, а не народники. Зачатки народничества у них были, но как система взглядов народничество для них не характерно, поскольку оно сложилось лишь на рубеже 60 70-х годов;
в) отсюда разночинский этап подразделяется на три периода: революционно-демократический (60-е годы), революционно-народнический (70-е годы) и либерально-народнический (80-е годы).
Другая группа историков (Б.С. Итенберг, М.Г. Седов, В.Ф. Антонов, В.А. Твардовская, Р.В. Филиппов и др.) судит иначе:
а) весь разночинский этап освободительного движения был народническим;
б) Герцен и Чернышевский основоположники народничества и его самые авторитетные идеологи;
в) отсюда разночинский этап подразделяется на два периода: революционно-народнический (60-е и 70-е годы) и либерально-народнический (с начала 80-х до середины 90-х годов).
При столь разном взгляде на такую общую проблему, как периодизация всего разночинского этапа, естественно, дискуссионным стал ряд более частных, но тоже принципиальных вопросов. Вот некоторые из них.
Были ли революционные демократы 60-х годов народниками, а народники 70-х революционными демократами?
Был ли революционный процесс на разночинском этапе поступательным или попятным? Этот вопрос, как ни странно, тоже дебатировался. Так, по мнению М.В. Нечкиной, «моментом наивысшего раскрытия» разночинского этапа была первая революционная ситуация 1859 1861 гг.[58], а дальше, стало быть, т.е. на протяжении всего этапа движение регрессировало.
Что было решающим фактором второй революционной ситуации в России массовое (крестьянское) или народовольческое движение?
Был ли «красный» террор народовольцев исторически обусловленным, хотя бы относительно целесообразным и эффективным, или же оказался попросту оплошным и вредным?
Все эти вопросы были предметом острейшей всесоюзной дискуссии по народничеству в Институте истории АН СССР 16 18 марта 1966 г. Здесь, к неудовольствию официозных историков во главе с акад. М.В. Нечкиной и наблюдавших за дискуссией партийных функционеров[59], обнаружилось, что большинство ученых, специально занимающихся изучением народничества, рассматривает весь разночинский этап освободительного движения в России как народнический, а само движение на этом этапе как поступательный процесс от 60-х к 80-м годам. После дискуссии этих ученых начали критиковать (с каждым днем все целенаправленнее) как апологетов народничества. Крайним выражением такой критики стала инспирированная «сверху» статья А.Ф. Смирнова претенциозная во всех отношениях: по существу, по тону и даже названию[60]. Скандальную репутацию этой статьи и ее автора усугубил плагиат: 9 абзацев подряд (два журнальных столбца) Смирнов списал из рецензии С.С. Волка, опубликованной в журнале «Коммунист» четырьмя годами ранее (1968. 11)[61].
В 70 80-е годы изучение народничества вновь (не столь жестко, как при Сталине) искусственно задерживалось, наталкиваясь на цензурные ограничения. Издательства неохотно принимали к печати литературу по народнической тематике, причем требовали даже изымать самый термин «народничество» из названий книг, заменяя «народников» «разночинцами», «революционными демократами» и просто «революционерами»[62]. В отличие от 1929 1931 гг., когда научная общественность страны отмечала изобилием публикаций 50-летний юбилей «Народной воли», в 1979 1981 гг. 100-летие этой героической партии все учреждения из мира науки и прессы (кроме Саратовского университета)[63] обошли молчанием, хотя, например, в 1980 г. они шумно отметили 250 лет со дня рождения царского генералиссимуса А.В. Суворова. А ведь то было время Советской власти, когда, как нельзя более, почиталось все революционное!
В оценке народничества 70-х годов и, особенно, «Народной воли» с ее пугающим все и всякие власти терроризмом укоренялся санкционированный «сверху» взгляд С.С. Волка. Согласована с этим взглядом даже творческая, претендующая на преодоление официозных стереотипов книга И.К. Пантина, Е.Г. Плимака и В.Г. Хороса. Идеология «Народной воли» здесь представлена «смутной», «примитивной», а деятельность ее «тупиковой»[64].
