Пристроить старое животное сложно, как я уже сказала, но такие чудеса случаются. Главное понимать, что от вашего желания теперь зависит целая жизнь.
4. Арно, Аро и Плюха
Арно
Любимый Арно, с тобой из моей жизни ушла вселенная
Так начиналось мое письмо собаке. Вообще письма собакам я не пишу, общаюсь с ними словами, голосом и разговариваю мысленно. Но Арно был самым особенным псом для меня, и потому, когда он умер, я написала ему письмо.
«Я никогда не думала, что можно столькому научиться у тебя и что можно радоваться каждому дню, проводимому рядом с такой тяжелой собакой. Я помню все. Помню, как ты появился у нас и как я сказала тебе: «Теперь ты станешь моей собакой. Пусть даже на день, даже на час».
Мы гуляли с собаками в парке напротив дома, как вдруг увидели на полянке скопление собачников, причем все они смотрели куда-то вниз, в траву. У меня возникло тревожное ощущение, и мыслей о том, что люди наблюдают за играми своих питомцев, мне в голову не приходило. Конечно, мы подошли спросить, что стряслось, и увидели его.
Черный некрупный овчар лежал в траве пластом. Не мог встать. Настоящий скелет огромная голова с провалами на висках, повисшие уши и сплошные выпирающие ребра.
«Вот, лежит сказал кто-то. Не знаем, откуда взялся». Мы с мужем осмотрели пса, поспрашивали, не хочет ли кто забрать его себе, но никто не изъявил желания. «Тогда мы отвезем его в клинику, усыпим, чтобы не мучился», сказала я. «Правильно», поддержал кто-то. «Вы молодцы», добавил еще кто-то, и все начали потихоньку расходиться.
Я никогда не усыпляла собак. На тот момент с нами были четверо Фрост, Персей, Брыня и Шуня, а Ларочка жила с мамой.
И опыт у нас был совсем небольшой, но я уже знала, что, если собаке непоправимо плохо, ее лучше усыпить.
К сожалению, многие люди, видя, что животное заболело, по своей неопытности принимают решение об усыплении. Но при первом осмотре трудно определить, насколько все действительно необратимо. А я точно знаю, что в основном очень даже обратимо, если отвезти животное к врачу, но не на эвтаназию, а на обследование, на диагностику, если нужно в отделение интенсивной терапии. Но узнала я об этом не сразу Арно научил меня.
Мы сидели с ним на траве: я и он. Муж ушел в гараж за машиной, чтобы отвезти старика в ветеринарную клинику и завершить его страдания. Казалось, другой помощи мы не могли ему оказать. Он был так слаб, но пытался встать, и во время одной из попыток через его голову упал на землю старый ошейник. Мы отошли совсем чуть-чуть от того места, где нашли его, я села на куртку, Арно лег у меня в ногах. Мы ждали. Его лапы кое-как двигались, но общее истощение оказалось настолько сильным, что на ногах он держаться не мог.
Ночное небо было безоблачным, звездным и спокойным, как в кино. Он лежал, и в глазах у него была пустота, словно жизнь уже закончилась. А я говорила с ним о том, что все будет хорошо. Что я рядом и можно ничего не бояться. В общем, болтала ему какой-то наивный бред, ну а что я еще могла? Тогда я была уверена мы привезем в клинику этот скелет, простимся и усыпим. Но хотя бы эти минуты мы ему облегчим.
Муж приехал, мы осторожно переложили Арно на заднее сиденье машины, привезли в ветклинику. Долго стояли на парковке. Долго молчали. Уже наступила ночь.
Затем вошли. Врач, встретивший нас, что-то говорила об анализах, которые можно сдать только утром. А я видела негнущиеся лапы, сгорбленную спину, обреченный взгляд пса Почему-то мы даже не заикнулись об усыплении. На ватных ногах мы вышли из клиники, сели в машину и отправились домой. И Арно поехал с нами.
Я помню, как он расцвел в начале лета. И не помню месяца счастливее для нас, чем июнь того года. Я откармливала его, давала по две курицы в день! Вела фотохронику положительных изменений, а Арно самозабвенно запрыгивал на бордюры и спрыгивал с них, быстро шаркал за мной до выгула Тогда мы могли еще позволить себе гулять не перед домом и не на руках, а своими ногами, по своему желанию, даже подолгу. Он пытался сам запрыгнуть в машину, когда ездили по врачам, а дома порывался влезть ко мне на кресло.
Он жил мной, а я жила им. Он встречал меня с работы, виляя хвостом, заглядывая в глаза. Он с удовольствием ел и боялся зайти в комнату, чтобы не запачкать ковры вечно натертыми зеленой мазью от артрита локтями. Он всегда ложился в коридоре так, чтобы видеть хотя бы мою спину, когда я сидела за компьютером. И терпеть не мог, когда мне приходилось выдворять его на кухню на время студийных съемок (мы оборудовали дома крошечную фотостудию для съемки животных) стучал лапкой в дверь, а за стеклом я видела его ожидающий силуэт.
Несмотря на действительно сломанный позвоночник и проблемы со всеми лапами сразу, Арно ухитрялся охотиться на Брыньку, загонял его иногда на кресло и порой не давал пройти к миске с водой или ложился рядом с мисками и поджидал. Я испытывала невероятное счастье, видя интерес в глазах такой старой собаки. Мы еще шутили крокодил, то есть Арно, снова подстерегает лань, то есть тонконогого Брынечку, у водопоя.
Мы фотографировались, валялись на траве, много гуляли и играли. Выбегали на улицу по три-четыре раза в день. А потом мне потребовалось уехать на две недели из Москвы.
Вернувшись, я не узнала Арно. Вместо бодрого старичка меня встретил тяжело передвигающий лапы, усталый пес, который не хотел ничего. Не хотел ходить, не хотел гулять, у него вдруг клочьями полезла шерсть.
Я спросила мужа, когда Арно перестал уверенно ходить, как прежде? На третий или четвертый день после моего отъезда, ответил муж. Никто не смог определить настоящей причины, но с большой вероятностью предполагали, что Арно с моим отъездом испытал сильный стресс, от которого оправиться было очень тяжело. Слова «я была в шоке» не преувеличение. Я впала в шок и панику, и мы вновь начали ездить по врачам.
Тогда же впервые с мочой пошла кровь. Недели через две после моего возвращения Арно слегка ожил. Мы продолжали гулять, старались делать это подольше, но расстояния, на которые мы отдалялись от дома, сокращались с каждой неделей
Я больше не видела его таким, как до отъезда, но очень старалась делать для него максимум. У Арно диагностировали аденому простаты, но оперироваться в его возрасте запретили.
К осени он плотно сидел на лекарствах, из-за чего у него начались проблемы с шерстью, однако взгляд его был чист, и он постоянно находился рядом со мной, встречал меня хрипловатым лаем, начал заходить в гостиную и ложился слева от меня, пока я работаю, а ночью скромно спал у порога спальни.
А потом у Арно отказала задняя лапа и проявилось недержание. Он ходил уже очень медленно, пытаясь перебирать всеми лапами, но получалось не всегда. Я понимала, что справиться с недержанием уже нельзя и ругать Арно бессмысленно. Мы перестали ходить по лестнице и пересели на лифт, в лифт заходили с тряпочкой на случай неожиданности.
О прогулках на расстояние даже полусотни метров мы уже забыли Арно мог только перейти дорогу и шел так медленно, что мы гуляли все дольше, а не дальше, к сожалению. Из окон на нас смотрел весь дом, а я смотрела только на него. Он очень старался, он так боялся меня подвести. Он шел так быстро, как мог, но получалось плохо. К февралю задние лапы отказали практически полностью, но передние были еще сильными, и я стала носить его на руках с лестницы, а на улице придерживала под животом, помогая.
Соседи нас не понимали.
«Дашенька, его нужно усыпить», говорила при нашей встрече соседка по лестничной площадке, милая и деликатная пожилая дама, у которой не было собак, как и претензий к нам. Она просто нас жалела.
«Я друзей не усыпляю!» раздраженно отвечала я.
Однажды, выходя на выгул, я обнаружила прикрепленную к своей двери анонимную записку. Там говорилось, чтобы мой овчар перестал мочиться на кусты сирени перед домом. Что таким образом мы угробим кусты и нарушим красоту двора. Все это письмо сквозило неприязнью к старости и немощности моей собаки.
Все же прекрасно знали, как тяжело ему ходить, а злосчастные кусты сирени были первыми, до которых он дошкрябывал на своих негнущихся лапах
Когда Арно решил, что больше не хочет стоять на ногах, но не переставал ждать своего времени выгула, его начал носить мой муж. В любую погоду в метель или в солнце, они стояли во дворике перед нашим домом вместе и дышали воздухом, а потом Арно ехал на руках обратно домой. Мы ничего тогда про инвалидные коляски для собак не знали, но сейчас, оглядываясь назад, скажу инвалидная коляска к нам в лифт не влезла бы. В нашем подъезде был только маленький лифт, и я не представляю себе процесса выноса на руках отдельно овчарки, отдельно коляски и бесконечно сочувствую тем, кто сталкивается с подобными проблемами в мегаполисе.
А Арно продолжал лаять на Брыньку, хотя уже и не ходил за ним зато мог подловить, пока тот подойдет поближе, чтобы сделать смешной выпад вперед.
Несколько раз я поднимала его на ноги долгими курсами уколов вдоль позвоночника. У нас была разработана сложная схема лечения, которая держала Арно в «ходячей» форме до последнего.
Когда у Арно полностью парализовало заднюю часть тела и уколы перестали помогать, каждый вечер он требовал, чтобы я не забыла перенести его в спальню, когда сама пойду спать. Часто я засиживалась в гостиной за компьютером до глубокой ночи, и он засыпал рядом. Тогда я не будила его и на цыпочках выходила из комнаты, погасив свет. Но стоило мне лечь в кровать, как я слышала его требовательный лай.
Он был тяжелым, поэтому мы придумали ритуал перемещения из гостиной в спальню я брала его лежак за края и вместе с овчаром тащила по полу через коридор. Получались такие забавные катания, фактически такси премиум-класса от точки до точки.
Примерно через год, в мае, у Арно что-то случилось с пищеварительным трактом, он перестал поднимать голову, с туалетом стало совсем плохо. Ему поставили капельницу, но я чувствовала, что он уходит. Тогда я запретила ему уходить, так и сказала ему не смей уходить от меня.
У меня традиция есть. В Новый год, под бой курантов, я обычно загадываю желание и оно всегда сбывается. В том году я загадала, чтобы Арно прожил еще год, до следующей зимы. И тогда, в мае, я напомнила ему об этом. Он смотрел на меня и просил помощи. Я делала все, что только возможно, даже спала рядом несколько ночей: он не мог заснуть без меня ни на пять минут. Постоянно просил меня гладить его по голове. Стоило мне убрать руку, раздавался протяжный, сиплый умоляющий лай, и он тыркал меня теплым носом в ладонь. В полусне я продолжала его гладить.