Нууууу, гремит довольный великан, теперь общая фотография на память!
Мы строимся под елкой. Дети впереди, взрослые за нами. Толкотня, давка. Шшшшш! Только бы не помять коробку с подарком и не сломать случайно киндер-сюрприз. Я знаю, как надо: встать ровно, посмотреть в камеру, улыбнуться, приподнять подарок, чтобы его было видно. Замереть на несколько секунд, пока взрослые фотографируют историю нашей счастливой жизни, и потом тихонечко ждать. Пока не разрешат разойтись. Краем глаза замечаю, что Аня делает так же, как я. Мое отражение. А вот два незадачливых малыша попали к нам, когда деревья еще были зелеными, торопливо разворачивают киндер-сюрпризы и заталкивают сразу по половинке в рот. Офффф! Все дети смотрят на них с ужасом. Я каменею.
Спонсоры, наконец, уходят, довольные собой, а нас выстраивают вдоль стены.
Все показали подааарки! чеканит тамада, убедившись, что за гостями закрылась дверь.
Я покорно протягиваю руки с сокровищами с самого начала понимала, что их заберут. Забирали всегда. Любые подарки исчезали, попав в руки воспитателям. Нам оставалось только гадать, какими они были на вкус. На вид мне больше всего нравились киндеры и тик-таки, нам их часто дарили. Киндер издавал глухой, загадочный звук, а тик-так звонкий, веселый. Наученная горьким опытом, я обращалась с ними как с драгоценностью. Если что-то сломать, разбить, потерять или того хуже съесть при гостях, потом будет очень и очень больно.
Я покорно протягиваю руки с сокровищами с самого начала понимала, что их заберут. Забирали всегда. Любые подарки исчезали, попав в руки воспитателям. Нам оставалось только гадать, какими они были на вкус. На вид мне больше всего нравились киндеры и тик-таки, нам их часто дарили. Киндер издавал глухой, загадочный звук, а тик-так звонкий, веселый. Наученная горьким опытом, я обращалась с ними как с драгоценностью. Если что-то сломать, разбить, потерять или того хуже съесть при гостях, потом будет очень и очень больно.
Киндеры перестукиваются, пока воспитательницы ходят по рядам и собирают дары. Это все для хороших детей. А мы плохие.
Таааак, одна из них заметила две перемазанные шоколадом мордашки, выыыышли впереееед!
Малыши брат и сестра испуганно жмутся друг к другу. Их выводят на середину.
Это не для отбросов, глаза воспитательницы наливаются кровью, а для нормальных детей! У которых матери пашут с утра до ночи и сраной конфеты на свою нищенскую зарплату не могут купить!
Наша воспитательница темные длинные волосы уже собраны в хвост услужливо подает скакалку. Резиновый шнур со свистом разрезает воздух и опускается на голые икры малышей. Они ревут от боли, мы жмуримся и дрожим. Скакалка взлетает «буууууу» и врезается в кожу «дыш!». Так и учит уму-разуму: «Буууу-дешь?», «Бууууу-дешь?», «Буууу-дешь?» Я чувствую, как Аня до боли сжимает мою ладонь.
Останетесь без полдника и без ужина, тамада, наконец, останавливает полет шнура и вталкивает ревущих крох на место, в наш ряд, бессстолочи!
Праздник окончен.
В тот день нас, как обычно, привели из групповой обратно в спальню снимать нарядные платья и парадные банты. Мы переоделись в обычную одежду. Только нарушителей заставили надеть пижамы и лечь в кроватки: их день закончился. Воспитательница построила нас парами Аня снова протиснулась поближе ко мне и встала рядом так, чтобы я ее чувствовала.
Полдник накрыт! В проем двери втиснулись толстые довольные щеки.
Ты зачем вторую дылду притащила в зал? Воспитательница посмотрела на женщину с оленьими глазами. Людей пугать?!
Я почувствовала, как Аня вздрогнула и вытянулась в струну.
Я не знала, смущенно проговорили щеки. Думала, надо всех
Думать надо головой, а не жопой!
И мы пошли.
Глава 5
Новый год
С самого утра взрослые вели себя странно. Что-то загадочное порхало с пола на потолок, словно к нам влетела нарядная птица в разноцветных перьях. Будто сами воспитательницы превратились в пернатых из телевизора. Яркие ткани. Острые каблуки. Кольца на пальцах и цепочки на шеях. Красные губы.
В обычные дни никто из нас, детей, не отличал в бесконечной веренице женщин одну от другой. Застиранные халаты, серые лица, злые глаза. Воспитательницы, няньки, уборщицы, поварихи, прачки, медсестры, врачи. Их было слишком много. Они постоянно менялись, исчезали и появлялись снова. Я никого не могла запомнить отличала только одну нашу воспитательницу с тяжеловесным задом и коротким белым ежиком на голове от другой темноволосой с оленьими глазами. Женщины ходили в одинаково бесцветной одежде и были все на одно лицо. И только их руки в моменты опасности становились разными: одни превращались в ремень, другие в скакалку, третьи в широкий тапок.
Но в тот день что-то произошло. Каждая выглядела как диковинное существо в нарядном платье, непохожем на одежду других. Я не могла оторвать глаз от переливов тканей они мерцали синими блестками, красными всполохами, переливались змеиной чешуей, блестели леопардовой шкурой. Казалось, даже бледно-зеленые безжизненные стены нашего дома ребенка откликнулись на буйство красок и стали вдруг отражать цвета.
