Это вы, господин Терл? спросила она, и Уильям увидел под деревом старика.
Старик сказал:
Да.
Потом закрылась дверь.
А в 1934-м, летом, Уильям бежал домой по ночному городу, сжимая в руках футбольный мяч, и смотрел, как тротуар убегает у него из-под ног. Прямо возле дома, в темноте, он даже не разглядел, а просто почуял стоявшего у крыльца старика. Оба не произнесли ни слова и уже в следующую секунду Уильям вбежал в дом
А в 1937-м огромными антилопьими прыжками несся через улицу, весь пропахший губной помадой и еще чем-то юным и прекрасным, весь в мыслях о любви и о том, что, черт возьми, уже такая позднотища и его сейчас точно убьют Едва не сбив с ног какого-то прохожего у крыльца, он выкрикнул «Простите!» и дернул входную дверь.
А вот это было уже в 1947 году: возле дома остановился автомобиль, в котором сидели Уильям в дорогом твидовом костюме и его молодая жена. Было уже очень поздно. Оба падали с ног от усталости, от обоих несло спиртными напитками, которые, судя по всему, предлагались в этот вечер в изобилии и в том же объеме и употреблялись. Некоторое время парочка сидела, прислушиваясь к шуму ветра и собираясь с силами. Потом они все-таки вышли из машины и принялись копаться ключом в замке входной двери. Но едва они переступили порог своего дома, навстречу им из гостиной вышел какой-то незнакомый старик.
Что вам нужно в моем доме?! возмущенно прокричал он.
О господи, кто это? воскликнул Уильям. Что вы тут делаете в нашем доме? А ну-ка, убирайтесь!
После чего, недоумевая, почему же этот старик вызывает у него такие странные чувства вплоть до тошноты и озноба, Уильям обыскал его и, вытолкав из дома, запер на ключ дверь.
С улицы тут же послышались крики:
Это мой дом! Вы не имеете права выгонять меня на улицу!
Но они легли спать и выключили свет.
Кажется, в 1928 году Уильям вместе с другой ребятней кувыркался в листьях на лужайке перед домом. Была уже глубокая ночь. Мальчишки караулили рассвет, чтобы не пропустить момент, когда к станции прямо по рельсам (которые утром бывают такого красивого голубого цвета) подъедет с пыхтением настоящий цирковой поезд И это было так здорово возиться, хохотать и устраивать потасовки в кучах сухих листьев, да еще ночью, что, когда к ним подошел старик с фонариком в руках, они даже не обратили на него внимания.
Что это вы тут устраиваете среди ночи у меня на газоне? поинтересовался старик.
А вы, вообще, кто? вынырнув на секунду из-под куча-мала, спросил его Уильям.
Некоторое время старик стоял и молча смотрел на детей, которые продолжали самозабвенно возиться в листьях. А потом у него из рук вдруг выпал фонарик.
Мальчик, а мальчик! Старик наклонился и тронул за плечо того, кто ему отвечал. Я, кажется, понял! Я это ты, а ты это я! Боже мой, как же все это Я так тебя люблю! А хочешь, я расскажу тебе, что с тобой будет потом, через много лет? Если б ты только знал! Меня ведь тоже зовут Уильям, как и тебя! И все эти, которые заходили сейчас в дом, они тоже Уильямы. Вернее, один и тот же Уильям. Тот же, что и ты тот же, что и я! Его трясло. Понимаешь, все время собралось здесь Много, много лет сразу!
Дядя, ты чего, совсем чокнулся? сказал мальчик. Уходи!
Но
Не приближайся ко мне, ты, псих ненормальный! А то сейчас папу позову!
Старик попятился назад и скрылся в темноте.
Свет в доме то зажигался, то снова гас. Мальчишки молча возились в опавших листьях. А старик все стоял и стоял под деревом на лужайке
В 1947 году Уильям Лэттинг лежал в своей спальне на втором этаже и никак не мог уснуть. В конце концов он встал с кровати, закурил и подошел к окну.
