Толпа внимательно прислушалась.
Кто наряжался, кто на рожу одевал маску, продолжал кожедер, беса скаканием тешил, все лезьте во Иордан искупаться. Всю пакость крещенная вода очищает.
Многие из присутствующих стали торопливо разуваться.
Чего там ноги-то мочить, скидавай всю одежу! кричал Никита. Весь омойся.
Еще с большим неудовольствием стали раздеваться «грешники».
Среди толпы послышались шутки.
Нас-то заставил омыться, дядя Никита, робко заметил один из последних, а про «снохачей» забыл.
Никита досадливо махнул рукой.
Чего напрасно слова терять, все равно не признаются.
Да и стары больно, в холодную воду не полезут, отозвался кто-то.
Толпа весело загоготала.
Один за другим прыгали в начинавшую снова замерзать воду голые «грешники», окунались в ней раз, быстро выскакивали с посиневшим и перекосившимся от холода лицом из этой импровизированной очистительной купели, кое-как натягивали на себя оледеневшими руками тулупы и что есть мочи бежали к береговому трактиру.
Толпа у Иордани начинала редеть. Никита терпеливо дожидался последнего из «грешников» и сам совершенно продрогший вместе с ним побежал на берег.
Ну, теперь можно и «зелена винца» испить, проговорил кожедер, подбегая с парнем к трактиру.
Здесь уже собрались все «грешники», вполне согревшиеся после ледяной ванны.
А, Никита Панфилыч, милости просим, достодолжное угощеньице для вас припасено
У окна на особом столике, покрытом красною салфеткою, стояла сороковка водки и дымилась телячья поджарка с картофелем. Кожедер снял шапку, помолился на образа и, обратившись к молодежи, весело проговорил:
Честь имею поздравить с праздником и с очищением Затем, выплеснув сороковку в большой чайный стакан, он в два приема выпил ее.
Иордан-то ныне больно удобен, сказал кто-то из присутствующих, только мороз сильно лют.
Никита довольно улыбнулся, с аппетитом уплетая поджарку.
Глава 20. Святая мученица Татьяна
Татьянин день
Татьянин день! Знакомые, кузины
Объехать всех обязан я, хоть плачь.
К цирюльнику сначала, в магазины
Несет меня плющихинский лихач.
Повсюду шум, повсюду именины,
Туда-сюда несутся сани вскачь,
И в честь академической богини
Сияет солнце, серебрится иней.
Татьянин день! О первый снег и розы,
Гвоздик и ландышей душистый куст,
И первые признанья, клятвы, слезы,
И поцелуй оледеневших уст.
Святая мученица Татьяна, совсем юная, воспитанная высокородными благочестивыми родителями в законе христианском, предпочла выгодному супружеству девство и приняла звание диакониссы римской церкви в царствование Александра Севера. При всей доброте этого государя, и при нем христианам не было спокойного житья даже в самом Риме. В числе придворных и тогда были такие, которые втихомолку проливали кровь христианскую, как воду. Привлечена была к суду как христианка и диаконисса Татиана. Когда она отказалась от поклонения идолу в храме Аполлона, ее подвергли пыткам. Святая нисколько не колебалась от испытываемых ею страданий. Вокруг нее незримо для других стояли четыре ангела и ободряли ее. Мучители удивлялись стойкости святой. Заключили потом святую в темницу, и здесь явились к ней светоносные ангелы для ее утешения. Святую опять подвергли мучениям, и опять бросили в темницу, и опять светоносные ангелы Божии явились к ней, уврачевали ее от ран и облегчили ее страдания. Заключили наконец страдалицу в храме Меркурия, остригли ее волосы, воображая, что в них заключается врачующая сила волшебства. И снова светоносные ангелы явились к ней, утешая ее в страданиях и возвестили скорое отрешение от смертного тела. Святая была усечена мечом вместе со своим родным отцом, которого также судили за принятие христианской веры.
И святая душа Татианы водворилась в мире светоносных ангелов.
Протоиерей Григорий Дьяченко
Борис Зайцев. Татиана
Московско русская
На углу Большой Никитской и Моховой, в старинном невысоком здании, прямо на улицу глядел, под стеклом, с неугасимою лампадой, образ св. Татианы. Все очень скромное и старомодное. Отчасти и странно: почему облик молодой диакониссы, замученной в первохристианские времена в Риме, так вот явился в Россию XVIII века, освятил просвещение ее? Да, будто бы случайно: мать графа Шувалова звали Татьяной. 12 января 1755 года императрица Елизавета подписала указ Сената об основании Московского университета покровительницей его и оказалась св. Татиана, день ее в темной Скифии праздновали как раз 12-го.
Разные бывают случаи, и не нам разгадать, просто ли случай или не просто. Можно только сказать, что Скифия приняла римскую деву как свою. Университет университетом (разное он давал), но сама дева, таинственно отмеченная, вселилась в Россию как в родное свое подумать: Рим и Россия! И ничего в Татиане от Рима истории все от смирения, тишины.
Безответных крепостных девушек часто звали в России Татьянами. Простонародно и скромно, Пушкин колебался, считал смелым назвать низким именем, чуть ли не рабским, Татьяну «Онегина». Но вот угадал. Прославил одинокую мечтательницу и жертву с искаженною жизнью.
Татиана не для счастья, не для удач жизненных. Могли студенты в Москве веселиться в день св. Татианы, и Москва как-то улыбалась, прощала им в этот день их шумливость и глупости. А день-то ведь мученицы но само имя Татьяны приходило не зря к тем младенцам российским, которые были крещены им: как бы обязывало. Точно на всех Татьянах лежал некий отсвет, особенный, но к России и тайной ее глубине так шедший: нечто есть от страдания, жертвы и высокого благородства в самом имени этом. Нигде, как в России, не проявилось оно с такой силою. Никаких Татьян нет ни в Риме, ни в Византии. А по нашим просторам разлилось оно, впитало в себя смиренный цвет девичества нашего, мужество, твердость и неколебимость матерей Татьян: могло, конечно, быть иногда по-иному, но как редко! Татьяна прошла по России незамутненная.
Наши дни
Вот Татиана, просто Татьяна в жизни, явившаяся в мир в конце прошлого века. Девочкой возрастала в глуши Жиздринского уезда, у родителей просвещенных. С детства была набожна. Десяти лет, молясь, видела Деву Марию. Позже училась в Петербурге, вступила в брак, родила сына. Брак оказался неудачен, но не расторгнут, хотя много жили врозь. Сын возрастал. Характером был в отца труден, горяч, но благороден. Много душевных сил положила Татьяна на его воспитание всю любовь и всю нежность. С мужем не была счастлива. Муж отходил, сын стал всем. С тем и жила, к началу войны основалась невдали от Москвы, в городе средней России. Завела школу, учила детей, отдавалась им вся. Сыну и детям. Сын попал наконец в Петербург, юношей вышел во время войны из училища в гвардию. В первый день революции назначен был на дежурство в полку. К воротам явилась толпа, он заградил ей дорогу. И тотчас же был заколот. Татьяна узнала об этом через несколько дней. Тотчас выехала в Петербург. Нашла тело сына, вовсе нагое, истыканное штыками, замерзшее, в убогом сарайчике при помещении полка. С великим трудом, подвергаясь насмешкам и глумлению, похоронила его. Спокойствие, сила в маленькой, худенькой женщине не покидали ее. Вернувшись в свой город, сказала: «Значит, так Богу угодно. Могло быть и хуже». И с этого времени еще сильнее отдалась своему делу.
Позже трудилась в Москве беззаветно, воспитывая обделенных Богом, убогих и слабоумных. Еще позже оказалась за рубежом и жила близ Парижа, при монастыре православном, такая же спокойная, худенькая, с огромными темными глазами. Дни и ночи вставали и проходили над Францией. Под благословением французского святого в старинном аббатстве, населенном ныне русскими, трудилась вновь с детьми, ведя жизнь монашескую (хотя явного пострига не приняла). Муж находился в Польше, служил там.
Здоровье ее было уже надломлено. Болезнь истощала, она слабела, и в некий час ей пришлось все же бросить любимое дело и переехать в Польшу к мужу, в глушь: как некогда отец ее, муж управлял заводом. Там провела она несколько лет, понемногу тая.
Вот как описывает ее брат конец Татьяны:
«Вчера мне подали письмо ее, последнее. Как бы завещание. Была нездорова около месяца «очень ослабело сердце, задыхаюсь. Временами становится лучше, а потом опять».
Позже трудилась в Москве беззаветно, воспитывая обделенных Богом, убогих и слабоумных. Еще позже оказалась за рубежом и жила близ Парижа, при монастыре православном, такая же спокойная, худенькая, с огромными темными глазами. Дни и ночи вставали и проходили над Францией. Под благословением французского святого в старинном аббатстве, населенном ныне русскими, трудилась вновь с детьми, ведя жизнь монашескую (хотя явного пострига не приняла). Муж находился в Польше, служил там.
Здоровье ее было уже надломлено. Болезнь истощала, она слабела, и в некий час ей пришлось все же бросить любимое дело и переехать в Польшу к мужу, в глушь: как некогда отец ее, муж управлял заводом. Там провела она несколько лет, понемногу тая.
Вот как описывает ее брат конец Татьяны:
«Вчера мне подали письмо ее, последнее. Как бы завещание. Была нездорова около месяца «очень ослабело сердце, задыхаюсь. Временами становится лучше, а потом опять».
Пригласила священника. «Очень хорошо молился, причастил меня, и я прямо воскресла. И откуда силы взялись! Почти час стояла на коленях и ни сердца своего не чувствовала, ни голова не болела понимаю мучеников». (Эти слова: «понимаю мучеников» в записи брата подчеркнуты.) «И вот сейчас, все еще в светлых и радостных чувствах и пишу тебе. Да, какая это радость причастие! Как все становится ясно, понятно, как все принимается!» И дальше: «Своим слугам Бог дает огромные, нечеловеческие силы, нечеловеческую радость, мир и любовь».
Брат вернулся с прогулки около семи часов вечера, прочел, и ему показалось, что это прощание. Так и вышло. Письмо пришло в те часы, когда в глуши Польши Татиана отходила.
Вот как описывает брат дальнейшее: «В Ментоне служили панихиду. Вечер был необычайной красоты и раздирательной печали. В пятницу Преображение Таня очень любила этот праздник. Едем в Ментону к обедне, вынут частицу за Танюшу».
«На заре, когда я спал, жена проснулась и увидела Танечку она прильнула с любовию к моему изголовью, была в беленьком платочке. Жена даже не испугалась. А потом, на другой день, мы проснулись утром, плакали и заговорили о Танюше вдруг дверь тихо и бесшумно отворилась. Можно сказать ветерок подул и отворил, но вот мы живем здесь два месяца, и никогда не отворялась, а теперь отворилась, как только упомянули Танюшу».
«Таня ушла светло, так была готова, так созрела, полна была любви и к Богу, и к нам, и ко всем вообще особенно же страждущим, обиженным, униженным, несущим Крест. Помню, она говорила, что в молодости была слишком замкнута в себе, своей вере, мистицизме. Мало замечала людей. Позже, с развитием углубленным, считала это своим грехом. И насколько знаю, в страданиях, неудачах и горестях жизни получила дар расширения души: открытие ее чужому горю. Ее уход теперь есть уход в высший мир из низшего».