Наша воспитательница, толстозадая с короткой белой стрижкой тамада, скакалка и баба-яга привела всех в спальню, где вдоль стены стояли стульчики.
Бысссстро ссссели!
Мы послушно опустились на места в привычном порядке так, как садились всегда.
У нас педсовет, почему-то снизошла она до объяснений, которые ни о чем нам не говорили, вы поняли?!
Мы торопливо закивали. Воспитательница сощурилась и пошла вдоль ряда. Это было красиво! Я завороженно наблюдала за блестящей красной тканью, которая плотно обхватывала полные бедра и ноги. При каждом шаге она натягивалась в напряжении, отчего начинала сверкать еще больше, а потом расслаблялась. Словно делала выдох. И вдох. Выдох. И вдох. Воспитательница шла. Платье ее дышало. И вдруг я почувствовала железную клешню на своем плече, а потом слетела со стула. Воспитательница отволокла меня, схватив за запястье, в центр комнаты и развернула к группе лицом.
Пока я буду на педсовете, подчиняетесь ей, она тряхнула меня двумя руками за плечи, поняли?
Дети снова закивали, а я с трудом удерживалась на ногах. От пальцев воспитательницы через плечи в мое тело втекал ужас.
Ты остаешься за главную, наклонилась она ко мне, всех, кто будет плохо себя вести, бей головой об стену. Понятно?
Я молчала, не смея даже рот открыть. Не кивала. Не шевелилась. Она поняла это по-своему и решила меня подбодрить:
Сил у тебя хватит, не бойся, дылда.
Воспитательница стиснула на прощанье плечо, словно оставляя на нем печать, и, непривычно перестукивая каблуками, вышла за дверь. Я обвела малышей испуганным взглядом и остановила глаза на Ане, ища поддержки. Но она, единственный близкий человек, тоже смотрела на меня с ужасом. Как на палача. К горлу поднялся гигантский ком.
Сидите тихо, прошептала я, понимая, что еще немного уже ничего не смогу сказать: голос задрожит и сорвется.
Все это происходило со мной. Когда я сама была меньше, меня тоже била головой об стену старшая девочка в группе.
Картина из прошлого вспыхнула будто бы на экране. Мы сидели в тот день точно так же, на этих самых стульчиках, только дети рядом другие их здесь больше нет. Сидеть неподвижно было тяжело, у меня затекли ноги. Я знала, что нельзя шевелиться, но больше не могла терпеть и едва заметно переставила ногу. Наша надзирательница с каменным лицом, которой так же, как мне сейчас, поручили следить за порядком, подошла к моему стульчику и со всей силы ударила меня ладошкой в лоб. Я врезалась затылком в стену так, что искры полетели из глаз. На затылке проступила кровь я почувствовала ее на пальцах.
Молодец, сквозь туман я услышала скрип двери и голос воспитательницы, только так они понимают!
Красные капли на пальцах стояли перед глазами. Затылок чувствовал удар, словно он случился только сейчас. Я молила детей о тишине, говорила с каждым глазами: «Сиди тихо. Просто сиди. Я тебя не обижу». И они сидели, не двигаясь, словно слышали меня. Но, даже если бы кто-то из них начал шуметь, вскочил с места, я никогда не смогла бы ударить. Больше, чем наказания, я боялась причинить боль другому человеку.
Дети удивленно смотрели на меня. Я видела, что, натянутые струной в самом начале, они расслабляются. Один заерзал на стульчике, второй подул на вспотевшие ладошки, третий тихонечко пошевелил ногами, четвертый начал беззвучно играть со своими пальчиками. Но все сидели тихо. Я смогла сделать так, чтобы они слушались безо всякой боли!
Дверь за моей спиной неожиданно скрипнула, я резко обернулась. Огромным красным коршуном воспитательница метнулась к детям.
Как ты сидишь?! Она пнула Аню по колену, сбивая одну ногу с другой. Развалилась!
Мимолетная радость оттого, что я справилась с заданием, испарилась. Воспитательница шла вдоль ряда детей, шлепая их, пиная, отвешивая подзатыльники.
Это дисциплина?! бушевала она. Это порядок?!
Красный всполох ослепил меня блестки на ткани целились прямо в зрачки. Я почувствовала отвратительный запах, вырвавшийся заодно со словами.
Будешь наказана, бессстолочь, она дышала мне прямо в лицо, до тихого часа просидишь здесь. И останешься без еды. Селааа на корточки!
Она с силой нажала на мои плечи, и я опустилась к полу. Красные шпильки на моих глазах впились в линолеум. Один каблук вдруг подвернулся, но потом с новой силой вонзился в пол.
Строимсяяяяяяя!
Висок к виску. Ладошка в ладошку. Раз-два, раз-два. Клок-клок, клок-клок. Она построила детей и вывела за дверь. А потом обернулась и бросила мне:
Я все вижу! Не смей вставать!
А я и не смела. Я сидела на корточках и смотрела в одну точку. В голове глухо стучало: «Я плохая. Плохая». Как бы ни старалась все равно! Обидно было не то, что посадили на корточки давно привыкла к этим многочасовым сидениям, самым частым наказаниям в доме ребенка, а то, что у меня ничего не выходит! Я же пытаюсь не злить воспитателей, все делать правильно, не ошибаться, стать незаметной. Я знаю, за что именно бьют, лишают обеда, сажают на корточки. И старалась изо всех сил не делать того, что нельзя! Но почему, почему не справляюсь?! Сколько раз мне хотелось спросить у воспитателей: «Что со мной не так?» Но я знала спрашивать ни о чем нельзя, ни у кого и никогда.