Да прям, смеюсь я.
Точно тебе говорю. Она наклоняется и корчит смешную рожицу. Какой твой любимый метод съема?
Вообще-то любимого нет. Я просто сижу, вот прям как сейчас, я раздвигаю колени и выдаю ей свой blue steel[29].
Широко расставив ноги, с усмешкой замечает она. Мне нравится, как ты транслируешь образ на весь зал.
Я делаю вид, что поправляю очки, и показываю на себя:
Это означает, ты сидишь и подпускаешь меду, чтоб слетелись пчелки.
Лола с хохотом шлепает меня по плечу.
Кивнув и сексуально подмигнув ей, я продолжаю:
Детка, знаю, мы собираемся трахнуться. Вопрос лишь в том, как мы попадем к тебе? Я наклоняюсь ближе и, для большего эффекта, шепчу:
Я сегодня не за рулем.
Когда Лола смеется, она откидывает голову назад, демонстрируя идеальную кожу и длинную стройную шею, и этот звук тоньше, чем ее обычный хрипловатый голос, более девчачий. Когда она расслаблена, ее смех настолько очаровательный, что сама она это ни за что не признает.
Теперь это моя любимая шутка, отсмеявшись, говорит она.
Мне нравится, как она произносит «любимая». Как округляются ее губы на слоге «лю». Будто целует воздух. Это заставляет меня думать о том, как, двигаясь на ней, я захвачу ее губы в поцелуе, пока она не начнет умоляюще задыхаться.
Черт!
Она встречается со мной взглядом, в котором пляшут смешинки, не подозревая о том, насколько далеко зашли мои мысли.
Как можно не согласиться на такое?
Если честно, дразня, отвечаю я, понятия не имею.
Как тебе тут? спрашивает она, оглядывая зал.
Пожав плечами, я осматриваюсь вслед за ней:
Странновато. Но не совсем. Это несильно отличается от того, что ожидал. Думаю, что-то вроде отлучиться из магазина.
Она мне улыбается:
Ты самый чокнутый из всех, кого я встречала.
Когда она это говорит, в ее интонации я слышу гордость. Для Лолы это высшая степень похвалы. Бармен ставит передо мной еще порцию виски, и я кивком его благодарю.
Так и есть, слегка усмехаюсь я. И потом, ты, наслаждающаяся этим вечером со мной, разве не такая же?
Дело просто в алкоголе, потягивая напиток через соломинку, говорит она.
Я кивком показываю на ее бокал: «Вообще-то это твой первый».
А ты наблюдательный, мне это нравится, улыбается она.
Это одна из моих сильных сторон. В одном списке с трудоголизмом, математическими способностями и пунктуальностью.
Она качает головой, быстро глотая, чтобы мне возразить:
Эй, первым в этом списке должен быть акцент!»
Хочешь сказать, что мой акцент важнее умения умножать в уме?
Лола смеется и, если не ошибаюсь, придвигается чуть ближе:
Почему ты ни с кем не встречаешься?
Я медлю с ответом, поднимаю к губам стакан и, отпив виски, снова ставлю его на стойку. Очень сильно похоже, что Лола меня поддразнивает, но так даже лучше, потому что немного страшит, как близко, дюйм за дюймом, она приближается к важной теме.
Разве не я должен тебя об этом спросить? Размышляя, я наклоняю голову набок. Тобой, кажется, интересуется Остин.
Сложив руки на барной стойке, Лола морщится, после чего смотрит на меня:
Ты не ответил на вопрос.
Так же, как и ты.
Ну так почему же? не отрывая взгляда, спрашивает она.
Наверное, по той же причине, что и ты.
Лола соломинкой помешивает свой коктейль, кончиком накалывая одну за другой дольки лайма, и тут рядом со мной кто-то открывает дверь в патио, впуская поток прохладного воздуха.
Хочешь уйти? глядя на меня, спрашивает она. Пойти куда-нибудь набрать обороты.
