Со скал неслись отчаянные крики птиц. Казалось, птицы раз за разом бьются в низкий потолок неба, не в силах вырваться с острова-клетки. Неужели в этих птиц перерождаются ссыльные после смерти? Им не дозволено покинуть остров даже в следующем рождении? Вот ведь какие глупости в голову лезут! Надо поскорее убираться отсюда.
Как тут вообще можно жить?!
Видимо, последнюю фразу я произнес вслух. Дайкидзин обернулся на ходу, решив, что я обращаюсь к нему:
Видимо, последнюю фразу я произнес вслух. Дайкидзин обернулся на ходу, решив, что я обращаюсь к нему:
Плохо здесь жить, господин. Хуже некуда!
Тогда почему ты еще жив? Почему не покончил с собой?
Жить в позоре и бесчестии?! Страдать от голода и холода? Выпрашивать подачки? Подчиняться людоеду, звать его Большим Братом? И все это без надежды когда-нибудь вернуться к нормальной жизни? То, что я предложил Дайкидзину, было стократ лучше его нынешнего существования.
Страшно, господин, признался ссыльный. Страшно, но страх пустяки. Сказать по правде, я уже решился. Если бы не госпожа Тэнси
Тэнси?
Самоубийство грех, сказала она. Нет в нем чести, нет и спасения. Самоубийц ждут демоны преисподней. Смеются, точат когти. «Хочешь в ад?» спросила она. Я подумал и решил, что не хочу.
Ты поверил ей?
Да, господин. Она так говорит, что веришь.
Зря тревожишься, подумал я о Дайкидзине. Вряд ли в аду хуже, чем на твоем острове.
Неслыханная дерзость! Немыслимая глупость! Всякий знает: кто предпочел смерть позору, попадет в рай будды Амиды! Или получит следующее рождение, лучше нынешнего! Это всем известно!
Нижайше прошу простить меня, господин. Да, я слишком доверчив.
Что еще наболтала тебе эта женщина?
Убийство грех, сказала она. Убил ты себя или кого-то другого все едино. Но есть такое убийство, которое самоубийство, и оба они вовсе не грех! Представляете? Она такое сказала! Воистину она бодисаттва! Слушаю и верю; не понимаю, но верю! Вы бы тоже поверили, господин Умоляю, дайте мне немного еды! Я сейчас умру от голода.
Есть на ходу сможешь?
Да, господин! Конечно, господин!
Мигеру, дай ему поесть.
Действительно ли ссыльный так голоден, что возьмет еду из рук каонай? Взял, не побрезговал. Один рисовый колобок целиком сунул в рот, другой крепко зажал в руке и припустил по тропинке, оглядываясь на нас через плечо. Боялся, что отберем, что ли? Я едва за ним поспевал. Мигеру, тот вообще в кои-то веки использовал свою клюку по назначению: взбирался с ее помощью по здешней крутизне.
Пришли, господин.
Пещера оказалась просторной. Один вход высотой в полтора человеческих роста и шириной в размах моих рук. Далеко ли она тянулась? Снаружи не разобрать: все тонуло в глухом сумраке.
Я шагнул вперед.
Госпожа Тэнси! возвестил Дайкидзин. Последовать за мной он не торопился. Это к вам!
Чистый тебе привратник! Недурно тут мельник устроился.
В семи шагах от входа, там, куда не слишком задувал холодный ветер, жались друг к другу самодельные ложа: охапки сухих водорослей. На ближнем храпел детина, укутанный в тряпье. Чтобы его разбудить, требовалось нечто большее, чем наши голоса и мои шаги. В очаге, сложенном из угловатых обломков камня, рдели угли. Дальше валялась груда хвороста судя по виду, плавник, выловленный у берега. На уступе стоял котелок, весь в копоти, и стопка глиняных плошек. На веревках, натянутых между стеной пещеры и потолком, висела рыба и какие-то узелки должно быть, со съестными припасами
Рада вас видеть, господин дознаватель. Хорошо ли добрались?
Она выступила из темноты, одетая в знакомый мне плащ с капюшоном. Даже без белил, румян и пудры, с волосами, собранными в простую крестьянскую прическу, гейша Акеми производила сильное впечатление. Еще большее впечатление производило то, что мельник приветствовал меня так, будто мы вчера расстались.
Рада? Мы оба знаем, что ты мужчина!
Нижайше прошу простить мою дерзость. По закону, насколько мне известно, человек, занявший женское тело в результате фуккацу, считается женщиной вне зависимости от того, кем он был в предыдущей жизни. Если я ошибся, умоляю о снисхождении!
Во время допроса он изъяснялся иначе.
Ты прав, Сабуро из Фукугахамы. По закону ты женщина. И я буду обращаться к тебе сообразно закону. Сабуро? Акеми-вторая? Или мне следует называть тебя Тэнси?
Если вам не трудно, господин.
Хорошо, согласился я.
Изо всех сил я старался преисполниться терпением и кротостью. В свете того, что мне предстояло, это было необходимо.
Твое дело пересмотрено. Ты признан признана невиновной. Я прибыл забрать тебя из ссылки. Служба Карпа-и-Дракона Я приношу тебе извинения по поводу допущенной ошибки.
Вот, сказал. И даже поклонился.
И не сгорел от стыда.
Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем, ответила Тэнси. Голос ее звучал нараспев, рождая эхо под сводами пещеры. Бог судия праведный, крепкий и долготерпеливый.[35]
За моей спиной вздрогнул Мигеру. Хотел что-то сказать, но нет, промолчал. Не знаю, что его взволновало. Наверное, удивился, что мельник знако́м со священными текстами. Су́тру, а может, наставления патриархов древности, которые сейчас цитировала Тэнси, я никогда не слышал. Но мало ли чего я не слышал?
