Сию же преданность произвела душевная добродетель. Но что получил он, и получил немедленно, сие открывает история, потому что по окончании молитвы пришла Ревекка и показала в себе признак страннолюбия. Едва услышала, что просят у ней воды, как спешит напоить всех верблюдов и, с трудом почерпая воду, утоляет жажду и словесных, и бессловесных, показывая вместе и мужество, и человеколюбие, являя в себе образец невесты, изображенной в молитвенном слове, доказывая, что она достойна Авраамова дома и водится одинаковыми правилами со страннолюбивым шурином78. Ибо сего просил в молитве своей верный оный раб: не красивой и величавой наружности, не цвета ланит, не красоты очей, не правильного очертания бровей, не знатности рода, не великого богатства, но страннолюбивого сердца, тихого поведения, кроткой и скромной речи, снисходительного и человеколюбивого нрава, достойного дома господина его, который открыт для всех странников, принимает всякого рода людей и всякому предлагает, что требуется. Этого просил он, это и получил. И не тотчас, [Col. 692] не подумав, принял это, но подверг испытанию все, с ним совершающееся, хотел, как говорит, видеть, аще благоустрой Бог путь ему, или ни (Быт. 24:21). Когда же увидел все признаки, о которых просил, и тогда прежде песнопения не отдал залога обручения и не забыл Давшего от полноты удовольствия. Но, взирая на дар, верил, что видит и Подателя дара, и Его прежде прославил по мере сил, а потом принял уже дар. Ибо спросив девицу, кто она и кем рождена, и узнав, что она дочь Вафуилова, что есть у них пристанище и достаточно корма для верблюдов, раб Авраамов, как сказано, поспешив поклонися Господу ирече: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего: и мене благоустрои Господь в дом брата господина моего (Быт. 24:2627). Поскольку получил больше, нежели сколько просил: девица не только дала ему воды, но и сама предложила дать пристанище, обещала снабдить пищей и его, и верблюдов, увидел притом, что и родство, о котором не упоминал в прошении, показано ему вместе с тем, о чем просил, то какими только мог песнопениями воздал Оказавшему сию милость и засвидетельствовал нелживость Божиих обетований. Ибо говорит: благословен Господь Бог господина моего Авраама, Иже не остави правды Своея и истины от господина моего Авраама. «Праведен Ты, говорит он, потому что прилагаешь великое попечение о благочестивых и преданного служителя Твоего, моего же милостивого господина, удостаиваешь всякого внимания. Истину же слов Твоих возвещают дела. На детях подтверждаешь верность обетований, какие дал господину моему». Так прославив Великодаровитого, предлагает девице залоги обручения, золотом украшает уши, как охотно и скоро внемлющие прошениям странников, также украшает и руки, прекрасно послужившие великодушию сердца. А когда вошел в дом, увидел ее родителей, открыл заповедь господина своего, познал и Божию помощь и испытал на себе великую услужливость, с какою приняли его, как знакомого, тогда забыл ли он о господине, при множестве забот потерял ли его из виду и собственное свое отдохновение предпочел ли услугам ему? Нимало. Но когда и родитель, и родительница девицы, и единоутробный ее брат стали просить, чтобы остался у них и могли они несколько дней насладиться пребыванием отправляющейся в путь девицы, раб сказал: не держите мя, Господь бо благоустрой путь мой во мне: отпустите мя, да иду к господину моему (Быт. 24:56). Так везде украшает речь свою Божиим именем, [Col. 693] от Бога производит даяние благ и Божию же промышлению приписывает совершающееся с ним самим. Что же, скажи мне, повредило ему рабство? Кто из воспитанных в свободе и гордящихся свободными предками показал в себе столько добродетели? Оставил ли он недостигнутою какую-либо меру высокого благочестия? Но, может быть, кто-либо из знающих, как сплетать клеветы, и научившихся очернять хорошее скажет, что любомудрие господина послужило назиданием рабу и на него взирая, как на некий образец, извлек он для себя сии черты добродетели. А имеющие худых господ также отпечатлевают в себе подобие своего образца и, заимствуя у господ начатки худого нрава, становятся делателями порока, показывая в себе своих учителей. Итак, обличим ложь их и покажем, что приобретение добродетели и порока есть дело произвольное и что раба, который не хочет жить порочно, никакой худой господин не принудит к тому.