Я открываю рот и чувствую, как холодный воздух покалывает мой язык.
Конечно. Интересно, как это возможно, чтобы стук моего пульса звучал громче музыки вокруг.
Конечно. Интересно, как это возможно, чтобы стук моего пульса звучал громче музыки вокруг.
Она протягивает руку и улыбается своей заговорщической улыбочкой:
Ну тогда пошли отсюда.
Глава 7
Лола
На машине Оливера мы возвращаемся назад в отель и оставляем ее там, после чего идем пешком пару кварталов в тихое, по заверению консьержа, местечко. Он оказался прав: там темно и непритязательно, в центре зала барная стойка полукругом с несколькими табуретами и небольшая сцена с фан-зоной сбоку.
Только сегодня здесь нет ни группы, ни фанатов. Тут едва ли вообще кто-нибудь есть.
На вечеринке я выпила всего один бокал, но чувствую себя неуклюжей и глупой, постоянно отвлекающейся на пульсирующее бум-бум-бум в своей грудной клетке и четкое понимание, что у нас с Оливером сейчас что-то вроде мини-каникул.
Есть что-то притягательное в том, чтобы уехать подальше от дома, внезапно все на свете кажется возможным.
Мы можем остаться здесь хоть на целую неделю. Можем притвориться, что ни тут, ни дома у нас нет никаких дел. Можем изменить все происходящее между нами.
На панно изображена девушка с раскинутыми руками и закрытыми глазами, падающая спиной вперед.
Он выбирает два табурета у бара, помогает мне снять пальто и садится. Его прикосновения запускают мой пульс на сверхскорость: руки твердые и уверенные, пальцы без стеснения тянут воротник моего пальто и стаскивают его вниз, касаясь спины. Он кладет ладони мне на голые плечи и спрашивает:
Нравится?
Мне хочется уточнить, что именно, но когда он кивком показывает на табуреты, до меня доходит, что он имеет в виду место, где сесть.
Нет, все же это не лучшее место, чтобы начать сдвигать границы этих по-прежнему платонических отношений.
Идеально.
Он ловит взгляд бармена, машет ему, и мы молча ждем, пока тот насухо вытрет стакан, отставит его и направится к нам.
Происходящее ощущается свиданием.
Тебе «Манхэттен»? спрашивает Оливер.
Да, пожалуйста.
Он делает заказ для нас обоих, благодарит и поворачивается ко мне. А мое сердце хочет прыгнуть из моего тела в его. Боже мой, вот, значит, каково это окончательно потерять из-за кого-то голову! Когда сердце становится гибридом наполовину моим, наполовину его. И грохочет так сильно, стремясь выскочить наружу. А грудь болит, желая впустить его сердце внутрь.
Как ты себя ощущаешь из-за всего этого? спрашивает Оливер.
В то время как стук в груди усиливается до ощущения приближающегося обморока, удовольствие тянет за собой еще одно менее приятное чувство страх.
Когда я слышу аромат хлеба, у меня текут слюнки.
Когда вижу карандаш, я тут же хватаюсь за него.
Но когда хочу кого-то, то нервничаю.
Что будет, если разум решит перестать вставать на пути? Или же сердце-гибрид иссохнет, оставив нам обоим такую же половину желаемого?
Должно быть, он ощущает мое напряжение, поэтому, одним пальцем касаясь моего подбородка, поворачивает мое лицо к себе и добавляет:
Я имею в виду фильм, Сладкая Лола. И книгу. Сегодняшний вечер.
Ой. Я чувствую себя идиоткой. Паника исчезает, и я так широко улыбаюсь, что смешу Оливера. Думаю, все довольно неплохо.
Я едва был знаком с тобой, до того как все это началось, говорит он. Рэйзор вышел почти сразу после Вегаса, и с самого начала у меня ощущение какого-то вихря. И ты, похоже, поначалу не особенно верила, что это произойдет. Хотел бы я мельком взглянуть на Лолу до этих забот.
Та Лола была студенткой, напоминаю я ему. Вся на нервах от экзаменов и платы за жилье.
Он кивает и переводит взгляд на мой рот. Никакого смущения; он делает это умышленно.
Иногда я забываю, насколько ты юная.
Не знаю почему, но мне нравятся его слова. Это ощущается извращенно, будто он меня немного растлевает.
Я не чувствую себя такой уж юной.
Он медленно выдыхает через нос:
Тебе пришлось рано повзрослеть.
Тебе ведь тоже, да?
Я так мало знаю о его жизни до университета. Он никогда не рассказывал о братьях или сестрах, о родителях. Раз или два упоминал про бабушку с дедушкой, но допытываться не в наших правилах. По крайней мере так было до сих пор. И мне хочется сломать эту традицию.
Оливер смотрит мне в глаза, но мы оба поворачиваемся в сторону бармена, который ставит перед нами напитки.
Счет не закрывать? спрашивает он нас.
Счет не закрывать? спрашивает он нас.
Да, конечно, отвечает Оливер, достает кошелек и протягивает ему карточку.
Бармен отворачивается, и тут до меня доходит.
Что? Подожди. Я завожу руку за спину, нащупывая сумочку. Подожди. Это я должна угощать! Я ведь притащила тебя сюда.
Лола, говорит он, останавливая меня и головой показывая бармену, что платит он. Постой. Не имеет значения, кто угощает.
Имеет, но спасибо.
Оливер усмехается:
Всегда пожалуйста.
Виновато улыбаясь, я снова вешаю сумочку на спинку.
Это странно забыть, что я теперь могу заплатить за напитки?
Я так не думаю. Он проводит кончиком пальца по краю стакана. Господи, я помню, как долго отходил от мышления полуголодного студента. Длинные пальцы обхватывают стакан, и, поднеся его ко рту, он делает глоток:
Мой отец умер пять лет назад и оставил мне кое-какие деньги. Это было огромное потрясение. Я не видел его с семи лет. Жил у бабушки с дедушкой. Почти все детство думал, что отец сидел на героине.
Мне хочется попробовать виски с его губ. Но я моргаю, поспешно пряча свой полный неуместной похоти взгляд:
Что?
Он кивает:
Поэтому, когда со мной связался юрист сообщить о его смерти, плюс об отличной новости, что я унаследовал его деньги, я был в ярости. Он жил своей жизнью, успел заработать денег, скопить их, но даже не озадачился вернуться ко мне.
Я начинаю ощущать выступающие слезы, жар и ком в горле, когда на его лице вижу боль.
Я не знала о этом.
Ну, в любом случае. Он протягивает мне свой стакан и слегка чокается. За то, чтобы находить своих людей!
Кивнув, я выпиваю вслед за ним, но почти не замечаю, как обжигает алкоголь. Его тоже бросили. Отец. И даже мать. Мы словно два спутанных друг с другом провода, искрящиеся током.
Лола? зовет он. Я смотрю на него и стараюсь улыбнуться: Потанцуешь со мной?
Меня едва не душит собственный пульс:
Что?
Оливер смеется:
Потанцуй со мной. Давай, поживи немного.
Он протягивает мне руку, и что еще я могу ответить после только что рассказанного, кроме как «хорошо»?
Мы отставляем наши напитки, встаем и идем на танцпол. Помимо бармена в баре еще три человека, и они ни черта не понимают, почему мы стоим в центре пустого пространства, глядя друг на друга.
Тут нет музыки, замечаю я.
Он пожимает плечами:
Ну и ладно.
И тогда включают музыку, слишком громкую, от чего мы оба вздрагиваем. Бармен делает потише, и по бару растекаются звуки Aerosmith.
Да неужели? смеюсь я.
Оливер усмехается, игриво извиняясь:
Уж что есть.