Шурка!!!
Он вздрогнул, отскочил и оказался незнакомым мальчишкой:
Тьфу, холера полосатая. Пшла! лягнул ногой воздух, метя Тане в бок. Таню обдало едким запахом его страха. Полоснуть его, что ли? Да лень мараться.
Она потрусила дальше. Во рту кислый вкус досады. «Маленький говнюк». Хотел ударить ногой ее! Потом поняла: досадно на саму себя.
«Конечно, соображала на ходу Таня, вот ведь я дура какая. Я искала мальчика. А Шурке сколько ему уже? Здоровенный, наверное, вымахал».
Чувство было одновременно приятным и жутким.
Один раз, лежа на чердаке, глядя, как в пробоинах в крыше вьется снежок, Таня задумалась: а сколько лет ей самой? Кошки сколько вообще живут? Кошек у них дома никогда не было. Девять лет? Пятнадцать? По спине продрало холодом. Таня зарылась носом поглубже в собственный хвост и больше про это старалась не думать.
«Юноша, значит, а? Шурка?! Юноша?!» она усмехнулась. Не может быть! Еще как может. Беспокойство охватило ее: а вдруг я его несколько раз видела и попросту не узнала? Люди ведь меняются. Мог он измениться настолько? Не только рост. А вообще всё. Что там бывает с мальчиками. Прыщи. Мерзкие тощие усики. Руки-грабли. Ломающийся голос. Шурка?! Фу-у-у-у. Она прыснула.
Стой! Назовись! окликнул ее воинственный голос.
Таня хмыкнула. Не остановилась.
Пароль!
Таня закатила глаза. Еще одна туда же. Все сейчас понабрались этих выражений.
Входишь в зону моей оккупации.
Пошла в жопу, лениво бросила Таня.
Вызываю на бой! провыло сзади. Таня не обернулась.
Таня слышала мягкие скачки по асфальту. «Вот дура. Кто ж так делает?» дернула усом Таня. Кошек в Ленинград наловили бог весть откуда. Деревенским труднее всего было привыкнуть к большим улицам: справа дома, слева дома, внизу асфальт, вверху небо, а между домом и домом не просунуть и листка бумаги; бежишь по улице всё равно что в трубе: ни свернуть, ни шмыгнуть, только прямо. Опасно? Опасно. Улиц надо избегать.
Моя зона-а-а-а!
Кошка летела в лобовую. «Деревенская, наверное», смягчилась Таня. Подпустила поближе. На!
Никто из прохожих и не заметил, что две кошки шипя сцепились и расцепились. Видели только две мохнатые фигуры. Одна на тротуаре, хвост трубой. Другая облизала разодранный бок. Завывая, потрусила прочь, нырнула в арку.
Пароль ей скажи, фыркнула Таня угрюмо. Победа за ней, а настроение почему-то поганое.
Таня растопырила перед глазами пальцы: почистить оружие, прежде чем убрать.
Когти были великолепны. Пять острых серпов. Но привычной гордости при виде них не ощутила.
Это Шурка-то изменился? Да что вы говорите! «и хвост в придачу. Высший класс, мрачно думала Таня. А так, вообще, узнать меня довольно легко».
Стряхнула с когтей сизые клочья чужого меха. Крикнула в арку:
Из дворов не высовывайся! Чучело гороховое!..
«Не все такие добренькие, как я», проворчала и потрусила дальше.
Глава 3
Сара схватилась руками за трубу. Прижалась. В желудке защекотало. Крыша покато убегала вниз.
Новости. По таким она раньше не ходила. Как же у них дома-то, у людей на последнем этаже? И потолок косой?
В этом городе все не так.
Сколько Сара могла видеть: крыши, крыши, крыши. Зеленые, красные. Иногда почерневшие. Или просто провал: прямое попадание бомбы. Выпукло блестели вдали шлемы-купола. Темнела стальная лента реки. Небо, низкое и тяжелое, держал лишь тоненький золотой шпиль того и гляди хрустнет под тяжестью ноши. Хотелось пригнуть голову, втянуть в плечи. Чтобы не набить об это небо шишку.
