Я помню, как мама Таня с мамой Олей делали для нас огромные сухари. Крупно резали черный хлеб, посыпали его солью и сушили. Мы выходили на улицу и обязательно ели эти соленые сухари. До сих пор помню их вкус мне и теперь всегда хочется в мороз выйти на улицу именно с ними. Съесть их на холоде, на свежем воздухе, чтобы на миг вернуться в тот короткий спокойный отрезок детства, в котором не было боли и страданий. А еще мама Оля и мама Таня дружили с воспитательницами из первой группы. Однажды мы вместе с этой группой сделали зимой горку таскали снег, насыпали его, а взрослые заливали водой из шланга, и потом мы все вместе катались. А еще я помню свою первую новогоднюю елку. Она тоже была в дошкольном отделении детского дома. Нас всех повезли то ли в ГУМ, то ли в ЦУМ, там были огромные красивые залы я такие первый раз в жизни видела и стояла гигантская елка. Конечно, я снова закрывала глаза, когда во время представления прилетела баба-яга, только выглядывала закончилось или нет, но все остальное мне было интересно. С той елки сохранились даже фотографии. И еще нам дали подарки. И никто их не отнял, каждый принес свой пакет в спальню и сам брал конфеты сколько хотел! Это было счастье. Конечно, воспитатели следили, чтобы мы не переели этих конфет, к тому же у некоторых были диатез, аллергия. Но все равно это невероятное чувство сами себе хозяева настоящее чудо!
Только потом, когда я уже училась в четвертом классе, в детский дом пришла новая мода сваливать все сладкие подарки в одну кучу и прятать их в бытовках, чтобы выдавать на чаепития. Это было уже совсем не то. Гораздо больше радости приносил собственный подарок, когда самому можно решать съесть сейчас или оставить «на потом». Тогда еще не было такого всеобщего увлечения носить в детдома подарки, и мы не получали их на Новый год сразу по тринадцать штук, как сироты получают сейчас. Но один или два подарка в праздники были у нас всегда.
Тот год, первый в детском доме, стал для меня особенным. Красивым. Праздничным. Я словно проснулась.
А летом нас отправили в детский лагерь на море. Это был первый раз, когда я ехала куда-то на поезде, когда увидела море. С тех пор каждый год мы со всеми детьми из нашего детского дома ездили в Крым. Это стало привычно, нормально. Только когда выросла, я поняла, что есть дети, которые ни разу в жизни не видели моря, у их родителей просто нет денег на такие путешествия. Но если бы меня спросили сейчас или тогда, что бы я выбрала: маму или ежегодные поездки на море заодно с сытой детдомовской жизнью, я бы даже думать не стала. Невозможно тут думать ни о чем! Мама это любовь. Это весь мир и единственная мечта. А море это всего лишь море. Я бы прожила без него, лишь бы с мамой!
Тем летом нас перевозили из лагеря в лагерь, из смены в смену. Но в каждом новом месте были одинаковые огромные комнаты, как в доме ребенка. Я начинала задыхаться в них от страха. Я так и не полюбила детские лагеря. Мне больше нравились трудовые, и то уже в старшем возрасте: это была хоть какая-то смена обстановки, хоть какая-то возможность встретить новых людей. А в тот раз все было грустно. Я не помню, как мы жили и что происходило. Запомнилось только, что нас мыли после моря из шланга. И старшие ребята над нами смеялись, когда мы, сняв трусы, как нам велели, бежали под этот импровизированный душ голышом. А потом, уже чистые, тем же манером неслись обратно. У старших в это время была линейка, и, получается, нас изо дня в день выставляли им на потеху. Мы уже тогда боялись «старшаков» так называли старших ребят в детдоме знали, что большие всегда будут обижать маленьких. Этот страх оказался заложен у нас на подкорку, передавался у сирот из поколения в поколение.
А еще из того лета я запомнила стрекоз. Море стрекоз. В одном из лагерей были постриженные кусты, и между ними бежала узенькая дорожка, которая вела неизвестно куда. Я часами стояла на этой дорожке и наблюдала за стрекозами. Они были невероятно красивыми. То ли я первый раз в жизни их увидела, то ли просто раньше не замечала, но они меня потрясли. Стояла и долго-долго, не шевелясь, смотрела на них. Изящные узкие тельца, красненькие и зелененькие перламутровые крылышки, сияющие всеми цветами на солнце. Каждый день я возвращалась на это место и подолгу наблюдала за ними. Как будто хотела, чтобы они остались в моей памяти навсегда.
В тот год после возвращения из летнего лагеря нас всех крестили. Причем опять нас никто ни о чем не спрашивал, заранее не предупреждал.
Вас там зовут! Запыхавшийся мальчишка лет семи влетел в наш холл и чуть не врезался с маму Олю.
Я поняла, неторопливо кивнула ему.
Она как будто только и ждала этого сигнала. Подошла к нашему шкафу, вынула из него стопку свежего белья и положила на диван.
Дети, все надеваем маечки и шортики.
Мы были в повседневной одежде, но тут рванули к стопке, стали переодеваться. Интересно же, зачем это все и что будет дальше? Я быстро стащила с себя очередное несуразное платье и влезла в майку и шорты, а потом стала наблюдать за мамой Олей. Она снова подошла к шкафу и вынула оттуда еще одну стопку на этот раз в ней были полотенца. Я, конечно, обрадовалась, думаю: «Неужели нас в какое-то другое место мыться поведут?» Сидеть в воде я готова была с утра до вечера. Всегда старалась залезть первой, чтобы выйти из воды последней. Нас тогда мыли всех вместе сажали по пять человек в одну ванну сразу и купали. И мы там все рассматривали друг у друга, трогали, но все равно так и не понимали, в чем разница между мальчиками и девочками. Я даже не включала голову на эту тему. Помню, в семь лет пыталась писать вместе с мальчишками стоя и страшно бесилась оттого, что у меня не так хорошо, как у них, это получается. Но речь сейчас не об этом. А о том, что купали нас строго по режиму, любая возможность окунуться в воду вне расписания была радостью.
