Последний поворот на Бруклин - Хьюберт Селби 15 стр.

Часть V

Забастовка

Гарри посмотрел на сына, который лежал на столе и играл пеленкой. Мальчик надел ее себе на голову и захихикал. Несколько секунд Гарри наблюдал, как он размахивает пеленкой. Потом посмотрел на пенис сына. Поглазел, потом дотронулся. Ему стало интересно, может ли у восьмимесячного малыша возникнуть в этом месте какое-то особое ощущение. Возможно, он почувствовал то же самое, что и при прикосновении к любой другой части тела. Порой, когда малышу хотелось писать, пипка делалась жесткой на ощупь, но, по мнению Гарри, это еще ни о чем не говорило. Его рука все еще лежала на пенисе сына, когда он услышал, как в комнату вошла жена. Он отдернул руку. Отошел. Мэри взяла из рук младенца чистую пеленку и поцеловала его в животик. Гарри смотрел, как она трется щекой о животик младенца, то и дело задевая шеей о пенис. Впечатление было такое, будто она хочет взять в рот. Он отвернулся. Ему стало противно смотреть, подступила легкая тошнота. Он вышел в гостиную. Мэри одела и уложила ребенка. Гарри услышал, как она двигает кроватку взад-вперед. Услышал, как младенец сосет свою бутылочку. Все мышцы в теле Гарри были напряжены, нервы издерганы. Ему было чертовски жаль, что нельзя взять все эти звуки да и засунуть Мэри в жопу. Взять треклятого малыша да и запихнуть обратно ей в манду. Он взял телепрограмму, взглянул на свои часы, провел пальцем сверху вниз по колонке цифр, провел еще раз, потом включил телевизор и покрутил ручки настройки. Через несколько минут в комнату вошла жена, встала рядом с Гарри и погладила его по затылку. Что передают? Не знаю,  помотав головой и наклонившись вперед, подальше от ее руки. Она подошла к низкому столику, взяла из лежавшей там пачки сигарету и села на кушетку. Когда Гарри стряхнул с затылка ее руку, она испытала мимолетное разочарование, но лишь мимолетное. Она все понимала. Порой Гарри вел себя странно. Переживает, наверное, насчет работы, а тут еще того и гляди забастовка начнется. Наверное, все из-за этого.

Гарри старался не замечать присутствия жены, но как ни таращился он на экран, как ни закрывал себе рукой боковой обзор, забыть о том, что она рядом, не удавалось. Рядом! Сидит на кушетке. Смотрит на него. Улыбается. Черт подери, какого хуя она улыбается? Опять ей, небось, неймется, хочет в койку меня затащить. Вечно торчит над душой. Чертовски жаль, что по ящику сплошная лабуда. Неужто нельзя показывать бокс по вторникам? Они там что, думают, людям только по пятницам бокс подавай? Какого хуя лыбишься?

Гарри зевнул и повернул голову, пытаясь закрыть лицо рукой Мэри молча улыбалась пытаясь заинтересоваться передачей, что бы там ни показывали; пытаясь не заснуть, пока сон не одолеет жену. Хоть бы эта сучка ебучая дрыхнуть пошла. Уже больше года женаты, и за все это время считаное число раз засыпала первой. Он смотрел на экран, курил и не обращал внимания на Мэри. Снова зевнул, не успев скрыть зевоту так неожиданно она подступила. Попытался подавить ее во время зевка, попытался кашлянуть или издать какой-нибудь другой треклятый звук, но только и сумел, что широко разинуть рот да испустить протяжный стон. Кажись, уже поздно, Гарри, может, пора на боковую? Иди, ложись. Я еще сигаретку выкурю. На минуту она задумалась, не выкурить ли и ей еще одну, но решила, что не стоит. В таком настроении Гарри делался очень раздражительным, если ему чересчур докучали. Она встала и, проходя мимо, погладила его по затылку Гарри резко наклонил голову вперед и удалилась в спальню.