Она подняла руку с куклой. Кукла лупилась своими угольными глазами. Но ничем не смогла помочь. В этом городе не было ни права, ни лева, ни центра, ни края. Слишком большой, чтобы увидеть, где у него края, и соответственно сообразить, где центр.
Или она просто плохо смотрит? Сара высунулась.
Ветер заметил ее, тут же кинулся отрывать от трубы. Чтобы укатить, чтобы сбросить. Подол платья хлопнул по лицу. Было страшно отпускать трубу. Сара схватилась покрепче одной рукой. Другой цапнула подол. Заткнула в рейтузы. Ветер принялся таскать ее за косу. Развязал бант. Снять не смог. Длинные ленты вились и трещали в воздухе, как вымпелы.
Не только ветер заметил.
Убьется же! донеслось снизу. Зазвенел колокольчик. Шустро полз красный жук пожарной машины.
Сара осторожно вытянула шею.
Зернышки лиц, задранных вверх.
Ребенок! Девочка! Где? Вон там!
Сара сунула руку в рейтузы. Опять нащупала куклу: твердый узелок. Замусоленные уголки платка обвились вокруг ее пальцев. Как будто кукла пожала ей руку: мол, смелей, мы вместе, я с тобой.
Прямо вот так взять и прыгнуть? Или просто шагнуть, и
Ладно. Сначала надо добраться до этого самого края.
Сара осторожно отлепила себя от трубы.
Внизу ахнули.
Теперь она балансировала на остром гребне крыши, переступая то на одну сторону, то на другую. Гремело под ногами железо.
Девочка! гаркнуло совсем рядом. Усатая рожа в слуховом окошке. Сара отпрянула, оступилась. Загрохотало все: небо, крыша, улица внизу. «Зато не надо выбирать», успела подумать: не пришлось ломать голову, надо ли прыгать или можно просто переступить ногами за край. Она сама к нему катилась. Ехала на животе. Сейчас только перевалиться через край, и
«Черт». Остановилась.
Ноги уперлись в желоб. Сара заработала, толкаясь, руками, загребла ногами. Тело разворачивалось, как неповоротливая морская звезда. Сердце бухало, как сапоги по железу.
Одна нога уже повисла в воздухе. Улица ответила громко: «Ах!» Тело само потянуло вниз. Сейчас только толкнуться, и
Но голову вдруг дернуло вверх. Потащило, волосы превратились в тысячи иголок, вонзившихся в кожу. Но остановить это движение было уже нельзя. Оно теперь шло от шкирки. Перехватило Сару под мышки. Вскинуло.
Небо снова было сверху, а улица внизу.
Ты что?! заорал рот ей в лицо. Сдурела?
Это были не усы, как ей там показалось с перепугу. А брови. Лохматые и черные. Девушка в медной каске с твердым гребнем сомкнула их от гнева:
Жить надоело?! Где твоя мама?
Как это дома никого нет? сердилась девушка в пухлом сером комбинезоне и медной пожарной каске. Она всё норовила цапнуть Сару снова за руку.
Ребенка надо доставить в милицию. До выяснения обстоятельств. И матери поставить на вид!
Тетя Дуся двигалась задом, оттирая Сару вглубь квартиры.
Ребенка надо доставить в милицию. До выяснения обстоятельств. И матери поставить на вид!
Тетя Дуся двигалась задом, оттирая Сару вглубь квартиры.
Почему это нет? А я кто? Я дома.
Сара пряталась за ее юбкой.
А это чей? не сдавалась девушка.
Бобка прикрыл дверь, оставил совсем маленькую щель, но оставил: каска заинтересовала его. Она была точь-в-точь как шлем у Ахиллеса, героя античной войны. Гребень на шлеме придавал ей нечто воинственное: девушка казалась более сердитой, чем была. Бобка задумался: а девушке он зачем? Ахиллесу понятно: гасить удары чужих мечей. Потом сообразил: а вдруг ей на голову в горящем доме свалится кирпич? Или балка?