Ты чего? спросила его жена.
Кажется, этот старик так и стоит под нашим дубом.
Да нет, тебе показалось сказала жена.
Уильям сделал глубокую затяжку и задумчиво кивнул.
А что это там за дети? спросил он.
Какие еще дети? Где?
Да вон, на лужайке, валяются в листьях. Тоже мне, нашли время для игр!
Может, это дети Моранов?
В такое время, прямо среди ночи? Не смеши меня. Это точно не они.
Все так же стоя у окна, он закрыл глаза и прислушался.
Слышишь? спросил он жену.
Что?
Ребенок где-то плачет
Нет, я ничего такого не слышу, сказала она и еще раз прислушалась.
И тут они оба явственно услышали, как кто-то подбежал к дому и повернул дверную ручку. Уильям Лэттинг вышел в коридор и посмотрел вниз. В прихожей никого не было.
Слышишь? спросил он жену.
Что?
Ребенок где-то плачет
Нет, я ничего такого не слышу, сказала она и еще раз прислушалась.
И тут они оба явственно услышали, как кто-то подбежал к дому и повернул дверную ручку. Уильям Лэттинг вышел в коридор и посмотрел вниз. В прихожей никого не было.
А в 1937 году Уильям открыл входную дверь и увидел, что с лестницы, со второго этажа на него смотрит какой-то мужчина, в халате и с сигаретой.
Пап, это ты? спросил он.
Мужчина в халате ничего не ответил просто вздохнул и скрылся в темноте. А Уильям отправился на кухню, чтобы провести небольшую ревизию в ящике со льдом.
А мальчишки все так же кувыркались в перине из сухих листьев.
Уильям Лэттинг снова насторожился.
А теперь слышишь?
Они прислушались.
Это тот самый старик. Он плачет.
Почему плачет? спросила жена.
Почему люди плачут? Наверное, от того, что плохо
Если к утру он не уйдет, придется вызывать полицию, проговорил в темноте голос жены.
Уильям Лэттинг отвернулся от окна, затушил сигарету и вернулся в кровать. Некоторое время он лежал и молча смотрел в потолок, на котором мелькали отблески огней. Когда они мелькнули в тысячный раз, он сказал:
Нет, полицию я вызывать не буду. Даже если он не уйдет.
Это почему?
Просто не хочу почти шепотом ответил он. Не хочу и не могу.
Они лежали, а за окном шумел ветер и слышался чей-то плач, и Уильям Лэттинг знал, что где-то там, на лужайке, возятся в заиндевевшей листве мальчишки и он тотчас же увидит их, стоит только протянуть руку и откинуть штору.
Он знал, что они будут возиться там еще долго, пока на востоке не забрезжит рассвет. И ему вдруг до слез, до дрожи, до спазма сосудов захотелось оказаться там, среди них, и тоже кататься по этим сухим листьям, и закапываться в них так, чтобы они забивались в рот, а потом выплевывать и снова закапываться Надо только встать и спуститься на лужайку.
Вместо этого он повернулся на бок и снова попытался уснуть. Только вот глаза все не хотели и не хотели закрываться
Враг в мирных хлебах
Глубокой ночью, когда все уже спали, на пшеничное поле возле дома внедрился враг.
Это случилось в полночь. Объясняю: еще недавно километрах в восьмидесяти отсюда полыхал огонь войны. Сегодня, к счастью, она почти закончилась после того, как два несчастных крохотных государства, которые воевали друг с другом не один год, сказали друг другу: «Слушайте, может, хватит уже валять дурака, не пора ли опять становиться людьми?»
И вот, представьте, на фоне всех этих событий в ночном небе вдруг раздался характерный вой, а следом за ним и свист! Все семейство так и подскочило в своих кроватях все стали в ужасе хвататься друг за друга И тут бумс! на поле возле дома с глухим стуком что-то упало. Бомба! Прямо в зрелый урожай пшеницы.