Тем не менее, и в 70 80-х годах выходила литература с непредвзятыми, научно сбалансированными оценками революционного народничества, главным образом биографическая. Таковы книги А.А. Демченко о Н.Г. Чернышевском, Н.М. Пирумовой о А.И. Герцене и М.А. Бакунине, Б.С. Итенберга и В.Ф. Антонова о П.Л. Лаврове, Б.М. Шахматова о П.Н. Ткачеве, Э.С. Виленской о Н.К. Михайловском. Увидели свет биографии П.А. Кропоткина, Н.А. Морозова, Г.А. Лопатина, А.Д. Михайлова, М.Ф. Фроленко, Н.И. Кибальчича, П.И. Войноральского, А.В. Якимовой, С.Н. Халтурина, А.И. Ульянова, Н.К. Судзиловского-Русселя, замечательный труд Е.А. Таратута о С.М. Степняке-Кравчинском[65]. Должное место уделено народничеству в коллективной монографии о второй революционной ситуации в России (отв. ред. Б.С. Итенберг)[66].
После распада СССР наши историки уже не проявляют былого интереса к народничеству, как и вообще к революционному движению. Приятных исключений что называется, раз-два и обчелся[67]. Зато в посткоммунистической публицистике (даже на страницах солидных изданий) народники стали обиходной мишенью для нападок, похожих на те, которым они подвергались со стороны их карателей, царских палачей. Впрочем, сегодняшние критики народничества идут еще дальше прежних. Показателен вывод бывшего историка КПСС Л.Н. Краснопевцева «о фактическом прочном союзе и постоянной взаимной (?? Н.Т.) поддержке отстаивавших в сущности единый путь развития России былого дворянского самодержавия Романовых и крепнувшего в этом союзе красного самодержавия Нечаева Желябова Ленина». Разницу между этими самодержавиями Краснопевцев усматривает лишь в том, что «царское самодержавие стояло на почве жизни, имело в ней опору», а «рвущееся к власти самодержавие революционеров было совершенно нежизнеспособным»[68]. Дальше этого вывода идти некуда, ибо дальше, как любил говорить Г.В. Плеханов, «уже начинается комическое царство вполне очевидного абсурда».
в) Зарубежные исследования
Дискуссионный характер носит и зарубежное народниковедение. В нем издавна и доныне противоборствуют, как это было у нас до 1917 г., различные концепции: условно говоря, консервативная, умеренно-либеральная, радикально-демократическая, марксистская.
В первое время (с конца 1870-х годов) до 1917 г. иностранные авторы писали о русском народничестве более в публицистическом, чем в исследовательском плане. Консервативные публицисты, вроде англичанина Д. Гопкинса и немца К.Н. фон Гербель-Эрмбаха (псевдоним Николай Карлович)[69], подхватили и пытались развить традицию царских охранителей, т.е. идею национального отщепенства, социальной немочи, политической вздорности и нравственной ущербности русских революционеров. Напротив, радикалы возвеличивали героев «Народной воли» как передовых людей своего времени, выполнявших исторически назревшую и справедливую задачу свержения царизма, хотя не все в условиях и способах их действий понимали и одобряли. С таких позиций выступали, например, американцы Э. Нобль[70] и, особенно, Джордж Кеннан автор знаменитой книги «Сибирь и ссылка»[71]. Однако преобладающим в зарубежной литературе о русском народничестве было до 1917 г. не консервативное и не радикальное, а либеральное (умеренного толка) направление.
Начало ему положили французские публицисты 1870 1880-х годов. Первым из них по времени и значению был Анатоль Леруа-Болье. Наблюдательный журналист и ученый-историк, четырежды с 1872 по 1881 гг. приезжавший в Россию для сбора материала (владел русским языком), он с 1881 г. начал публиковать трехтомник «Империя царей и русские». Здесь шестая книга второго тома под названием «Революционная агитация и политические реформы»[72] содержит обстоятельную характеристику целесообразных, но не последовательных (как полагал Леруа-Болье) реформ Александра II, неоправданно реакционных начинаний его преемника и чрезмерно революционных действий «Народной воли».
С тех же позиций рассматривали борьбу народников против царизма М. Уоллес (Англия), Э. Кастеляр (Испания), Г. Джордж (США). Каждый из них выступал против любых «крайностей» (и «белых» и «красных»), хотя и не без сочувствия к революционерам. Генри Джордж, например, процитировал несколько строк из официального отчета о казни землевольца В.А. Осинского и его товарищей 14 мая 1879 г. («Тела были похоронены у подножия эшафота, и нигилисты преданы вечному забвению») и заключил: «Так говорится в отчете. А я этому не верю. Нет не забвению!»[73]. Ту же, умеренно-либеральную концепцию представляет книга Альфонса Туна «История революционного движения в России», которая (напомню читателю) была впервые опубликована на немецком языке в Лейпциге (1883 г.) и стала достоянием как русской, так и зарубежной историографии народничества.