Гарри знал, что, когда он ляжет, она еще не будет спать. Телевизор был по-прежнему включен, но Гарри его не смотрел. В конце концов, сигарета оказалась слишком короткой, и еще разок затянуться не удалось. Он бросил ее в пепельницу. Когда Гарри вошел в спальню, Мэри перевернулась на спину. Ни слова не говоря, она стала смотреть, как он раздевается Гарри, повернувшись к ней спиной, складывал одежду на стул возле кровати Мэри разглядывала волосы на его пояснице, думая о грязи, въевшейся в мозоли и под ногти у него на руках. Гарри посидел минутку на краю кровати, но спасения не было: где еще лечь, как не рядом с ней? Он опустил голову на подушку, потом перенес ноги на кровать, а Мэри приподняла одеяло, чтобы он смог накрыть ноги. Она натянула одеяло ему на грудь и легла на бок, лицом к нему. Гарри лег на бок, повернувшись к ней спиной. Мэри принялась гладить его шею, плечи, потом спину. Гарри чертовски хотелось, чтобы она уснула и оставила его в покое. Он чувствовал, как ее рука опускается вниз по его спине, и надеялся, что ничего не произойдет; надеялся, что ему удастся заснуть (когда-то он думал, что после свадьбы сможет к этому привыкнуть); жалел, что нельзя повернуться, врезать ей по ее гнусной харе, и велеть перестать черт возьми, сколько раз он хотел размозжить ей башку! Он попытался думать о чем-нибудь, лишь бы не обращать внимания ни на жену, ни на то, что она делает, ни на то, что происходит. Попытался сосредоточить мысли на боксерском поединке, который он видел по телевизору в прошлую пятницу когда Пит Лофлин так измудохал какого-то ебучего ниггера, что у того вся рожа была в крови, и рефери остановил бой в шестом раунде, а Гарри из-за этого чертовски разозлился но он все равно чувствовал у себя на бедре ее руку. Гарри попытался вспомнить, какой видок был на прошлой неделе у хозяина, которого он опять отчитал он криво усмехнулся этот ублюдок мной помыкать не будет. Я все высказываю ему прямо в глаза. Вице-президент. Дерьмо. Он знает, что меня не наебешь. Да одно мое слово и через пять минут закроют весь завод ласковая рука не исчезала. От него уже ничего не зависело. Сучка ебучая. Неужто нельзя просто оставить меня в покое? Хорошо бы она ушла и этого ебаного малыша с собой прихватила. Взять бы да и выдрать ей пизду к чертям собачьим.

Он крепко, до боли в глазах, зажмурился, потом вдруг навалился на Мэри, заехав ей локтем по голове, повернулся и втиснул ее руку себе между ног, едва не сломав ей запястье На миг Мэри были оглушена удар локтем она скорее услышала, чем почувствовала; с трудом высвободила руку; увидела на себе его тело; ощутила его тяжесть, его руку, нащупывающую ее промежность потом расслабилась и обняла его. Гарри, от ярости нетерпеливый и неловкий, шарил у нее в промежности; ему хотелось побыстрей ей засадить, но, попытавшись это сделать, он обжег и оцарапал залупу и на секунду остановился, и все же ярость и ненависть толкали его вперед до тех пор, пока он не засунул целиком Мэри слегка поморщилась, потом вздохнула а Гарри изо всех сил пихал и долбил, желая вышибить у нее из башки все мысли о ебле; жалея, что нельзя надеть резинку, облепленную железными опилками или притертым стеклом, и выдрать ей все кишки Мэри обвивала его ноги своими и все крепче сжимала объятия, кусала его в шею и ворочалась с боку на бок от возбуждения, чувствуя, как его хуй снова и снова целиком входит в нее Гарри, лишенный телесной чувствительности, не ощущал ни боли, ни наслаждения, а лишь двигался с силой и автоматизмом некоего механизма; не в состоянии даже сформулировать неясную мысль, проблеск мысли, потонувший в его ярости и ненависти; не в силах даже попытаться выяснить, не причиняет ли он боль жене, совершенно не подозревая о том наслаждении, которое ей доставляет; его душевное состояние мешало ему быстро достичь желанного оргазма, слезть с жены и повернуться к ней спиной; он не подозревал, что лишь благодаря его грубости и жестокости в постели жена остается ему верна, и чем упорнее он пытается отделаться от нее, пропороть ей хуем кишки, тем крепче, прочнее она к нему привязывается а Мэри ворочалась с боку на бок, почти лишившись сил от возбуждения, испытав один оргазм, другой, пока Гарри продолжал вонзаться в нее и долбить так, что сперма в конце концов полилась, но он все продолжал в том же ритме и с той же мощью, не чувствуя нечего, и лишь тогда, когда вместе со спермой его покинули силы, резко остановился, внезапно почувствовав отвращение и тошноту. Он поспешно слез с жены, лег на бок, повернувшись к ней спиной, вцепился руками в подушку, едва ее не порвав, и, чуть не плача, зарылся в нее лицом; его тошнило, едва не выворачивало наизнанку; казалось, его отвращение змеей обвивается вокруг него, не спеша, методично причиняя боль и выдавливая жизнь, но всякий раз, как приближался момент, когда оставалось еще чуть надавить, чтобы положить конец всему: жизни, страданиям, боли,  оно переставало сжиматься, сдерживало давление, не давая Гарри умереть, и тело его вновь переполнялось болью, а душа страдала от омерзения. Он застонал, и Мэри, протянув руку, дотронулась до его плеча, по-прежнему трепеща. Она закрыла глаза, полностью расслабилась и вскоре уснула, а рука ее медленно соскользнула с плеча Гарри.

Гарри ничего не оставалось, кроме как безропотно терпеть тошноту и гадливое чувство отвращения. Ему хотелось курить, но он боялся боялся, что от малейшего движения, даже от глубокого вдоха, его попросту вывернет наизнанку; боялся даже сглотнуть слюну. Поэтому он просто лежал, ощущая отвратительный привкус во рту; тошнило его так, что казалось, будто желудок прижался к нёбу; он так и лежал, зарывшись лицом в подушку и крепко зажмурившись; сосредоточившись на своей тошноте, пытаясь выбросить из головы мысли о давлении и мерзком привкусе, а если не удастся, то хотя бы сдержать рвоту. Он знал ибо уже долгие годы боролся с тошнотой и, каждый раз терпя поражение, склонялся в конце концов над умывальником или унитазом, если успевал туда добраться,  знал, что больше ничего не может поделать. Больше ничего не помогало. Разве что слезы. Но плакать он уже разучился. Раньше он часто плакал запершись в ванной, или на улице, сбежав от женщины, с которой переспал,  но слезы больше не текли из глаз, даже если он не сдерживал их, если пытался дать им волю, а глаза лишь беспомощно опухали, увлажнялись и болели, и так же беспомощно сжималось под неослабным давлением горло. Он просто лежал хоть бы что-нибудь произошло! Он крепче ухватился за подушку, сильнее стиснул зубы, но пронизывающая боль в ушах и судорога в шее вынудили его расслабиться. По телу пробежала невольная дрожь. Во тьме, однако, не было просвета, даже серого; глаза его были закрыты, а голова втиснута в полусферу черноты с незримыми, неощутимыми границами, которых для Гарри не существовало вовсе. Была лишь чернота.

Гарри ничего не оставалось, кроме как безропотно терпеть тошноту и гадливое чувство отвращения. Ему хотелось курить, но он боялся боялся, что от малейшего движения, даже от глубокого вдоха, его попросту вывернет наизнанку; боялся даже сглотнуть слюну. Поэтому он просто лежал, ощущая отвратительный привкус во рту; тошнило его так, что казалось, будто желудок прижался к нёбу; он так и лежал, зарывшись лицом в подушку и крепко зажмурившись; сосредоточившись на своей тошноте, пытаясь выбросить из головы мысли о давлении и мерзком привкусе, а если не удастся, то хотя бы сдержать рвоту. Он знал ибо уже долгие годы боролся с тошнотой и, каждый раз терпя поражение, склонялся в конце концов над умывальником или унитазом, если успевал туда добраться,  знал, что больше ничего не может поделать. Больше ничего не помогало. Разве что слезы. Но плакать он уже разучился. Раньше он часто плакал запершись в ванной, или на улице, сбежав от женщины, с которой переспал,  но слезы больше не текли из глаз, даже если он не сдерживал их, если пытался дать им волю, а глаза лишь беспомощно опухали, увлажнялись и болели, и так же беспомощно сжималось под неослабным давлением горло. Он просто лежал хоть бы что-нибудь произошло! Он крепче ухватился за подушку, сильнее стиснул зубы, но пронизывающая боль в ушах и судорога в шее вынудили его расслабиться. По телу пробежала невольная дрожь. Во тьме, однако, не было просвета, даже серого; глаза его были закрыты, а голова втиснута в полусферу черноты с незримыми, неощутимыми границами, которых для Гарри не существовало вовсе. Была лишь чернота.