Написав все это, актер озаглавил на полях книжки: «тип 109. лит. С.». Вдруг о лицо его ударились две мухи. Он хватил себя ладонью, поймал одну муху и начал её рассматривать. Скучно. Вышел на балкон. На верху жил другой актёр. Он сидел, тоже на балконе, в одном нижнем белье и пощипывал струны гитары, налаживая пасхальное: «Плотию уснув»
Николай Николаич, брось ты эту свою гитару! крикнул нижний актёр верхнему. Надоело. И ежели бы выходило что, а то только в колки плюешь
Да струны спускаются, уж я плюю поневоле. И слюней-то нет, откликается верхний актер.
Ты замочи лучше гитару-то, она рассохлась.
Ну вот! Люди нарочно сушат струнные инструменты по нескольку лет, а ты замочи. Ведь гитара не бочка. Ты знаешь что Паганини со своей скрипкой делал? Он через год клал её в мешок и разбивал об угол, потом склеивал. Зато и звук же был.
Ну, и ты хвати свою гитару об угол. А я, братец ты мой, поймал сейчас муху и не могу определить: самка это или самец.
Эх, делать-то тебе нечего! Не об угол надо бы гитарой-то хватить, а о твою голову. Муха!
Что-же такое! И великие философы мухами занимались; Одюбон, например, Кювье, Карл Фогт Дарвин, путем преграждения этих самых мух
Ну, пошёл, поехал! Путем перерождения, а не преграждения, поправил его верхний актер.
Это, брат, всё равно: преграждение и перерождение, был-бы естественный подбор. Дарвин, говорю, путем перерождения превращал даже этих мух в пчел.
В слонов не превращал ли?
Ты не смейся! Ведь ты не читал. Прочти, а потом и говори. Ты вот «Рокамболя» прочтёшь, а серьёзной книги тебе читать некогда.
Врешь, я Иоанна Массона читал. Там он об этой земной коре так толкует, что потом боишься и ходить по ней. Потом, читал Мартына Задеку.
А ты бы Дарвина почитал. Дарвин произвел особую породу голубей, с красными костями внутри. Скрещивание великое дело! Вот, ежели теперь взять овода лошадиного и пиявку какой от них приплод может быть?
Актёр-комик.
Ты не шути. Я серьёезно Ты знаешь ли, отчего утка жрёт в четыре раза больше своего тела весом? Оттого, что у неё теплота необычайная развита в желудке и быстро переваривает пищу до точки кипения у неё кишки
Знаю, знаю. В Париже, в парикмахерских, щипцы для завивки на огне и не греют, а засунут утке в глотку ну, они и накалятся.
Пожалуйста, не шути! Все мы живем естественным подбором. Значале была одна момёба, слизь, и от неё произошли все животные.
Как ты сказал?
Момёба.
Ну, наверное, переврал. У тебя талант на это, ты и по суфлеру врешь. Помнишь? суфлер кричит: «коканец и киргиз-кайсак», а ты повторяешь, «как агнец и, кажись, казак».
Ну уж, вовсе и не остро! Вначале, говорю, носилась по необозримому океану тропических вод, согретых внутренним огнем гигантских папоротников, которые, тлея, превращались в каменный уголь, одна момёба. Потом, путем преграждения видов в борьбе за существование пищи, через миллионы тысячелетий квадрелионов явилась обезьяна, а от неё произошли, наконец, и мы.
Зачем же мы? Ты, может быть, произошел от обезьяны, а я нет.
Планета наша была раскалена так, что на неё ступать ногами было невозможно. Явились допотопные звери: мастодонты, горизонты, мониторы, ихтионасабры и носились в раскалённом воздухе на перепончатых крыльях, весом в три тысячи пудов, а для отдыха садились на верхушки гигантских папоротников и питались плавающей рыбой. Ну, что ты скажешь на это, Николай Николаевич? Да ты там? Ушел, мерзавец, с балкона! говорит нижний актёр, заглядывает из палисадника наверх и повторяет: «действительно, ушел». Укропов! кричит он.
