Косого ко мне позвать! слышу я крик отца, сердитый.
Отец не уехал по делам: особенный день сегодня, строгий, редко кричит отец. Случилось что-нибудь важное. Но ведь он же его простил за пьянство, отпустил ему все грехи: вчера был прощеный день. И Василь-Василия простил всех нас, таки сказал в столовой на коленках «всех прощаю!». Почему же кричит отец?
Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надо мной колышет.
Вставай, милок, не нежься ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. Где она у тебя тут, масленица-жирнуха мы ее выгоним. Пришел Пост отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут «душе моя, душе моя» заслушаешься.
Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий пост. И Горкин совсем особенный тоже священный будто. Он еще до свету сходил в баню, попарился, надел все чистое чистый сегодня понедельник! только казакинчик старый: сегодня все самое затрапезное наденут, так «по закону надо». И грех смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, «для молитвы». Сияние от него идет, от седенькой бородки, совсем серебряной, от расчесанной головы. Я знаю, что он святой. Такие угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю, что он насушил себе черных сухариков с солью, и весь пост будет с ними пить чай «за сахар».
А почему папаша сердитый на Василь-Василича так?
А, грехи со вздохом говорит Горкин. Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, пост. Ну и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно как последние дни пришли по закону-то! Читай «Господи Владыко живота моего». Вот и будет весело.
И я принимаюсь читать про себя недавно выученную постную молитву.
В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец по субботам он сам зажигает все лампадки, всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:
И свято-е Воскресе-ние Твое
Сла-а-вим!
Радостное до слез бьется в моей душе и светит от этих слов. И видится мне за вереницею дней Поста Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым счетом светит в эти грустные дни Поста.
Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается и надо готовиться к той жизни, которая будет где? Где-то на небесах. Надо очистить душу от всех грехов, и потому все кругом другое. И что-то особенное около нас, невидимое и страшное. Горкин мне рассказал, что теперь «такое, как душа расстается с телом». Они стерегут, чтобы ухватить душу, а душа трепещет и плачет «увы мне, окаянная я!» Так и в ифимонах теперь читается.
Потому они чуют, что им конец подходит, Христос воскреснет! Потому и пост даден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождаться. И не помышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонить все станут: помни по-мни!.. поокивает он так славно.
В доме открыты форточки и слышен плачущий и зовущий благовест по-мни по-мни Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина «Красавица на пиру» закрыта простынею.
Преосвященный так посоветовал. Покачал головой печально и прошептал: «Греховная и соблазнительная картинка!» Но отцу очень нравится такой шик! Закрыта и печатная картинка, которую отец называет почему-то «прянишниковская», как старый дьячок пляшет, а старуха его метлой колотит. Эта очень понравилась преосвященному, смеялся даже. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий пост: раскатишься и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки с бурыми пятнышками-щербинками великопостные. В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, такая прелесть. Я хватаю щепотками как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками а моченые яблоки по воскресеньям, а талая сладкая-сладкая «рязань» а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все другое, и много, так много радостного.
Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы весь двор завалят. Поедем на «постный рынок», где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был Я начинаю прыгать от радости, но меня останавливают:
Пост, не смей! Погоди, вот сломаешь ногу.
Мне делается страшно. Я смотрю на Распятие. Мучается Сын Божий! А Бог-то как же как же Он допустил?..
Чувствуется мне в этом великая тайна Бог.
В кабинете кричит отец, ступит кулаком и топает. В такой-то день! Это он на Василь-Василича. А только вчера простил. Я боюсь войти в кабинет, он меня непременно выгонит, «сгоряча», и притаиваюсь за дверью. Я вижу в щелку широкую спину Василь-Василича, красную его шею и затылок. На шее играют складочки, как гармонья, спина шатается, а огромные кулаки выкидываются назад, словно кого-то отгоняют злого духа? Должно быть, он и сейчас еще «подшофе».
Пьяная морда! кричит отец, стуча кулаком по столу, на котором подпрыгивают со звоном груды денег. И посейчас пьян?! В такой-то великий день! Грешу с вами, с чертями, прости Господи! Публику чуть не убили на катаньи?! А где был болван-приказчик? Мешок с выручкой потерял на триста целковых! Спасибо, старик-извозчик Бога еще помнит, привез в ногах у него забыл?! Вон в деревню, расчет!..
