Если мы углубимся в проблемы, которые возникают в процессе самой социологической и исторической исследовательской работы, то понятия, образованные главным образом при изучении физических феноменов, помогут нам так же мало, как и противоположные им традиционные метафизические понятия. В первом приближении мы уже осознаем недостаточность этого типа понятий для освещения социологических и исторических проблем, если, например, попытаемся выразить мысль о том, что во многих случаях «свобода» одного индивидуума есть фактор «детерминированности», ограничения свободы действий другого индивидуума. В то время как вненаучная, метафизически-философская дискуссия исходит обычно из человека вообще, как если бы на свете был только один-единственный человек, научная дискуссия о «свободе» и «детерминированности», имеющая целью нечто большее, чем просто утверждения, может исходить лишь из того, что наблюдается в реальности, а это множество людей, более или менее зависимых друг от друга и одновременно более или менее автономных (т. е. дословно самоуправляющихся) в своих взаимных отношениях. Пока человек жив и здоров, он даже если он пленник, даже если он раб обладает известной мерой автономии, известной сферой свободы действий, в рамках которой он может и должен принимать решения. Но даже автономии, даже свободе действий самого могущественного из королей положены нерушимые границы; даже он вовлечен в сеть зависимостей, структуру которых можно определить с высокой степенью точности. На основе подобного рода эмпирических наблюдений мы приходим к такой модели, которая при размышлениях о человеке вообще учитывает множественность индивидов как один из коренных фактов. На этом основании легко можно показать, что увеличение сферы свободы действий одного человека или одной группы людей может приводить к уменьшению «свободы» сферы свободы действий других индивидов. Так, например, увеличение власти и свободы выбора у французских королей или их регентов в XVII веке означало уменьшение свободы и пространства выбора у французской знати. Утверждения такого типа можно доказать и проверить. Утверждения же об абсолютной свободе или абсолютной детерминированности человека суть непроверяемые умозрения, а потому и серьезная дискуссия о них едва ли стоит труда.
Здесь достаточно будет кратко указать тот подход к вопросу, с помощью которого вненаучная дискуссия о «свободе» или «детерминированности» человека вообще, играющая немаловажную роль в рассуждениях о соотношении исторической науки и социологии, превращается в научную дискуссию об относительной взаимной автономии и относительной взаимной зависимости людей. Структура взаимозависимостей, которые привязывают индивидов друг к другу, применительно к каждому отдельному человеку, равно как и к целым группам людей поддается неисчерпаемому эмпирическому исследованию. Подобное исследование может прийти к таким результатам, которые можно представить в форме модели взаимозависимостей, модели фигурации. Лишь с помощью таких моделей можно перепроверить и приблизить к объяснению сферу свободы выбора каждого отдельного индивида в цепочках взаимозависимостей, сферу его автономии и его индивидуальную стратегию поведения. Этот пересмотр подхода к вопросу проливает в то же время более яркий свет на вненаучный, идеологический характер представления, согласно которому ориентированная на индивидуальные феномены историческая наука является знаменосцем свободы человека, а ориентированная на социальные феномены социология знаменосцем детерминизма.
Здесь достаточно будет кратко указать тот подход к вопросу, с помощью которого вненаучная дискуссия о «свободе» или «детерминированности» человека вообще, играющая немаловажную роль в рассуждениях о соотношении исторической науки и социологии, превращается в научную дискуссию об относительной взаимной автономии и относительной взаимной зависимости людей. Структура взаимозависимостей, которые привязывают индивидов друг к другу, применительно к каждому отдельному человеку, равно как и к целым группам людей поддается неисчерпаемому эмпирическому исследованию. Подобное исследование может прийти к таким результатам, которые можно представить в форме модели взаимозависимостей, модели фигурации. Лишь с помощью таких моделей можно перепроверить и приблизить к объяснению сферу свободы выбора каждого отдельного индивида в цепочках взаимозависимостей, сферу его автономии и его индивидуальную стратегию поведения. Этот пересмотр подхода к вопросу проливает в то же время более яркий свет на вненаучный, идеологический характер представления, согласно которому ориентированная на индивидуальные феномены историческая наука является знаменосцем свободы человека, а ориентированная на социальные феномены социология знаменосцем детерминизма.
Одна из задач, решению которых призваны содействовать нижеприведенные исследования, это выработка моделей фигураций, благодаря которым сфера свободы и зависимости индивидов станет доступнее для эмпирического исследования. Наши исследования направлены отчасти на то, чтобы выявить взаимозависимости между индивидами, составляющими придворное общество, и показать на некоторых специфических примерах например, самого Людовика XIV, как отдельный человек использует свободу выбора, которую предоставляет ему его позиция в фигурации, в стратегии своего личного поведения.
Социологическая теория, которая была нами разработана в ходе этих и иных исследований, заметно отличается, как видим, от господствующего в настоящее время типа социологических теорий, наиболее выдающимся представителем которого является Толкотт Парсонс. Здесь достаточно будет, чтобы комбинированный анализ на теоретическом и эмпирическом уровне говорил сам за себя. Он и без специальных объяснений показывает достаточно наглядно, как и почему проблемный социологический подход более тесно смыкается с эмпирическими задачами социологии, если от теории действия, или системной теории, подобной парсонсовской, которая предполагает и одновременно оставляет непреодоленной воображаемую пропасть между индивидуумом и обществом, мы перейдем к социологической теории фигураций, преодолевающей саму идею о подобной пропасти.
В том, что касается исторической науки, заслуживает упоминания в заключение еще один момент. Историки исходят порою из убеждения, будто те комплексы событий, которые они стараются познать, представляют собою скопление, в сущности, не связанных между собою поступков отдельных людей, сказали мы, и поэтому социологически значимые феномены часто представляются взгляду историка лишенными всякой структуры фоновыми явлениями. Социологическое исследование придворного общества служит примером переориентации постановки проблем, отбора свидетельств и, на самом деле, всего способа восприятия переориентации, которая оказывается необходимой, если мы такие явления, которые в традиционной исторической науке считаются фоновыми, выдвигаем на передний план исследования, признавая за ними специфическую структуру. Версальский двор и общественная жизнь придворных, конечно, довольно часто исследуются в исторических трудах. Но при их описании все обычно ограничивается скоплением деталей. То, что имеют в виду социологи, когда говорят об общественных структурах и процессах, историкам часто кажется искусственным продуктом социологического воображения. Эмпирические социологические исследования, подобные этому, представляют случай подвергнуть проверке это представление. В пределах самой исторической науки сегодня заметны сильные тенденции к тому, чтобы наряду с тем слоем человеческого универсума, который мы замечаем, когда обращаем взгляд на поступки отдельных недолговечных индивидов, включить в кругозор истории медленнее текущий слой фигураций, составляемых этими индивидами. Но для такого расширения общественно-исторического кругозора еще недостает теоретического аппарата не в последнюю очередь потому, что сами историки в своей исследовательской работе часто думают обойтись без ясно сформулированных теорий. Маловероятно, чтобы в длительной перспективе можно было остановить процесс обогащения исторического способа научной работы социологическим. И не так уж важно, произойдет ли это расширение исторических перспектив благодаря усилиям социологов, историков или же благодаря сотрудничеству двух дисциплин.
Наконец, третий пункт, который стоит подчеркнуть в конце данного введения, теснейшим образом связан с двумя другими. В начале мы поставили вопрос, какие особенности прежней историографии приводят к тому, что историю то и дело переписывают заново. Отвечая на него, мы указали на различие между высоким стандартом научно-исторического документального подтверждения деталей и высокой степенью достоверности знания, которое на основе этого стандарта можно получить о деталях истории, с одной стороны, и гораздо более низким стандартом научно-исторического истолкования взаимосвязей между этими деталями и, соответственно, меньшей степенью достоверности знания об этих взаимосвязях, с другой стороны. Запас надежного конкретно-исторического знания растет, но прирост надежного знания о взаимосвязях деталей за этим ростом не поспевает. Поскольку для традиционных историков не существует никакой надежной базы для истолкования взаимосвязей в истории, оно остается в значительной мере отдано на произвол исследователей. Пробелы в знании о взаимосвязях между хорошо документированными деталями вновь и вновь заполняются с помощью интерпретаций, определяемых сиюминутными оценками и идеалами исследователей. Эти оценки и идеалы, в свою очередь, меняются вместе со сменой злободневных вопросов их эпохи. Историю каждый раз переписывают заново, потому что взгляд исследователей на взаимосвязи между известными из источников фактами предопределяется отношением их к вненаучным проблемам эпохи.
Едва ли нужно говорить особо о том, какая это насущная задача обеспечить исследовательской работе в области общественно-исторических проблем равномерную непрерывность прогресса от поколения к поколению, которая характерна для научной работы в других дисциплинах и без которой эта работа во многом утрачивает свое значение. Сказанного здесь на первых порах довольно, чтобы указать на то, что, если историки не будут отставлять в сторону свои недолговечные оценки и идеалы и не заменят в своей работе пока еще господствующие в исторической науке гетерономные оценки оценками автономными, стремление к большей преемственности в исследованиях едва ли может увенчаться успехом.