Тетя Дуся обернулась на него, вскинула брови. Мол, а ты почему не в школе? Но тут же отвела лицо. Не хотелось давать слабину перед нахалкой в каске.
Тоже наш.
А вы кто? Бабушка?
Я соседка, сказала тетя Дуся почему-то обиженно. Добавила, на взгляд Бобки, загадочно. На себя лучше посмотри.
И пригладила растрепанные волосы, чуть тронутые сединой.
Отец их на службе.
Хорош отец! возмущалась девушка в каске. Ребенок по крышам шастает, чуть не убился! Где его номер? Всё ему сейчас выскажу.
Тетя Дуся прикинула свои силы. Будь это просто девушка, она бы ее, конечно, поставила на место. Но девушка была в каске. Пожарная. Почти милиционер. Тетя Дуся вздохнула, махнула на черную коробку телефона, висевшую в коридоре:
Сюда.
Потом пальцем на бумажку, испещренную цифрами и буквами:
Вот номер.
И встала, сложив на груди руки.
Девушка сдвинула каску чуть на бок, открывая ухо, приложила к нему трубку, покосилась на тетю Дусю:
Можете идти.
Да постою, угрюмо посмотрела ей в глаза тетя Дуся. Она придумала, как уесть врага без опаски для себя самой. А то шастают разные, а тут калоши стоят.
Под вешалкой и в самом деле блестели резиновые рыла.
Девушка возмутилась:
Вы что, думаете, я
Но в трубке, наверное, ответили, она скосила глаза на телефон и деловым тоном стала вызывать дядю Яшу.
Военный вышагивал по кабинету, выдыхал то морозный пар, то папиросный дым. То слова:
Нева Волхов
Дядя Яша сидел за столом в шинели. Печатал под диктовку. Из машинки торчал листок. Он начинался словами «Докладная записка». Рядом лежал список парковых скульптур: чуть пожелтевший, довоенный, мирный. Дядю Яшу подташнивало то ли от едкого дыма, который клубился в тесном холодном кабинете, то ли от отвращения к себе: «Чем я занят?» А руки стучали по клавишам. С треском сыпались буквы: «Нева, Волхов».
Тритоны, продолжал военный. Маскароны Нимфы
Дядя Яша уныло подумал, что получил эту службу только потому, что не так много калек способны без ошибок написать это слово. Не макароны, не маска Роны. «Маскароны», выстукивали пальцы. «Нимфы».
Вот у военного служба была настоящей: он был следователем по возвращению культурных ценностей, пропавших с некогда оккупированных советских территорий.
Тритон
Тритоны уже были, подал голос дядя Яша.
Это другой. Из Оранжерейного садика. А те это четыре мальчика, с Марлинского участка, военный опять затянулся папиросой, помотал головой, разгоняя дым и непрошенные воспоминания: жена в летнем платье, журчащий хрусталь, морской ветер у всех воспоминания о Петергофе были похожими. Как у всех, их больше не с чем было сравнивать.
Черт знает что. Твари. Дикари, опять стал распаляться он. Ну как так можно? Сволочи А ведь про них раньше думали: культурная нация. Мол, Гёте, Моцарт, Бах. Вот вам и Гёте, Моцарт, Бах. Тьфу!
Он раздавил окурок в жестяной банке из-под американской тушенки.
Может, спаслись, пробормотал дядя Яша. Может, музейщики успели их спрятать.
Не знаю, покачал головой военный. Ты ж видел, что энкавэдэшники принесли.
Дядя Яша покосился на потрепанную фотографию, она была скрепкой пришпилена к листам бумаги, усеянным фиолетовыми буквами, крупно выделялось «Протокол допроса». На черно-белой фотографии золото сверкало, будто лед. Дворец был серым: уже разрушен. Самсон странно и празднично блестел на фоне шершавых руин, лев его казался котенком. Двое позировали, как будто приехали отдыхать сюда в воскресный день. А может, не как будто. Юноша в серой форме с паучками свастик обнимал девушку в шелковом платье, оба улыбались. Дядя Яша сам снимал копию с этого допроса. Он помнил всё, что печатал.