Чего тебе? откликается сверху актёр и выходит уже в брюках. Я в Петербург еду.
Ты-то, чёрт с тобой, а мне ребятишек твоих надо. Вели, братец, им наловить мне сотню лягушек; ведь они всё равно ничего не делают.
Ох, Митрий, скоро тебя на цепь посадят, скоро! Совсем ты свихнул чердаком! со вздохом произносит верхний актёр. Ты полечись, не запускай, а то ты, ей-ей, всех нас перекусаешь. Сходи ты хоть в баню, да натрись чем-нибудь покрепче. Я, вот, скажу твоей жене.
Смейся, брат, смейся! Над Галиллеем и Коперником тоже смеялись и называли их сумасшедшими, когда они, сидя за самоваром, пары́ изобретали, а теперь вот из паров-то локомотив да пароход вышли, и ты на них ездишь в Питер. На костре жгли Галиллея-то. Совсем уж сгорел, а все-таки кричит своим врагам: «а все-таки вертится».
Голубчик, ну, сядь ты хоть на месяц в сумасшедший дом! восклицает верхний актёр.
Нижний уже начинает сердиться.
Да ты говори мне толком: наловят твои ребятишки мне лягух? Я второй месяц жабу здесь ищу и всё найти не могу. Может быть, в сотне-то лягушек и найду одну жабу.
Это не мое дело. Сговаривайся с ними сам.
Ну, ладно. Я им за это змея двухаршинного склею. Да, вот ещё что: ежели ты в город едешь, то купи мне в москательной лавке фунт меженного купоросу.
А его не взорвет в дороге?
Что ты? Ведь это не глицерин, не пирохтемалин.
Ну, хорошо. Это ты лечиться хочешь, что ли? Ты в темя втирай!
Дурак! Вон твоя жена с купанья идет. Здравствуйте, Анфиса Петровна.
В калитку влетает пожилая дама, с растрепанными волосами. В руках губка и простыня.
Где Александра Павлова? позовите ее! восклицает она. Новость, великая новость! Представьте вы себе, купчиха-то, керосинщица-то, что в соломенной коляске-то ездила сбежала!
Не может быть! С кем? спрашивает муж, перевешиваясь с балкона.
С доктором! Сбежала и удрала за границу. Вот оне, купеческие-то тихони! На актрис-то только слава. Из хорошего фруктового семейства богобоязненных купцов, и вдруг!..
Тут, матушка, семейство не причем. Это чума на бабу нападает, ну, она и бежит, откликается муж. Старик Овсяников тоже был из богобоязненного семейства, пудовые свечи ставил, колокола вешал
Нет, представьте себе: керосинщица! всё ещё не может успокоиться актерская жена.
Нет, представьте себе: керосинщица! всё ещё не может успокоиться актерская жена.
Нижний актер задумался, разставил ноги и чешет переносье.
Борьба за существование, естественный подбор, и больше ничего! говорит он.
Однако, ежели бы этот естественный подбор твоя жена сделала, тогда что? обращается к нему верхний актёр, тогда ты как-бы заговорил?
Никак! Взял бы и стал искать себе в предопределении душ другую самку.
Оставь его, Николай Николаич, останавливает мужа жена. Он иногда такия вещи говорит, что волос дыбом становится. Я за наших детей боюсь. Вдруг брякнет!.. Ты в город едешь?
Да, в город. Я хочу, наконец, подать к мировому на этого меховщика. Как же?.. Отдаю на хранение меховой салоп возвращают тальму, отдаю тальму возвращают один воротник, и то поеденный молью. Ведь это мерзость!
Ну, пойдем, я тебя провожу до вокзала, говорит верхний актер. Да не забудь купоросу-то
Актёры выходят.
Комик Дмитрий Петрович проводил «благородного отца» и возвращается домой. Пыльно. Вот проехал шарабан с дамами. Комик раскланялся. Прошёл дьякон комик подошел к нему и тоже поклонился. Дьякон остановился и начал отирать пот с лица.