Ни в одном глазе, будь-п-кой-ны-с в баню ходил парился Чистый понедельник-с все в бане, с пяти часов, как полагается докладывает, нагибаясь, Василь-Василия и все отталкивает кого-то сзади. Посчитайте все сполна-с хозяйское добро у меня в огне не тонет, в воде не горит-с чисто-начисто
Чуть не изувечили публику! Пьяные с гор катали? От квартального с Пресни записка мне Чем это пахнет? Докладывай, как было.
Чуть не изувечили публику! Пьяные с гор катали? От квартального с Пресни записка мне Чем это пахнет? Докладывай, как было.
За тыщу выручки-с, посчитайте. Билеты докажут, все цело. А так было. Я через квартального, правда ошибся ради хозяйского антиресу. К ночи пьяные навалились катай! Масле ну скатываем! Ну скатили дилижан, кричат жоще! Восьмеро сели, а Антон Кудрявый на коньках не стоит, заморился с обеда, все катал ну, выпивши маленько
А ты трезвый?
Как стеклышко, самого квартального на санках только прокатил, свежий был А меня в плен взяли! А вот так-с. Навалились на меня с Таганки мясники с блинами на горы приезжали и с кульками Очень я им пондравился
Рожа твоя пьяная понравилась! Ну, ври
Забрали меня силом на дилижан, погнал нас Антошка А они меня поперек держут, распорядиться не дозволяют. Лети-им с гор не дай Бог вижу, пропадать нам Кричу: «Антоша, пятками режь, задерживай!» Стал сдерживать пятками, резать да с ручки сорвался под дилижан, а дилижан три раза перевернулся на всем лету, меня в это место с кулак нажгло-с А там, дураки, без моего глазу другой дилижан выпустили с пьяными. Петрушка Глухой повел ну, тоже маленько для проводов масленой не вовсе тверезыйВ нас и ударило восемь человек! Вышло сокрушение, да Бог уберег, в днище наше ударили, пробили, а народ только пораскидало А там третий гонят, Васька не за свое дело взялся, да на полгоре свалил всех, одному ногу зацепило, сапог валеный, спасибо, уберег от полома. А то бы нас всех побило лежали мы на льду, на самом на ходу Ну, писарь квартальный стал пужать, протокол писать, а ему квартальный воспретил, смертоубийства не было! Ну, я писаря повел в листоран, а газетчик тут грозился пропечатать фамилию вашу и ему солянки велел подать и выпили-с! Для хозяйского антиресу-с. А квартальный велел в девять часов горы закрыть, по закону, под Великий пост, чтобы было тихо и благородно все веселения, чтобы для тишины.
Антошка с Глухим как, лежат?
Уж в бане парились, целы. Иван Иваныч фершал смотрел, велел тертого хрену под затылок. Уж капустки просят. Напужался был я, без памяти оба вчерась лежали, от сотрясения-с! А я все уладил, поехал домой, да голову мне поранило о дилижан, память пропала один мешочек мелочи и забыл-с да свой ведь извозчик-то, сорок лет ваше семейство знает!
Ступай упавшим голосом говорит отец. Для такого дня расстроил Говей тут с вами!.. Постой Нарядов сегодня нет, прикажешь снег от сараев принять двадцать возов льда после обеда пригнать с Москва-реки, по особому наряду, дашь по три гривенника. Мошенники! Вчера прощенье просил, а ни слова не доложил про скандал! Ступай с глаз долой.
Василь-Василия видит меня, смотрит сонно и показывает руками, словно хочет сказать: «Ну ни за что!» Мне его жалко и стыдно за отца: в такой-то великий день, грех!
Я долго стою и не решаюсь войти? Скриплю дверью. Отец в сером халате, скучный, я вижу его нахмуренные брови считает деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и звонко серебро.
Тебе чего? спрашивает он строго. Не мешай. Возьми молитвенник, почитай. Ах, мошенники Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы!
Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку.
В мастерской лежат на стружках у самой печки Петр Глухой и Антон Кудрявый. Головы у них обложены листьями кислой капусты «от угара». Плотники, сходившие в баню, отдыхают, починяют полушубки и армяки. У окошка читает Горкин Евангелие, кричит на всю мастерскую, как дьячок. По складам читает. Слушают молча и не курят: запрещено на весь пост от Горкина; могут идти на двор. Стряпуха, стараясь не шуметь и слушать, наминает в огромных чашках мурцовку-тюрю. Крепко воняет редькой и капустой. Полупудовые ковриги дымящегося хлеба лежат горой. Стоят ведерки с квасом и с огурцами. Черные часики стучат скучно. Горкин читает-плачет: