Это было давно, и я много лет не вспоминала о своем кошмаре.
Но сейчас вспомнила.
Винтовая лестница закручена тугой спиралью, и впереди я вижу только один полный виток. И новые витки все появляются и появляются
А глубоко эти катакомбы? спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул от страха.
Этажей пять, отвечает папа, и я невольно вспоминаю, что в отеле «Валёр» всего четыре этажа.
Зачем было устраивать кладбище так глубоко под землей?
Катакомбы не всегда служили местом захоронения, объясняет папа. До того, как стать оссуарием, это была просто каменоломня. Тут добывали камень для растущего города.
А что такое оссуарий? спрашиваю я.
Место, где хранятся кости умерших людей.
Мы с Джейкобом переглядываемся.
И отчего они все умерли?
Тела перевезли сюда с других кладбищ, объясняет Полин.
Перевезли. Значит, их выкопали.
Ох, не нравится мне это, снова начинает жаловаться Джейкоб. Совсем не нравится.
Папа говорит:
Сейчас в катакомбах хранятся останки более шести миллионов человек.
Я чуть не падаю со ступеней. Должно быть, я ослышалась.
Это в три раза больше, чем все живое население Парижа, жизнерадостно добавляет мама.
Кажется, меня тошнит. Джейкоб глядит исподлобья, будто хочет сказать: сама виновата.
Наконец, мы добираемся до самого низа, и Вуаль, как волна прилива, омывает мои ступни и тянет за собой. Я отталкиваю ее, стараясь удержаться на ногах. Джейкоб подходит ближе.
Мы не будем здесь переходить. В его голосе больше нет ни намека на шутку. Слышишь, Кэсс? Не будем. Здесь. Переходить.
Мог бы и не говорить.
У меня нет ни малейшего желания узнать, что там, по другую сторону этой странной Вуали. Особенно, когда вижу то, что открывается перед нами. Я-то думала, что мы окажемся в просторном помещении, вроде гигантской пещеры со свисающими с потолка сталактитами. Или сталагмитами? Никак не запомню
Но перед нами туннель.
Под ногами грубые камни и утоптанная земля, а стены выглядят так, словно их рыли вручную. С низкого потолка то и дело срываются капли воды. Тут везде темно, лишь кое-где горят электрические лампочки и вокруг них расплываются желтые озерца тусклого света.
Хм, тут уютно, замечает мама.
Я прерывисто вздыхаю. Чтобы отсюда выбраться, надо идти вперед, убеждаю я себя.
А еще, ты не поверишь, можно вернуться на лестницу, говорит Джейкоб.
Да ладно, думаю я. Где же твоя тяга к приключениям?
Видимо, осталась наверху, бурчит он.
Мама и папа идут впереди, и что-то рассказывают, глядя в камеру. Я оглядываюсь назад: Полин внимательно смотрит под ноги, чтобы не наступить в лужицу или в жидкую грязь между камнями.
Я думала, костей будет больше, шепчу я ей.
Мы еще не дошли до гробницы, объясняет Полин, и ее голос эхом отдается от низкого потолка. Это пока только галереи. Остались от тех времен, когда у этих туннелей было не такое мрачное назначение.
Туннель вьется и поворачивает, иногда он достаточно широк для двоих, а иногда приходится идти по одному. Вуаль толкает меня в спину, как рукой, вынуждая идти быстрей.
Знаешь, что хуже места, где водятся призраки? спрашивает Джейкоб.
И что же?
Место, откуда нельзя уйти, когда захочешь.
Еще неизвестно, есть ли здесь привидения, я стараюсь думать это как можно увереннее.
Как же им тут не быть? возражает мой друг. Ты что, забыла Джона Маккензи?
Это был один из шотландских призраков. Он начал бродить по кладбищу и являться людям после того, как вандалы потревожили его кости.
Но может, легенды врут, и он всегда был таким беспокойным?
Ага. А здесь все призраки дружелюбные и приветливые, недовольно бурчит Джейкоб, передразнивая меня, и просто отлично проводят здесь время.
Мама достает коробочку, на верхней панели которой горят огоньки. Измеритель ЭМП прибор, которым измеряют колебания электромагнитных полей. Колебания, известные также под названием привидения. Мама включает прибор и водит вдоль стен, но он регистрирует только слабый фон.
Уф! Наконец мы добираемся до конца туннеля и попадаем в небольшой зал, где на стенах висят стеклянные витрины, как в музее. В них листы с текстом и фотографии, рассказывающие, как и почему появились катакомбы. Но мое внимание притягивает дверь проход с другой стороны.
Над ней каменная плита, на которой высечены французские слова.
ARRÊTE! CEST ICI
LEMPIRE DE LA MORT.
Остановись! переводит папа, и его голос отражается от тесных каменных стен. Здесь Царство смерти.
И совсем не жутко, бормочет Джейкоб. И ничуть не зловеще.
В 1700-е годы, продолжает свой рассказ папа, обращаясь к камере, которую держит Аннет, Париж оказался в сложном положении: количество умерших превысило число живых. Парижан негде стало хоронить, кладбища были заполнены и даже переполнены. Нужно было что-то предпринять. Вот тогда и началась переделка катакомб.
Целых два года, подхватывает мама, ушло на то, чтобы переместить останки. Только вообразите эти ночные процессии по улицам медленно катились телеги, доверху наполненные трупами. Прах шести миллионов человек был перенесен с мест их погребения в туннели под Парижем.
Я все никак не привыкну видеть родителей перед камерой. Это так странно! Они как будто преображаются. Нет, они не превращаются в других людей, просто становятся ярче, красочнее и отчетливее. Та же самая песня, только на другой громкости. Папа настоящий ученый. Мама образцовая мечтательница. Вместе «оккультурологи» выглядят просто сногсшибательно. Я фотографирую их, делаю несколько снимков, а папа тем временем продолжает.
На протяжении десятилетий, говорит он, кости мертвецов просто валялись под ногами прямо здесь, в этих туннелях. Останки сбрасывали сюда, и они лежали грудами и кучами. Так продолжалось до тех пор, пока инженеру Луи-Этьену Эрикару не пришло в голову превратить эту братскую могилу в мавзолей и аккуратно разложить все кости. Это положило начало большим переменам, которые привели к появлению Империи смерти.
Мама взмахивает рукой, как шоумен, отдергивающий занавес.
Приглашаю вас! Войдем же внутрь!
Я, пожалуй, подожду здесь, Джейкоб вдруг очень заинтересовался стеклянными витринами.
Как хочешь, думаю я.
Не оглядываясь, я бегу за съемочной группой. Я не могу слышать шаги Джейкоба, но точно знаю: он рядом, следует за мной по пятам, как тень.
Итак, мы вступаем в царство костей.
Глава шестая
Кости повсюду.
Они сложены штабелями, стены из скелетов поднимаются почти до самого свода. Из костей выложены узоры и формы волна черепов на фундаменте из берцовых костей. Зловещие орнаменты, я вижу их повсюду. Со всех сторон таращатся пустые глазницы черепов с широко раскрытыми челюстями. Некоторые кости сломаны, другие, как ни странно, кажутся совсем новенькими. Если прищуриться, перестаешь различать отдельные косточки и видишь просто узоры из чего-то серого, бежевого и темно-коричневого и можно представить, что они каменные, а не костяные.
На стенах пляшут наши тени, я снимаю кадр за кадром, зная, что камера выхватит только то, что правильно, что реально. Правда, реальность сейчас выглядит очень странно. Странно, немного пугающе и почти прекрасно.
И кошмарно, подсказывает Джейкоб, не забудь вставить «кошмарно».
Мы заходим за угол, и вдруг, как по команде, измеритель ЭМП в руках у мамы начинает трещать, потом тоненько завывать. Его писк, будто чей-то зов, эхом проносится по туннелям.
Мама вздрагивает и поспешно выключает прибор.
Ну вот, ее голос немного дрожит. Думаю, это говорит само за себя.
Я поеживаюсь, чувствую себя неуютно. Даже Полин выглядит встревоженной.
С чего это она вдруг разволновалась? саркастически замечает Джейкоб. Потому что спустилась на пять этажей под землю? Или потому, что тут тесно, как в гробу? Или О, неужели из-за того, что вокруг нас кости шести миллионов человек?
Шесть миллионов так много, что просто не укладывается в голове.
Двести семьдесят тоже много, но все-таки это можно представить себе. Двести семьдесят столько костей у человека, когда он рождается. Потом, по мере того, как мы растем, некоторые косточки срастаются, так что у взрослых в скелете двести шесть костей (спасибо, уроки естествознания!).
Итак, если в катакомбах хранятся больше шести миллионов мертвецов, сколько же здесь костей?
Шесть миллионов умножить на двести шесть, будет Уф, много. Слишком много, так много, что не поместится в объектив камеры. Только представьте: этих костей хватило, чтобы сложить стену в пять футов высотой, которая тянется в каждом из извилистых туннелей, тянущихся под Парижем. Империя смерти огромна, ее жители безымянны и безвестны.
Шесть миллионов умножить на двести шесть, будет Уф, много. Слишком много, так много, что не поместится в объектив камеры. Только представьте: этих костей хватило, чтобы сложить стену в пять футов высотой, которая тянется в каждом из извилистых туннелей, тянущихся под Парижем. Империя смерти огромна, ее жители безымянны и безвестны.
Джейкоб начинает издавать какие-то звуки, и мне требуется целых тридцать секунд, чтобы сообразить: мой друг поет.
«У скелета кости, кости, кости-косточки везде, у скелета кости, кости, кости-косточки везде»
С ума сошел? шиплю я.
Джейкоб всплескивает руками.
Просто пытаюсь ко всему относиться с юмором.
Мы продолжаем петлять по туннелям. Хорошо еще, что боковые проходы закрыты железными воротами, и перед нами не лабиринт, а только одна дорога. Потеряться здесь проще простого, думаю я.
Видите линию вон там, наверху? папа задает этот вопрос, обращаясь к видеокамерам, но и к нам тоже.
Я поднимаю голову и вижу на потолке жирную черную полосу.
Раньше, когда здесь не было ни ворот, ни электрического света, это был единственный ориентир, позволявший не заблудиться.
Пытаюсь представить себе, что брожу тут без света, только с масляной лампой или свечой. По коже бегут мурашки. Оказаться в этом дивном месте в темноте вот, пожалуй, единственное, что может сделать его еще более жутким.
К видеокамере поворачивается мама.
За прошедшие годы, говорит она, в эти туннели спускались многие, кто в поисках убежища, кто из любопытства, и многие терялись в бесчисленных переходах. Некоторые так и не нашли выход. По крайней мере, пока были живы.
Вуаль тяжело ложится мне на плечи, подгоняя, настаивая, чтобы я поскорее перешла, но мне удается удержаться на месте. Я чувствую себя стеклянным ящиком из сна, мир давит на меня со всех сторон. Но я не поддаюсь.
Джейкоб определенно становится сильнее.
Может быть, и я тоже.
Вон там, папины слова отдаются эхом: Там, там, там
Кое-где на костяных стенах висят каменные таблички, на которых вырезаны изречения о жизни и смерти. Перед одной такой табличкой папа останавливается, и мы с Полин отступаем назад, чтобы наши тени не попали в кадр.