Давно вас желал видеть, отец дьякон, проговорил актер. Вы в семинарии были, так, наверное, знаете: в книге «Премудростей сына Сирахова» сказано опять же и в «Паралипоменоне» то же говориться
Что такое? что такое? зачастил дьякон и преклонил ухо.
Что должны были обозначать слова: «мани, факел, фарес»?
Это вам зачем же? Это слова таинственные и предрекали они гибель царю богохульнику Бальтазару А вы пари, верно, с кем-нибудь держите?
Нет, просто так, в голову пришло. Я знаете, люблю мудрёные и звучные слова. Скажите, вы не замечали, у вас нет в пруду или около пруда жаб? Не лягушек, а жаб?..
Дьякон смотрит на него в недоумении.
Нет, не замечал. Да где-же, помилуйте до жаб ли тут? говорит он, каждый день служба.
Вы, может быть, болезнь жабу смешиваете с жабой животным?
Нет, я понимаю. Да вам зачем она?
Хочу поймать, положить в коробку и опустить в муравейник, чтобы скелет сделался.
Нет, здесь про жаб что-то не слыхать. Прощайте, однако, пора!..
Прощайте, батюшка, извините, что обеспокоил.
Ничего, ничего
Актёр идет своей дорогой. Попадается навстречу другой актёр, любовник, в самом фантастическом белом костюме. Фуражка с необыкновенно длинным козырём, на ногах стиблеты белые с голубыми бантами, на носу пенсне; рядом с ним громадная собака.
Здравствуйте, Дмитрий Петрович, говорит он. А я сейчас угря для маринаду купил. Угорь два аршина длины.
В пирог хорошо угря-то, отвечает комик. У Карла Фогта в книге
Э, батюшка, что угорь в пироге? дрянь! восклицает любовник, стараясь произносить слова в нос. Вы, значит, не ели хорошего угря в маринаде. Вот у отца повар готовит
Вы шкуру-то снимете, так мне отдайте. Молешот говорит
Дичь! Молешот никогда не был хорошим поваром. Безобразов взял его к себе и после первой же кулебяки выгнал. А вы попробуйте у отца. Да ежели к этому угрю бутылку холодного шабли, да зелёные рюмки
Позвольте, позвольте. Молешот естествоиспытатель
Вздор! Возьмите и приправьте его перцем, лавровым листом, лимоном, бросьте щепоть каену. Когда я был в Париже Вы едали навагу в прованском масле?
Молешот, естествоиспытатель, говорит
Плюньте ему в глаза!.. или нет, возьмите бутылку оливкового масла Вы знаете, что такое рубцы, простые рубцы, вот что на мостах продают? Сходите к отцу, попробуйте! Ах, да! Слышали про керосинщицу-то? Говорят, пятьдесят тысяч наличными и на двадцать шесть тысяч бриллиантов Вы помните бриллиант у отца?
Актёр-комик не слушает и продолжает о Молешоте.
Так вы утверждаете, что Молешот был повар? кривит он. Хотите пари на десять угрей и на десять бутылок шабли? Молешот повар! Ах, Боже мой!
Ну, портной, черт с ним! Так я и говорю: облейте его прованским маслом или нет, что я об чем бишь я?.. Да, керосинщица! Нет, доктор-то каков! Ведь она с доктором убежала. Молодец, собака! А ведь так себе мразь! Что вы на это?..
А то, что иногда самцы по своим перьям или по хвосту начинает комик.
Сами вы самец! вот что. Я думал о деле потолковать, а он чёрт знает что говорит! Ну вас! Прощайте. Да, кстати, посмотрите сегодня жену в «Блестящей партии». Отец в восторге. Вот это актриса! Милорд! Идём! Прощайте!
Сами вы самец! вот что. Я думал о деле потолковать, а он чёрт знает что говорит! Ну вас! Прощайте. Да, кстати, посмотрите сегодня жену в «Блестящей партии». Отец в восторге. Вот это актриса! Милорд! Идём! Прощайте!