Я кивком показываю на Мередит.
Она волнуется. Роет инфу в инете.
Я же велела ей ничего не искать! Так она и послушалась Мэл вздыхает и уходит к сестре.
Ладно, ребятки, сегодня даю вам скидку на все меню, как для персонала, объявляет Тина. Хоть кого-то осчастливлю.
Спасибо, Тина, говорю я.
Она улыбается и никуда не уходит. Так и стоит рядышком, поглядывая то на меня, то на Хенну. И стоит и стоит. Наконец до нее доходит: «Ой!» вскрикивает она и убегает пичкать несчастных посетителей сырными тостами.
Ты как? спрашиваю я Хенну.
Норм. А ты?
Я хорошо. Странно. И хорошо.
Она улыбается.
Я тоже.
Набираюсь храбрости.
Слушай, Хенна
Знаю. Мы не закончили. Она опускает глаза на свой гипс с кучей подписей. Самая большая принадлежит Джареду, самая маленькая мне. Зато на ладошке она единственная, других нет. Я тут все думаю Помнишь, о чем мы говорили перед самой аварией?
Вот черт.
Не особо.
Ясное дело, она понимает, что я вру, но виду не подает.
Ты сказал, что любишь меня. А я ответила, что это не так.
Откуда тебе знать?
По-моему, ты и сам до конца не знаешь, Майки. Она постукивает пальцем по гипсу. Но я хочу поцеловать тебя еще раз.
Я усмехаюсь.
В качестве эксперимента?
Сразу три твоих столика хотят рассчитаться, сообщает Тина, вновь возникая на горизонте. Какие все злые сегодня, ужас!
Я усмехаюсь.
В качестве эксперимента?
Сразу три твоих столика хотят рассчитаться, сообщает Тина, вновь возникая на горизонте. Какие все злые сегодня, ужас!
Я думал, Нейтан с вами, замечаю я, когда она уходит.
С нами, ага. На улице остался, пожимает плечами Хенна.
Интересно, его она тоже целовала в качестве эксперимента?
Я приношу счета трем столикам. Только одна компания оставляет чаевые. Сажаю за освободившийся стол двух старичков вид у них довольно злобный, и они с ходу спрашивают про скидки для пенсионеров. Потом приходит постоянный клиент, пожарный, делает обычный заказ и просит не лезть к нему с предложениями, а молча приносить креветки по мере того, как он будет подчищать тарелку. Записывая заказы, я поглядываю на столик Мередит.
Нейтана до сих пор нет.
Убедившись, что Тина на посту, и вытерев руки полотенцем (опять это неотступное желание мыть, мыть, мыть и мыть руки), я выхожу на улицу. Нейтана нигде нет, только пятна бензина на асфальте, антивандальные хвойные кустарники по обеим сторонам парковки и яркая луна в огромном небе над головой. Я обхожу здание кафе и направляюсь к помойке небольшому кирпичному навесу, под которым стоят два здоровенных мусорных контейнера (каждое воскресенье мы с Джаредом выкатываем их на дорогу: вонь от них просто дикая, даже если предварительно залить их ведрами хлорки).
У помойки тоже никого. Я иду дальше, вытирая руки все тем же полотенцем ведь любому нормальному человеку захочется это сделать, если он постоял возле помойки, и ни о чем особо не думая. Нейтан мне даже не нравится, чего же я его ищу?
Все же не хочется, чтобы он умирал.
Я разволновался не на шутку (и сейчас сдеру себе отпечатки пальцев этой грязной тряпкой). Наконец, свернув за последний угол, я вижу Нейтана: он стоит рядом со служебным входом, прислонившись спиной к кирпичной стенке, и неспешно курит.
Я останавливаюсь в тени. По-прежнему неистово вытирая руки полотенцем и пытаясь это прекратить.
Когда на Нейтана никто не смотрит, лицо у него какое-то странное старое. Он словно превращается в другого человека, самого грустного чела на свете. Наверное, это о чем-то говорит, а? Понимаю, он потерял сестру, всю жизнь скитается по городам и раньше был хипстером
Раньше был хипстером. Маленьким «талисманом» в хипстерской компашке, сам же говорил.
Нейтан мне не нравится (да, да, зря я так ревную, это глупо), и, наверное, поэтому первым делом на ум приходит не такое: можно попробовать с его помощью выпытать у остальных хипстеров, что происходит.
А такое: что он скрывает?
Он ведь даже шутил по этому поводу, помните? Мол, я приехал и хипстеры как пошли умирать. Коварный человек непременно сам указал бы остальным на эту странность. Мол, еще не хватало, чтобы во всем обвинили меня (хотя именно его и стоило бы обвинить).
С другой стороны, Нейтан действительно может быть ни при чем.
Он растирает окурок ногой, потом подбирает его и начинает озираться по сторонам в поисках урны. Ладно, ладно, убийцы так себя не ведут.
И все-таки.
Он выбрасывает окурок в урну рядом с чьей-то машиной и молча смотрит в окна кафе. Он ничего не делает, никому не машет, не пытается привлечь чье-то внимание, хотя весь зал Джареда у него как на ладони, не говоря уже о столике, за которым сидят Мередит, Мэл и Хенна.
Вид у него опять ужасно грустный. Или по-прежнему грустный. Он отворачивается от кафе и несколько секунд смотрит в ночь, на проезжающие мимо машины и яркую луну в небе.
Чего ты ждешь, бывший хипстер?
Со вздохом он уходит за угол, ко входу в кафе. Там он наверняка пройдет мимо злобных пенсионеров и пожарного, которые ждут не дождутся своего нерадивого официанта.