Да будет же выведен на середину божественный Иосиф (Быт. 3740), внук Ревекки, правнук патриарха Авраама, представлен в весне дней его, в юности, во всей красоте (потому что весна есть самое цветущее время года). В весне дней своих был он, цветущие были годы его, но, отличаясь красотой телесной, имел он душу, и тело превосходившую красотою, любим был он отцом, пользовался самою нежною его привязанностью не только как после рожденный, но и как сходный с ним по нравам, как точный отпечаток отцовской добродетели. Когда же он увидел сны свои и пересказал их отцу в присутствии слышавших братьев, немедленно ополчается против него зависть, и терпит он укоризны, порожденные завистью (Быт. 37:5-10). А по прошествии небольшого времени не терпевшие счастья, возвещенного снами, увидев идущего к ним отрока, устремляются, как звери на агнца, отставшего от стада и оставшегося без попечения о нем пастыря, и, не уважив седин отца, не сжалившись над старостью, которой, как некий жезл, служил опорою юноша, забыв и закон естества, и право родства, и единство происхождения, и юность возраста, и неведение порока, и эту невольную (потому что была во сне) власть и начальство, пока еще незначительнее всякой тени, немедленно вознамерились предать его смерти и осквернить руки родственною кровью. Потом, когда Рувим [Col. 696] воспретил убийство и дал совет избежать сего осквернения, на краткое время скрывают Иосифа во рве, а вскоре после сего продают купцам измаильтянам и убийство заменяют продажею, не желая видеть того, который, хотя и во сне, но имел над ними власть (Быт. 37:1836). Такое наказание потерпев за сны, Иосиф приведен был в Египет, снова продан Потифару (т& Шутефру), который был архимагиром79 у царя. Но и здесь оставшись, сохранил он отеческую свободу, соблюл в чистоте благородство предков: не изменял в себе доброго чувства, соображаясь со временем, его бедствия не сопровождались переменою нравов и решимость воли не менялась в нем, как цвет. Напротив того, вступив в иной образ жизни, из свободы перейдя в рабство, остался тверд в прежнем добром чувстве, и говорил ли, делал ли что бы то ни было, всегда на челе его ясно видима была стыдливость. А поэтому немедленно удостаивается он всякой почести, и ему поручается управление господским домом. И господам всегда был предан, а к другим служителям справедлив. Благопризнательный к почтившим, прилагает должное попечение о подчиненных его управлению, за что и стал любим теми и другими, потому что пользовался свыше соразмерною добродетели милостью, лучше же сказать, пожинал во много крат обильнейшие плоды трудов. Посему что ни делал он, все благоустроял Бог в руках его.