Я не держу на вас зла, господин, добавила она. Вы выполняли свой долг. Я же был непорочен пред Ним, и остерегался, чтобы не согрешить мне. И воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих пред очами Его.[36]
Мигеру задышал чаще.
Идем, Тэнси. Нас ждет корабль.
Да, господин. Могу я попросить вас о сущем пустяке?
О чем же?
Я вижу у вашего слуги корзинку. В ней еда?
Да.
Не могли бы вы оставить эту еду моим братьям? Тем, кто вынужден влачить жалкое существование на этом острове?
Тэнси печется о собратьях по несчастью? Я не видел в этом ничего дурного.
На пристани мой слуга отдаст корзинку ссыльным. Другие слуги сделают то же самое.
Вы очень добры, господин!
До пристани мы добрались без приключений. Дайкидзин следовал за нами, пуская слюни. Когда наши слуги поставили корзинки на причал, ссыльные бросились к вожделенной добыче, толкаясь и бранясь. И остановились, услышав голос Тэнси:
Не делайте друг другу зла. Не отбирайте еду у слабого. Поделите, что вам дали, между всеми поровну.
Ссыльные молчали. Не желая смотреть, как они станут делить еду, я двинулся к сходням. Я ждал шума драки, но за моей спиной все было тихо.
4. «Что в тебе такого ценного?»
Пока мы плыли обратно, я все время глядел на Тэнси. Прекрасная женщина, уже отмеченная печатью острова Девяти Смертей нуждой и истощением она сидела на корме, не по-женски широко разведя колени. Она ни с кем не пыталась заговорить; впрочем, и с ней никто не заговаривал.
Между собой мы тоже не говорили. Меня это устраивало, потому что не мешало размышлять. Я беседовал с Тэнси, как с мужчиной, хотя он об этом не знал.
Эй, мельник!
«Ты признаешь себя виновным в краже имущества госпожи Акеми? спросил тебя судья перед вынесением приговора. В попытке незаконно покинуть город?»
И ты ответил:
«Да, господин судья.»
«в краже лодки?»
«Да, господин судья.»
«в попытке скрыть фуккацу?»
«Да, господин судья.»
Все время да, ни разу нет. Ни малейшей попытки обелить себя. Самый отъявленный злодей, зная, что его преступления доказаны, начинает юлить, желая смягчить приговор. Самый тупой крестьянин помимо признания добавляет что-нибудь, что, по его мнению, может его спасти. Ты же соглашался, ничего не добавляя сверх того.
Почему, Тэнси?
Без признания нет приговора. Но если обвиняемый упорствует, запирается или искажает доказанное, признание у него выбивается пытками. Согласно трактату о пыточном деле, с которым я ознакомился по настоянию архивариуса Фудо, судебным палачам рекомендуются четыре вида воздействия на обвиняемого бичевание с присыпанием ран песком, придавливание «камнями из Идзу», связывание с перекрытием кровеносных сосудов и подвешивание за руки, скрученные за спиной. Пытки же голодом или дымом в трактате и вовсе упоминались не как пытки, а как способы убеждения.
Лучше признаться здоровым, чем калекой.
Ты боялся пыток, Тэнси. Боялся боли? Или боялся того, что не выдержав му́ки, ты признаешься в чем-то, о чем следует молчать?! В чем-то, не имеющем касательства к делу гейши?! Язык человека проворен; испытывая мучения, легко проболтаться. Неужели, Тэнси, тебе проще было умереть на острове Девяти Смертей за грабеж, побег и сокрытие фуккацу, нежели выдать тайну, о которой знал ты один?
А может, ты знал, что Девять Смертей пощадят тебя? Что за тобой приедут, освободят, живым вынут из пасти дракона? Инспекция надзора обладает такой властью, тебе оставалось лишь продержаться до прихода спасения. И ты держался, Большой Брат тому подтверждение. Заключен в теле слабой женщины, ты без труда справился с громилой-людоедом. Притворяясь милосердным, занял пещеру Большого Брата. Ухаживая за пострадавшим от твоей руки, пользовался его припасами съестного. Укрывался одеждой, которую Большой Брат отобрал у ссыльных.
Кто ты, Тэнси, посланец небес?
Ты мэцукэ, «цепкий взгляд»? Шпион на службе у правительства? Там, на пристани, я понял жест Кицунэ-дзару: похожий на обезьяну слуга инспектора показал господину, что ты, Тэнси, сделал с Большим Братом. Силач дергался от твоего прикосновения, хрипел, рвал зеленой желчью, но остался в живых. Ты лазутчик, чья цена высока?! Я готов допустить, что инспектор Куросава вмешался в твою судьбу, играя жизнью и честью судей и дознавателей, вовсе не ради плотской страсти к телу прекрасной гейши. Любовь сильна, но инспектор не похож на человека, что руководствуется чувствами.
Он спасал не гейшу, но лазутчика? Кладезь секретов? Доверенное лицо?! Не думаю, Тэнси, что твой ранг в инспекции надзора столь высок. Умер в ссылке от голода, и ладно, был человек, и нет, и забыли о человеке
Если ты шпион, Тэнси, что в тебе такого ценного?
Я еще раз оглядел молчаливую женщину с ног до головы. Со стороны могло показаться, что молокосос, у которого чешется в штанах, пускает слюни при виде красавицы. А, пусть думают, что хотят!
«Я был не в себе, господин»
Помнишь, Тэнси? Ты сказал мне это во время допроса.
«Не понимал, кто я, что со мной. Куда ни гляну, кругом страх и ужас! Я умер. Я живой. Я женщина из города. Гейша? Я мельник, я не умею быть гейшей! Дай, думаю, сбегу куда подальше»
И еще:
«Не бойся, дочь моя»