Я быстро иду обратно, все еще лихорадочно вытирая руки полотенцем. Что же я сейчас видел? Может быть, ничего.
Но почему Нейтан так долго торчал на улице? И что нам о нем известно, если уж на то пошло?
Глава одиннадцатая
в которой раздавленная горем Сатчел все же упорно идет к цели и продолжает прочесывать библиотечные каталоги в поисках какой-нибудь информации об амулете; однажды ночью в ее спальне появляется тот самый таинственный юноша; первым делом он просит прощения и рассказывает, что он принц Бессмертных; его мать, императрица, хочет захватить мир людей, так как в нем много пищи для поддержания Бессмертия; они находят все новые лазейки и Сосуды, но принц влюбился в Сатчел и не может сидеть сложа руки, пока ее мир жестоко порабощают; «Я пришел помочь», говорит он; они целуются.
и сегодня я с огромной радостью сообщаю говорит моя мама со сцены, улыбаясь вспышкам камер, о выдвижении своей кандидатуры на должность конгрессмена Восьмого избирательного округа от великого штата Вашингтон.
Ее сторонники и представители партии принимаются дружно хлопать, а она улыбается нам одними губами, и тут до меня доходит, что никто из нас не хлопает, кроме папы. Я пихаю в бок Мэл, та подает сигнал Мередит, и мы начинаем усиленно аплодировать, как и положено идеальной семье. Я ведь даже костюм надел по этому случаю.
Довольная мама вновь поворачивается к камерам. На самом деле их не так уж и много. Один оператор ведет трансляцию для партнеров телесети, еще одна камера принадлежит местному независимому каналу, на котором крутят в основном старые фильмы и сериалы, а на третью снимает сама партия, чтобы потом использовать материалы в интернет-кампании. Газетчики и веб-журналисты тоже пришли, но в целом заинтересованных лиц собралось куда меньше, чем политиков и родных.
Сенатор штата Митчелл! обращается к маме один репортер, когда аплодисменты стихают.
Можно обойтись без «штата», Эд, с широкой улыбкой поправляет его мама.
Что вы можете сказать о своем оппоненте Томе Шурине? спрашивает журналист Эд.
Скажу, что буду рада любому сопернику, готовому вести предвыборную кампанию честно, энергично и опираясь на ценностные ориентиры, которые я обозначила в своей речи, отвечает мама с президентской улыбкой.
Знаю, мало кто любит политиков я и сам их не люблю, но надо отдать маме должное: свое дело она знает. И пусть я не запомнил ни одного «ценностного ориентира», говорила она с душой, как будто ей не все равно. Однажды она сама призналась мне, что это идеальный результат. Если слишком вдаваться в подробности, люди нарочно исказят или неверно истолкуют твои слова в общем, найдут повод придраться. Нужно расположить слушателя к себе, тогда он будет задавать меньше вопросов.
Идеальный избиратель туповатый и немножко запуганный. В общем и целом такие мы и есть.
А как же ваша семья, Элис? спрашивает голос попротивнее первого. Его хозяйка ведет довольно мерзкий «серьезный» блог, в котором яростно обличает всех несогласных с нею политиков. Мы ведь не хотим повторения трагических событий, заставивших вас выбыть из гонки за должность лейтенант-губернатора
Лицо Мэл искажает неприкрытая ярость надеюсь, сейчас ее никто не снимает, а нашей маме хоть бы хны.
У нас обычная американская семья, Синтия, а это значит, что любые неурядицы мы стараемся встречать с достоинством. Я люблю своих детей больше жизни и участвую в выборах только с их безоговорочного согласия. Они всецело меня поддерживают.
Хм, неужели?..
Хочу добавить, продолжает мама, внезапно расчувствовавшись, что я не допущу вмешательства прессы в личную жизнь моих детей. Тут ее голос становится жестче это уже голос политика, а политикам я не очень-то доверяю. Иначе они узнают, на что способна разъяренная мать-волчица.
Мамин штаб встречает эти слова бурными и продолжительными овациями.
Как ты, держишься? спрашивает Мэл у папы, когда пресс-конференция подходит к концу.
Хм-м? растерянно мычит он.
Папа, конечно, тоже надел костюм и сегодня практически не пил (судя по запаху). Пока мама отвечает на вопросы дружественных журналистов, он потягивает кофе.
Все нормально, наконец выдавливает он, хлопая себя по карманам просто так, не рассчитывая там что-то найти. Очередная кампания, ничего не поделаешь. Как-нибудь переживем.
К нам подходит мама в деловом синем костюме и деловом жемчужном ожерелье на шее.
Спасибо вам, говорит она, причем так искренне, что всем становится неловко. Вы такие молодцы!
Да не за что, отвечает Мэл с привычной недоверчивостью в голосе. Мать-волчица, значит?
Мама натянуто улыбается.
Я в самом деле не подпущу к тебе этих стервятников, Мелинда. Обещаю.
А они тебя не спросят, мам, говорит Мэл, но все равно спасибо. Выборы местные, вряд ли они кого-то сильно заинтересуют
Мама заметно напрягается.
Ох, я не то хотела сказать!
Знаю. К тому же в разгар событий вас уже здесь не будет.
Опа. Сама признала! Впервые. И тон у нее грустный.
Как-нибудь переживем, слышу я собственный голос. Как-нибудь переживем.
На пресс-конференцию мы добирались на разных машинах: мама ехала из столицы вместе со своим штабом, предварительно наказав папе привести себя в порядок к вечеру. Он это может, если надавить как следует, а мама давить умеет. Понятия не имею, как выглядит их супружеская жизнь, даже думать об этом не хочу и с годами думаю все меньше. Пусть живут как угодно, раз их обоих это устраивает.