Торквемада строго глянул в глаза Бениньо, и тот яростно замотал головой.
Ты прав, брат Бениньо, степенно кивнул кардинал. Поэтому передачу писем папе я возлагаю на тебя. Неуместно мне наслаждаться лицезрением безгрешного папы, когда братья в беде. Готовься, вызови охрану, человек полста, пакет для Ватикана на столе. И покличь ко мне брата Маноло.
Не прошло и пяти минут, как шкатулки на столе уже не было, сам Торквемада сидел на своём месте, а перед ним почтительно склонился худощавый монах в потёртой сутане неопределённого цвета.
Вы поняли? переспросил кардинал.
Да, ваше высокопреосвященство. Бениньо знает, что он везёт?
Я ему не говорил, но он не дурак.
Согласен. Я прослежу. И сделаю это незаметно. Такая ценность может легко вскружить голову неокрепшим умам вроде брата Бениньо.
Но не вам? Торквемада улыбнулся.
Вы, как всегда, правы
Хорошо, идите. Да, Маноло, вам понадобится охрана.
Это не обязательно, ваше высокопреосвященство.
Вы слышали, что творится на дорогах Кастилии?
Конечно. И уверен, что ко мне подобные инциденты не имеют никакого отношения.
Возьмите хотя бы моих стражников до порта. Видит бог, в море гораздо меньше возможностей открутить вам голову, но до него следует ещё добраться. Так что я настаиваю, до порта поедете под охраной. Возьмите две, нет, три дюжины моих. И отправляйтесь прямо сейчас. А то я этого Бениньо знаю. Он изобразит рвение, умчится из ворот в течение часа, а потом будет плестись, как пьяный водовоз. Только вы его уже не найдёте. Так что десять минут вам на сборы и зайдите в казарму, передайте моё указание выделить вам три дюжины охраны.
Через полчаса по двору монастыря процокала одна группа всадников, сразу же за ней следующая, и стало тихо. Томазо привычным жестом сунул руку под сутану, не найдя креста, улыбнулся сам себе, и поднялся из-за стола. Вышел за дверь, хотел уже крикнуть по привычке, но вспомнил, что сейчас здесь никого нет. Поэтому спустился во двор и приказал закладывать карету. Через четверть часа чёрная крытая повозка уже стояла в окружении двух дюжин всадников.
Отвезите меня в поместье, повелел кардинал.
На завтра важных дел не было, стоило смягчить горечь расставания с ценным подарком.
Повозка мерно покачивалась на неровностях дороги, и Торквемада начал было понемногу дремать, когда снаружи раздался характерный шум падающего дерева. Следом ещё один. Тут же со всех сторон послышалось пение спускаемой тетивы, звон мечей и крики боя. Томазо откинул сиденье, достал длинный кинжал, и замер.
Дверь повозки распахнулась и в грудь кардиналу впилась стрела. Тут же жадные руки схватили неостывшее тело и выволокли на дорогу.
Там ищи. Под сутаной, бормотали сразу несколько голосов, раздирая одежду.
Не меньше минуты грабители обшаривали тело, но так ничего и не нашли, после чего построились в слишком правильную для бандитов колонну и двинулись на запад. Если бы Томазо ещё мог слышать, то до него бы донёсся недовольный голос:
Теперь нам не стоит ждать милости от Жуана
Мухаммед XII разложил коврик, ориентируясь на купленный в Фесе магнит, стрелка которого всегда смотрела в сторону Мекки, встал на колени и приготовился к Магрибу.
Аллахума, раба хазихи давати тамати ва салятиль-каима.
Внезапно он почувствовал, что рядом кто-то есть. Не оборачиваясь, бывший эмир опёрся ладонями на коврик и недовольно сказал по-кастильски:
Я же просил не отвлекать меня, когда я обращаюсь к богу. Вы отняли у меня всё, оставьте мне хотя бы меня самого!
Я прошу прощения, великий Боабдил. Мы подождём, пока вы закончите намаз.
Я прошу прощения, великий Боабдил. Мы подождём, пока вы закончите намаз.
Но Мухаммед уже не мог сосредоточиться. Он думал об акценте, с которым говорил непутёвый страж. Он прибыл явно из-за пределов Кастилии. Более того, скорее всего из какой-то мусульманской страны, судя по произношению согласных. Мориск? Перекрещённый? Нет, не похоже. На какие бы земные блага ни сменил веру правоверный, он будет с уважением относиться к намазу.
Ля иляхэ илля ллаху вахдаху ля шарикя лях, ляхуль-мульку ва ляхуль-хамду, юхьйи ва юмиту ва хува аля кули шайин кадир, довёл до ста Мухаммед, аккуратно поднялся, и свернул коврик.
За дверью стояли трое в странных одеждах. В вечерних сумерках в этих размытых фигурах нельзя было даже угадать людей. На свободных, удобных штанах в самых невероятных местах складки, да и цвет неопределённый, будто специально насажали пятен. Даже лица испачканы сажей до полной неузнаваемости. Но стояли уверенно, плечом к плечу, так что даже по осанке можно было угадать опытных воинов.
Да прибудет с тобой милость аллаха, Боабдил, сказал один из них.
Бывший эмир сразу понял, что это старший.
Кто вы и что привело вас в мою скорбную обитель? спросил он. И где христианские стражи?
Мухаммед удивлённо оборачивался, поражаясь тишине и покою, царящим на террасе.
Не волнуйтесь, эмир, стражи спят и не помешают нам. А мы пришли сделать вам деловое предложение.
Сала-Ад-Дин Сагир сидел на далеко уходящем в бухту пирсе и старательно пучил глаза в темноту, пытаясь не заснуть. На гладкой, как чёрное зеркало, воде разбросала свои редкие дрожащие огоньки спящая за спиной Мелилья. К пирсам приткнулись многочисленные фелуки, шебеки, кое-где даже блестели в тусклом свете звёзд натянутой по бортам парусиной греческие скафы. Порт уснул и затих. Нельзя было спать одному только Сала-Ад-Дину. Его и поставили здесь для того, чтобы мог сообщить в случае нападения или резкого изменения погоды.
Мальчик поминутно тёр глаза, добросовестно выполняя свою работу. Нельзя было, чтобы раис узнал, что он уснул на посту. Ведь он сам его сюда устроил. А иначе в Мелилье денег не заработать. Сейчас в городе собралось множество беженцев с той стороны Гибралтара, солдат, потерпевших поражение, людей, не пожелавших предать Аллаха во имя пророка, которого неверные называют богом.
Так что Сала-Ад-Дину ещё повезло, что раис альмина, комендант порта, милостивый Фарух Рахмон-бей, оказался братом второй жены его покойного отца и привёл мальчика на пирс.
Юный караульный по-собачьи встряхнулся, и яростно начал тереть слипающиеся глаза. Нельзя спать, он звонко шлёпнул себя по щеке. Нельзя, иначе завтра останется только подобно рыночным мутасалам, сесть на корточки и поставить перед собой старую феску, оставшуюся ещё от отца. Он отнял кулаки от глаз и сон мгновенно пропал прямо перед ним, еле слышно что-то бормоча, шла к берегу почти невидимая в полной темноте, тень. Она угадывалась лишь по силуэту, чуть более чёрному, чем южное небо, да по звуку, напоминающему недовольное бурчание старика.
Вода возле пирса заиграла волнами, тень неохотно остановилась, не доходя до мальчика каких-то десять-двадцать саженей Раздался необычный щелчок, будто кто-то сломал в руках палку, и вдруг весь пирс оказался залит потоком мертвенно-белого, невыносимо-яркого после ночной тьмы, света. Сала-Ад-Дин непроизвольно зажмурился, перед опущенными веками побежали по кругу чёрные и белые пятна
Это Мелилья?
Такой голос не мог принадлежать человеку. Мальчишки часто баловались, дули через натянутую в пальцах бересту. И тогда получался такой же звук. И сейчас, будто кто-то на корабле приложил бересту к губам, и говорит. Так не могут говорить люди. Мальчик непроизвольно опустился на колени.
Илля, я рахим Алля, губы сами собой повторяли слова молитвы, а разум искал выход.
В голове его судорожно закрутились мысли. Чёрный бубнящий корабль, непохожий ни на что, виденное ранее. Нечеловеческий голос. Это не иначе, как шайтаны, или другие слуги иблиса. А за его спиной спящий город, а в нём где-то ничего не подозревает его родная мама, единственный близкий человек. Значит, надо сказать шайтанам, что они ошибаются. Пусть уходят. Но завтра утром всё равно ложь откроется, и тогда всё может быть только хуже
Да, пустил петуха Сала-Ад-Дин.
Рахмет, сагир, поблагодарили из темноты.
И вдруг щелчок, и свет пропал. Вокруг мгновенно воцарилась абсолютная темнота, настолько глубокая, что мальчик непроизвольно зажмурился. Когда он вновь открыл глаза, на ровной воде всё так же поблёскивали редкие огоньки, и только далёкое, еле различимое, бормотание напоминало о том, что ещё минуту назад половину неба закрывала огромная чёрная туша нечеловеческого корабля.
Ещё через пару минут Сала-Ад-Дин и сам не был уверен, не привиделся ли ему мертвенно-белый свет, ворчащий в ночи чёрный корпус, и заданный с чудным акцентом вопрос. Когда на утренней зорьке на пирс пришла смена, мальчик ни словом не обмолвился о ночном происшествии. Да он и сам уже в нём сомневался, оправдываясь слышанной где-то фразой: «Что только ни почудится одному в темноте».
Глава 17
Тактика и стратегия отношений
Базар Феса как всегда шумел, и если прислушаться, казалось, что разговор ходил по нему волнами, то усиливая звук, то ослабляя его, будто бился о стены, как вода в фонтане. Можно было закрыть глаза, и тогда казалось, что находишься среди небывалого людского моря, пропуская через себя волны шума, украшенные мелкими барашками витиеватых восточных выражений. Бывший десятник гвардии Гранадского эмирата, а ныне базарный нищий Рашид Ахтамани-бек, прикрыл глаза и заёрзал, усаживаясь на циновке поудобнее. Он любил такие моменты, когда солнце греет полуприкрытые веки, привычный за последние месяцы человеческий гомон рождает в голове не связанные с ним воспоминания. А главное, можно спокойно посидеть.
Но, видимо, не в этот раз. Не прошло и нескольких минут блаженства, как идиллию нарушил хорошо знакомый голос.
Раис Рашид, раис Рашид, смиренно прошу разрешения обратиться.
Селим, мы же давно не в армии, а я не твой раис. Не открывая глаз сказал бывший десятник. У тебя ко мне какое-то дело? Тогда говори, как есть.
Рашид Ахтамани, я думаю, что скоро ты опять станешь моим раисом.
Нищий мгновенно распахнул глаза. Его фигура, не изменив позы, приобрела стальную твёрдость и готовность к броску. Теперь это был не нищий. Просто бывалый, опытный солдат, волею судьбы оказавшийся временно не у дел. Любой бы, глядя на мгновенно напрягшегося человека, охарактеризовал его именно так. Не стал исключением и Селим, бывший подчинённый десятника. Он улыбнулся, узнавая повадки командира, и несколько раз утвердительно кивнул.
Точно-точно. Сейчас у дивана встретил, знаешь кого? И тут же, на дожидаясь ответа: Самого Боабдила. Аллахом клянусь.
Не поминай имя всевышнего всуе, пустомеля. Тебе показалось, не иначе.
Рашид расслабился. Все месяцы вынужденного безделья Селим служил самодеятельным разносчиком новостей. Хотя, в большинстве своём это были ничем не подтверждённые слухи, из которых добрая половина оказывалась выдуманным болтунами враньём. Так что верить его словам стоило лишь если балабол говорил о чём-то возможном. Но уж никак не о Боабдиле, который сам приказал Рашиду скакать в Марокко.