Но и здесь снова открылось для него иное бедствие: за треволнением рабства последовала более жестокая буря. Одна волна миновала другая настигла его, и совершая путь среди таких волн и бурь, сохранил он ладью не погрязшею в водах. Был он, как сказано, молод, украшался свежестью возраста, подобно цветку, едва раскрывшемуся из чашечки, на подбородке его расстилался пушок и наподобие венка окружал щеки, лучи красоты его сливались со скромностью, срастворялись свободою, на челе восседала стыдливость, на губах имела место убедительность. Непрестанно видела это госпожа и, когда должно было почерпнуть из сего пользу, впала в ров непотребства. А так как зрение, служа пищею огню похотения, внутри ее возжигало высокий пламень, то разумная сила, не угасив искры в самом начале, была уже не в силах затушить ее впоследствии, когда от искры сделался больший пожар. И тогда, приняв в помощники бесстыдство, пыталась она словами уловить в сети юношу. Но так как добыча не поддавалась сетям, легко перескакивала через вбитые в землю колья, любодейные, прикрашенные сладострастием речи упрашивавшей госпожи оставались без действия и не вели ни к чему, то, оставив уже слова, решается она искусить самым делом: воспользовавшись тем, что никого не было в спальне, схватывает юношу, подумав, что он раб, а не господин страстей. Но не на отсутствие людей надеялся Иосиф, а видел повсюду присутствующее
Око, [Col. 697] не привел себе на мысль своего рабства, не убоялся ее господства, рассуждая о великости бедствия, какое претерпевал, не захотел ослабить бразды страстям, будто никто не надзирает над делами человеческими и не потребует отчета у решившихся делать неправду, но противостал рассудком рабству, господству, перемене в образе жизни, стремлению вожделения, легко воспламеняющемуся возрасту, убедительным, обольстительным речам, с какими госпожа обращалась к рабу, отсутствию обвинителей, ожидаемой клевете, тысячам бедствий, какие могли произойти от сего. И прежде всего, отступив от законов рабства и приняв на себя должность советника и учителя, делается защитником целомудрия и обвинителем непотребства. И юноша старейшей летами, раб госпоже, не носивший еще супружеского ига и подверженный сильным приражениям вожделения живущей с мужем, имеющей возможность законно удовлетворять похотение, дает урок целомудрия.
Но и здесь снова открылось для него иное бедствие: за треволнением рабства последовала более жестокая буря. Одна волна миновала другая настигла его, и совершая путь среди таких волн и бурь, сохранил он ладью не погрязшею в водах. Был он, как сказано, молод, украшался свежестью возраста, подобно цветку, едва раскрывшемуся из чашечки, на подбородке его расстилался пушок и наподобие венка окружал щеки, лучи красоты его сливались со скромностью, срастворялись свободою, на челе восседала стыдливость, на губах имела место убедительность. Непрестанно видела это госпожа и, когда должно было почерпнуть из сего пользу, впала в ров непотребства. А так как зрение, служа пищею огню похотения, внутри ее возжигало высокий пламень, то разумная сила, не угасив искры в самом начале, была уже не в силах затушить ее впоследствии, когда от искры сделался больший пожар. И тогда, приняв в помощники бесстыдство, пыталась она словами уловить в сети юношу. Но так как добыча не поддавалась сетям, легко перескакивала через вбитые в землю колья, любодейные, прикрашенные сладострастием речи упрашивавшей госпожи оставались без действия и не вели ни к чему, то, оставив уже слова, решается она искусить самым делом: воспользовавшись тем, что никого не было в спальне, схватывает юношу, подумав, что он раб, а не господин страстей. Но не на отсутствие людей надеялся Иосиф, а видел повсюду присутствующее
Око, [Col. 697] не привел себе на мысль своего рабства, не убоялся ее господства, рассуждая о великости бедствия, какое претерпевал, не захотел ослабить бразды страстям, будто никто не надзирает над делами человеческими и не потребует отчета у решившихся делать неправду, но противостал рассудком рабству, господству, перемене в образе жизни, стремлению вожделения, легко воспламеняющемуся возрасту, убедительным, обольстительным речам, с какими госпожа обращалась к рабу, отсутствию обвинителей, ожидаемой клевете, тысячам бедствий, какие могли произойти от сего. И прежде всего, отступив от законов рабства и приняв на себя должность советника и учителя, делается защитником целомудрия и обвинителем непотребства. И юноша старейшей летами, раб госпоже, не носивший еще супружеского ига и подверженный сильным приражениям вожделения живущей с мужем, имеющей возможность законно удовлетворять похотение, дает урок целомудрия.
И сами священные слова целомудренного юноши достойны того, чтобы выслушать. Аще господин мой, говорит он, не весть мене ради ничтоже в дому своем, и вся, елико, суть ему, вдаде в руце мои, и ничто есть выше мене в дому сем, ниже изъято бысть от мене что-либо, кроме тебе, понеже ты жена ему еси: и како сотворю глагол злый сей и согрешу пред Богом? (Быт. 39:89). «Не видишь Того, говорит юноша, Кого вижу я. Ты упиваешься страстью, а я не принял этого опьянения, напротив того, вижу Правителя этой вселенной, Который видит каждое событие. Сему Оку, если угодно Ему что-либо видеть, не препятствуют ни кровля, ни стена, ни запертые двери, и мрак ночной не служит препятствием Его зрению. Ясно видит Оно и зарождающиеся мысли, и в точности усматривает прежде рождения едва зачавшиеся в уме слова. Взирая на сие Око, страшусь и ужасаюсь, не могу поругать брачное ложе, этот источник естества, эту дверь, вводящую в жизнь, которая является причиной того, что не оскудевает человеческий род, и которая не дозволяет смерти угасить естество наше, но руки подсекающей [смерти] утомляет новым насаждением и серп пожинающей [смерти] побеждает новым произращением, которая уподобляется весне, являющейся после грабительств зимы и снова одевающей, что было обнажено ею. Ты приняла на себя иго, жена, люби это иго. Не разрывай ярма и не смотри по сторонам, но обращай взор на супруга. С ним повелено тебе влечь земледельческий плуг. Не бесчести супружеских законов и уставов природы, не причиняй поругания ложу, сподобившемуся чести от Бога. Ты поставлена господствовать над другими, не будь рабою сластолюбия, [Col. 700] не оскорбляй господства лукавым сим рабством, рабственных похотей не делай госпожами души, не извращай порядка, не отнимай власти у рассудка, не вручай бразды страстям. Мне желательно, чтобы и ты стала свободною от страстей. Но если и не послушаешься, не захочешь освободиться от упоения, то я не соглашусь быть преступником закона. По телу я раб, а не по душе. Да и по другой причине ненавижу несправедливое дело. Одолженный вашими многими благодеяниями, обладательница моя, не согласен я воздавать господину противным. Будучи куплен за деньги, предпочтен я родившимся в доме, вчера или позавчера вступил к вам в дом, принял бразды правления над всем, господин поставил меня попечителем над всеми в доме и недавно купленному велел быть властелином всех. Тебя одну, уважая законы брака, оставил вне пределов моего господства. Поэтому какими глазами буду смотреть на того, кто столь почтил меня, если воздам ему таким поступком? Гнусно, обладательница моя, крайне гнусно забвение милостей, непамятование благодеяний. Но и этого хуже, до крайности хуже обида, и притом такая обида, сделанная благодетелю. Хранить, а не расхищать поставлен я господское достояние. Не сделаюсь грабителем вместо надежного стража. Не коснусь того, что поставлено вне моей власти, не буду подражать прародителю Адаму, который, приняв во власть все растения, простер руку к оставшемуся вне его власти (Быт. 2:1617; 3:17) и, пожелав одно то, лишился всех». Так объяснялся этот раб пред лукавой этой госпожой; ни рабство, ни лукавство госпожи не сделали ему вреда, лучше же сказать, показали его в большем блеске, подобном блеску золота или драгоценного камня. Но поскольку не убедил словами и, принуждаемый, должен был спасаться бегством, то, бросив одежду, ушел нагой, под одним покровом целомудрия, потому что не стыдился, как Адам по преступлении (Быт. 2:7), но какое тот имел понятие о телесной наготе до преступления, с таким же и он вышел от госпожи. Тогда прибегает она к клевете, уверяет в ней мужа: защитника целомудрия называет злоумышленником против целомудрия. А он, молча, принимает приговор господина и не хочет обнаружить лукавства госпожи; решается лучше молчанием подтвердить клевету, нежели раскрыть злой умысел и обличить госпожу в явном непотребстве. Дал он ей совет, какой должно было дать, а жалобу, какую мог произнести, не произнес, но, как осужденный заочно, не являясь пред глазами судьи, не слыша обвинения, принял наложенное наказание, переселился в темницу, заключен был в узы со злодеями и все несчастия перенес мужественно.