Мама Оля построила нас и повела за собой в ту часть, где располагалась столовая и еще одна группа. Приходим, а там полно чужих людей! Просто тьма. Съехались все, кто только можно. Знакомыми были только воспитатели из соседних групп и учителя логопед, преподаватель ИЗО, учительница по танцам.
От непривычной обстановки мне стало страшно, сердце застучало как бешеное.
Я видела взрослых людей, которые толпились в проходе, стараясь заглянуть в открытые двери ванной комнаты. Я слышала крик ребенка. И не понимала, что происходит. Плач тем временем становился все сильнее и сильнее. Нарастал, переходил в визг. Куда и зачем нас привели?!
Ничего-ничего, услышала я голос знакомой воспитательницы, ну, что ж ты кричишь?
Наконец я приблизилась ко входу и смогла заглянуть. Предо мной обычный санузел, только большой: две кабинки с унитазами, две раковины и посередине ванна, наполненная водой. Из нее, рыдая, вылезает мокрый ребенок, а его все успокаивают: «Ничего страшного. Все хорошо!» Я увидела священника в длинном черном одеянии, увидела нашу заведующую дошкольным отделением, самую добрую на свете женщину, которая никого в обиду не даст. Священник тоже ничего плохого не делает, стоит перед ванной с водой и уговаривает следующего мальчика: «Залазь в ванну, малыш. Я тебя три раза окуну, наденем крестик, и ты побежишь играть». Я так и не поняла, отчего все кричат? Почему выходят в слезах? Ничего страшного не происходит.
Наконец подошла и моя очередь. Я с удовольствием залезла в ванну. «Вода освященная», тихонько объяснила мне мама Оля, которая подобралась поближе, чтобы меня поддержать. Но я увидела только, что вода уже не очень чистая, даже мутная после огромного количества детей. И, конечно, уже прохладная, хотя вовсе не ледяная. И чего было так орать? Я-то только обрадовалась, что меня лишний раз, вне расписания, искупали. Священник положил свою огромную ладонь мне на голову и окунул три раза, что-то нашептывая.
Ты София! наконец, сказал он громко после того, как мама Оля что-то шепнула ему на ухо.
Так меня и крестили Софией. Надели на шею крестик, почему-то с самой длинной веревкой. Я заметила, что крестики перед священником лежали разные, с веревочками разной длины. Мне достался такой. Я его потом потеряла, когда купалась в море. Ни крестной матери, ни крестного отца не было. Я даже не знала, что они нужны тем более сироте. Мне никто этого не объяснил. Я тогда не знала ничего о религии, только умела молиться благодаря нашей преподавательнице по танцам, Валентине Валерьевне. Она у нас была с дошкольного отделения. И каждое занятие начиналось одинаково мы читали молитву. «Отче наш, иже еси на Небеси, да освятится имя твое, да пребудет царствие твое» Я выучила эти слова так хорошо, что от зубов отскакивало. И еще одну молитву запомнила, про Божью Матерь. А иногда вместо танцев учительница рассказывала нам про ад и про рай. Возможно, все эти истории были из Библии. А возможно, она сама что-то додумывала, я не знаю. Но мы так любили эти байки, что иногда нам даже не хотелось танцевать. Хотя истории были страшными. Особенно когда речь заходила про ад там все время мучились, кричали, страдали люди. С шести лет я уже знала, что если буду хорошо себя вести, то попаду в рай. А если плохо, то в ад. Мне помогали эти истории. А священники к нам не приходили, с нами не беседовали. И учительницу эту в детдоме считали немножко двинутой, хотя и не мешали ей.
Но я до сих пор благодарна Валентине Валерьевне за то, что она заложила начало моей веры в Бога. Сегодня редко хожу в церковь, но всегда нахожу там внутренний покой и глубоко верю.
Глава 13
Комиссия
Мой второй год в дошкольном отделении подходил к концу. Перед летним лагерем, в мае, нас всех собрали на комиссию. Мы знали об этом событии заранее, готовились к нему учили буквы, цифры, времена года, сидели каждый день за партами в нашем классе и что-то делали. Но я оказалась готова к комиссии только относительно, потому что все равно ничего еще толком не понимала. Читать не умела, считала до десяти с трудом. И вообще мало что знала для своего возраста остальные дети в нашей группе были гораздо умнее меня. Я чувствовала себя по-настоящему отсталой, хотя в моей медицинской карте и не стояло такого диагноза. Тогда я не понимала, что все дело в том, что со мной учителя занимались всего полтора года, даже меньше, если учитывать летние лагеря, а остальных детей готовили к школе с трех лет.
И вот я вошла в кабинет, в котором проходила комиссия. Меня посадили за стол, на нем лежали карточки с разными картинками. Напротив сидела психоневролог детского дома, Анна Анатольевна, еще какие-то дяди и тети, я их даже не знала, и Вера Васильевна наша заведующая. Передо мной положили карточки и стали задавать вопросы.
Убери, пожалуйста, лишнее, попросила незнакомая тетя, разложив передо мной четыре картинки.
Я посмотрела на машинки и вертолет, которые были нарисованы на карточках. Убрала вертолет.
Почему ты думаешь, что он здесь лишний? спросила она.
А я смотрела на нее большими глазами и не могла ничего объяснить. Кто же его знает, почему он лишний? Но к остальным точно не подходит, ясно же и ежу!