И тишина.
Через некоторое время, привстав в кровати, отец сказал жене шепотом, но достаточно громко, чтобы его было слышно во всем доме:
Вот черт, кажется, она не разорвалась! Слышишь? Она там тикает. Тик, тик! Да лучше бы нам всем сразу на воздух взлететь, чем вот это вот тик-тик-тик!
Что-то я не слышу никакого «тик-тик», пожала плечами жена. Давай уже ложись. А бомбу завтра поищешь. Тем более что она явно приземлилась где-то в стороне. Даже если и взорвется, ну, максимум пара картин упадет со стены и все.
Да как ты можешь такое говорить! Да если она взорвется, от нас и мокрого места не останется!
Отец накинул халат и, стремительно сбежав по лестнице, поспешил на поле.
Я слышал, раскаленный металл можно учуять по запаху! на ходу крикнул он, шумно втягивая носом воздух. Значит, надо торопиться, пока она не остыла! Вот черт, принесла же нелегкая!
Что нелегкая, пап? Бомба? раздался голос Тони младшего сына, который был уже тут как тут с фонариком в руках.
Отец злобно сверкнул на него глазами.
Кто тебя просил тащить сюда фонарь?
Просто я не хотел, чтобы ты споткнулся о бомбу
Да я с помощью одного своего носа найду больше бомб, чем целая бригада с миллионом фонарей! С этими словами отец, не дожидаясь, пока отвергнутый сын уйдет обратно в дом, забрал у него фонарик. Нет, ты слышал, как бабахнуло? Бабах! Небось все деревья в округе с корнем повырывало!
Да нет, пап, не все вот, например, дерево Смотри не споткнись, сказал Тони.
Отец в изнеможении закатил глаза.
Давай уже иди в дом, а то сейчас как продует насмерть! Мало не покажется.
Не продует: ночь же теплая сказал сын.
И вообще, еще лето! завопили остальные дети, гурьбой выбегая на поле.
А ну-ка, брысь! прикрикнул на них отец. Если уж кто-то и взлетит на воздух, то это буду я!
Сыновья вернулись в дом, но дверь кухни оставили открытой.
И дверь закройте! гаркнул отец.
После чего, принюхиваясь и размахивая фонарем, словно это была дирижерская палочка, отправился прочесывать поле.
Когда он вернулся, халат его был густо усеян налипшими колосками и колючками.
Вся семья в полном составе ждала его внизу.
Как?! Вы еще до сих пор не спите? проорал он.
Да уж какой там сон! сказала жена. Ты же носился, как целое стадо слонов небось потоптал всю нашу пшеницу!
Это я как стадо слонов? Я потоптал пшеницу?!
Смотрите, сказал Тони, указывая пальцем за дверь, в пшенице остались дорожки, там, где пробегал папа. А он там здорово пробежался: и вдоль и поперек, и на запад и на восток!
О господи, скорей бы уж ты вырос и стал писателем вздохнул отец.
Чуть только на востоке забрезжил свет, он был уже в пшенице. Глаза его бешено сверкали. Вытянув вперед дрожащие руки и широко открыв рот, он то бесстрашно бросался в самую гущу, то крался на цыпочках, осторожно прокладывая себе путь через ниву А то молча стоял посередине, слушая, как шелестят на ветру колосья, скрывающие теперь великую тайну. Ну, где же она? Где?
Только голод смог заставить его уйти с поля в районе полудня. Впрочем, ненадолго уже через пару минут, вооружившись бутербродом, он снова вернулся к поискам, все с тем же сложным выражением лица, объединяющим, казалось бы, несовместимые вещи: ужас и блаженство, воодушевление и уныние, аргументы и контраргументы Временами он останавливался, весь в поту, и восклицал, обращаясь то ли к пшенице, то ли к Господу Богу, то ли к собственным протянутым рукам: