Элизабет проводила Марабу взглядом.
Благослови бог твоего приятеля Ройтера. Он сделал из нас знатоков!
Мы не знатоки, Элизабет. Мы больше чем знатоки. Мы авантюристы. Мирные авантюристы. Война все переворачивает. То, что раньше было символом сытой надежности и затхлой буржуазности, теперь стало огромной авантюрой.
Элизабет рассмеялась:
Это мы превращаем все в авантюру.
Нет, время. Во всяком случае, на скуку и однообразие мы явно пожаловаться не можем.
Гребер взглянул на Элизабет. Она сидела перед ним на диване, в облегающем платье. Волосы спрятаны под маленькой шляпкой без полей, и с виду она походила на мальчика.
Однообразие, сказала Элизабет. Ты, помнится, хотел прийти сегодня в штатском?
Не смог. Переодеться было негде.
Гребер рассчитывал сделать это у Альфонса, но после дневного разговора больше туда не пошел.
Можешь переодеваться у меня, сказала Элизабет.
У тебя? А как же Лизер?
Да ну ее к черту. Я так решила.
К черту еще уйму всего, сказал Гребер. Я тоже так решил.
Официант принес вино, откупорил, но медлил, не наливал. Склонил голову набок, прислушался.
Опять начинается! Мне очень жаль, сударь.
Объяснений не требовалось. В следующий миг вой сирен перекрыл все разговоры в зале.
Бокал Элизабет зазвенел.
Где ближайшее убежище? спросил Гребер у Марабу.
Здесь, у нас.
Не только для гостиничных постояльцев?
Вы тоже здешний посетитель, сударь. Подвал очень хороший. Лучше многих в городе. У нас тут высокие армейские чины.
Объяснений не требовалось. В следующий миг вой сирен перекрыл все разговоры в зале.
Бокал Элизабет зазвенел.
Где ближайшее убежище? спросил Гребер у Марабу.
Здесь, у нас.
Не только для гостиничных постояльцев?
Вы тоже здешний посетитель, сударь. Подвал очень хороший. Лучше многих в городе. У нас тут высокие армейские чины.
Ладно. А что будет с венскими шницелями?
Их еще не жарили. Я приберегу. Внизу подавать нельзя. Вы понимаете почему.
Конечно. Гребер взял у Марабу из рук бутылку и наполнил бокалы. Один протянул Элизабет.
Выпей. До дна.
Она покачала головой:
Разве нам не надо идти?
У нас еще масса времени. Это предварительный сигнал. Возможно, налет вообще не состоится, как последний раз. Пей, Элизабет. Помогает против первоначального страха.
По-моему, ваш друг прав, сказал Марабу. Жаль, конечно, пить благородное вино впопыхах но это особый случай. Он побледнел и улыбался вымученно. Потом обратился к Греберу: Н-да, сударь, раньше мы смотрели в небо, чтобы молиться. Теперь чтобы браниться. Вот до чего дожили.
Гребер взглянул на Элизабет.
Пей! У нас еще масса времени. Можем всю бутылку осушить.
Она подняла бокал и медленно выпила. Всем своим видом выражая решимость и одновременно толику безоглядного расточительства. Потом отставила бокал и улыбнулась:
К черту и панику тоже. Надо отвыкать. Смотри, как я дрожу.
Ты не дрожишь. Жизнь в тебе дрожит. Мужество тут ни при чем. Человек мужествен, когда может защищаться. Все прочее тщеславие. Наша жизнь разумнее нас, Элизабет.
Ладно. Тогда налей мне еще.
Моя жена сказал Марабу. Сынок у нас хворает. Туберкулезом. Ему одиннадцать. Убежище там никудышное. Ей трудно отнести мальчика вниз. Она хрупкая женщина, сто шесть фунтов. Зюдштрассе, двадцать девять. Я не могу ей пособить. Должен оставаться здесь.
Гребер взял бокал с соседнего столика, наполнил, протянул официанту:
Вот, выпейте! У солдат есть старинное правило: если ничего сделать не можешь, постарайся не волноваться. Вам оно поможет?
Такое легко говорить.
Верно. Все мы не истуканами рождены. Выпейте до дна.
Нам не разрешается. На работе
Это особый случай. Вы же сами только что сказали.
Да Официант глянул по сторонам и взял бокал. В таком случае, если позволите, я выпью за ваше повышение!
За что?
За то, чтобы вас произвели в унтер-офицеры.
Спасибо. У вас острый глаз.
Официант поставил бокал.
Я не могу пить залпом, сударь. Вино слишком благородное. Даже сейчас, в особом случае.
Это делает вам честь. Возьмите бокал с собой.
Спасибо, сударь.
Гребер еще раз наполнил все три бокала.
Я поступаю так не затем, чтобы мы могли блеснуть хладнокровием, сказал он. Просто при воздушных налетах лучше выпить все, что имеешь. Неизвестно ведь, найдешь ли выпивку после.
Элизабет скользнула взглядом по его мундиру:
А тебя не поймают? В подвале-то сплошь офицеры.
Нет, Элизабет.
Почему нет?
Потому что мне наплевать.
Раз наплевать, значит, не поймают?
Риск меньше. Страх привлекает внимание. А теперь идем первый испуг миновал.
Часть винного погреба забетонировали, подперли стальными балками и переоборудовали в бомбоубежище. Вокруг стояли стулья, кресла, столы и диваны, на полу несколько обшарпанных ковров, стены аккуратно побелены. Нашелся и радиоприемник, а на серванте бокалы и бутылки. Роскошный подвал.
Они расположились неподалеку от дощатой двери, отделявшей собственно винный погреб. Следом за ними явилась целая компания гостей. В том числе очень красивая женщина в белом вечернем платье. Спина обнаженная, на левой руке сверкающие браслеты. Потом по лестнице спустилась шумная блондинка с рыбьим лицом, за нею несколько мужчин, две немолодые дамы и группа офицеров. Откуда-то вынырнул официант с помощником. Откупорили бутылки.
Мы могли бы прихватить свое вино, сказал Гребер.
Элизабет покачала головой.
Твоя правда. Скверный героический театр.
Так нельзя, сказала она. Не к добру это.
Она права, подумал Гребер, сердито глядя на официанта, который с подносом ходил по подвалу. Тут не мужество, а просто легкомыслие. Опасность дело слишком серьезное. И во всей серьезности и глубине постигаешь ее, только увидев очень много смерти.
Второе предупреждение, сказал кто-то рядом с ним. Летят!
Гребер придвинул свой стул поближе к Элизабет.
Мне страшно, сказала она. Невзирая на хорошее вино и все решения.
Мне тоже.
Он обнял ее за плечи и почувствовал, как она напряжена. И внезапно на него волной нахлынула нежность. Эта девушка зверек, который почуял опасность и сжался в комочек, она не храбрилась и не хотела храбриться, мужество служило ей обороной, жизнь в ней напряглась при звуке сирен, изменившемся и теперь означавшем смерть, и она не пыталась это скрыть.
Он заметил, что на него пристально смотрит спутник блондинки. Тощий обер-лейтенант с убегающим подбородком. Блондинка смеялась, соседний столик глазел на нее с восхищением.
Легкая вибрация пробежала по подвалу. Затем донесся приглушенный гул разрыва. Разговоры смолкли и начались вновь, громче и наиграннее. Грянули еще три разрыва, быстро, один за другим, и ближе.
Гребер крепко обнимал Элизабет. Увидел, что блондинка перестала смеяться. Неожиданно подвал содрогнулся от тяжелого удара. Помощник официанта отставил поднос и вцепился в точеные деревянные столбики буфета.
Спокойно! крикнул резкий голос. Это далеко отсюда.
Как вдруг стены затрещали, посыпалась штукатурка. Свет замигал, точно в плохо экспонированном кинофильме, в подвал ворвался грохот, замельтешили тьма и свет, и в беспорядочных вспышках группы за столиками казались невероятно медленными кадрами, снятыми лупой времени. Женщина с обнаженной спиной вначале еще сидела, при следующем разрыве и вспышке она уже стояла, при третьем устремилась в ближайшую темноту, потом какие-то люди держали ее, и она кричала, а свет окончательно погас, и в сотнях гулких громовых раскатов вся земная сила тяжести как бы исчезла, подвал парил в воздухе.
Это просто свет, Элизабет! крикнул Гребер. Свет вырубился. От взрывной волны, вот и все. Где-то повредило проводку. Гостиница цела.
Девушка прижалась к нему.
Свечи! Спички! кричал кто-то. Здесь же должны быть свечи! Черт побери, где свечи? Или карманные фонари!
Вспыхнуло несколько спичек. В большом грохочущем помещении они казались узкими блуждающими огоньками и освещали лица и руки, будто тела уже распались от грохота и лишь голые руки и лица еще витали вокруг.
Черт побери, неужели здесь нет аварийного освещения? Где официант?
Круги света порхали вверх-вниз, по стенам, взад-вперед. На миг возникла обнаженная спина дамы в вечернем платье, сверкнули драгоценности, мелькнул темный открытый рот они словно реяли на черном ветру, а голоса были как слабые вопли полевых мышей на фоне басового гула разверзшихся бездн потом раздался вой, нараставший стремительно и невыносимо, будто гигантская стальная планета низвергалась прямо на подвал. Все зашаталось. Кружки света встрепенулись и погасли. Подвал уже не парил, чудовищный грохот, казалось, взломал все и швырнул вверх. Гребер будто взлетел, вот-вот врежется головой в потолок. Обеими руками он вцепился в Элизабет. Ему почудилось, что девушку отрывают от него. Он навалился на нее, подмял под себя, бросил на пол, накрыл ее голову опрокинутым креслом, ожидая, что сейчас рухнет потолок.
Треск, звон, рывки, шум, стук, будто исполинская лапа нанесла удар и выдернула подвал в вакуум, который рвал из тел легкие и желудки, выдавливал кровь из жил. Казалось, еще секунда и придут последняя грохочущая тьма и удушье.
Но нет. Внезапно возник свет, бурный вихрь света, словно из-под земли выметнулся столб огня, белый факел, женщина, которая закричала:
Я горю! Горю! Помогите! Помогите!
Она вскочила, замахала руками, вокруг сыпались искры, взблескивали драгоценности, искаженное ужасом лицо было ярко освещено потом к ней устремились голоса и мундиры, кто-то повалил ее на пол, она извивалась и кричала, перекрывая вой сирен, гул зениток, грохот разрушения, пронзительно, а затем глухо, сдавленно, из-под кителей, скатертей и подушек в уже опять темном подвале, как из могилы.
Гребер обхватил голову Элизабет ладонями, накрывал ее собой, прижимал к себе, зажимая ей уши, пока огонь и крики не утихли и не стали всхлипами, темнотой и запахом обгорелой одежды, плоти и волос.
Врача! Приведите врача! Где врач?
Что?
Ее надо отвезти в больницу! Черт, ничего не видно! Надо вынести ее отсюда.
Сейчас? сказал кто-то. Куда?
Все замолчали. Прислушались. Снаружи гремели зенитки. Но разрывы бомб прекратились. Только орудия палили.
Они улетели! Все кончилось!
Лежи, шепнул Гребер на ухо Элизабет. Не двигайся. Бомбежка кончилась. Но пока что лежи. Здесь на тебя никто не наступит. Не двигайся.
Надо еще подождать. Вдруг начнется вторая волна, проговорил неспешный учительский голос. Снаружи пока что небезопасно. Осколки!