Дженис, это была «Тойота крессида», сказал Арментроут, и шар его головы, освещенный сзади, повернулся то ли к Кокрену, то ли к окну. Если только вы не имеете в виду какую-нибудь еще машину например, автобус.
Идите в жопу, доктор, ответила женщина, вы меня больше не запугаете. Она была припаркована по всем правилам, и
Дженис, резким тоном перебил ее другой мужчина, переходить на личности нельзя, и это даже не обсуждается. Если хотите остаться, соблюдайте правила. Он поднял голову. Вы пришли на группу по самооценке?
Кокрен понял, что вопрос относится к нему, и нерешительно поплелся вперед.
Проходите и садитесь, Сид, распорядился Арментроут и сказал, обращаясь к группе: Это новый пациент Сид Кокрен.
Кокрен ускорил шаг, прищурился от света и направился к ближайшему свободному креслу, которое оказалось в конце стола, рядом с рассерженной молодой женщиной; окно оказалось справа и чуть позади него.
Здравствуйте, Сид, сказал мужчина, одернувший сердитую женщину; на нем, как и на Арментроуте, был белый халат, и он, по всей видимости, тоже являлся врачом. Как поживаете?
Кокрен посмотрел в молодое улыбающееся лицо и ровным голосом ответил:
Прекрасно.
Хо-хо! вставил Арментроут.
Меня зовут Фил Мьюр, продолжал молодой врач. Мы собрались здесь сегодня, для того чтобы обсудить проблему самооценки. Я как раз говорил о том, что нельзя никого полюбить, пока не научишься любить самого себя
Его перебила все та же женщина:
А я как раз говорила: «Идите в ж, доктор». Она указала на Арментроута. Ему. «Хо-хо!» Гнусный жирдяй.
Кокрен испуганно взглянул на нее и поймал себя на том, что ему приходится сдерживать улыбку. Загорелое лицо под шапкой растрепанных белокурых волос, с раздвоенным подбородком, широким ртом и высокими скулами выдавало характер, которому лучше всего подходило французское слово gamin[16], а смеховые морщинки под глазами и на щеках заставляли воспринимать ее взрыв как некую ребяческую браваду.
Рассчитывая спасти ее от изгнания с группового тренинга, он снисходительно хохотнул, как будто услышал какую-то нейтральную шутку.
Но стоило ей резко повернуть голову к нему, как он осекся. Ее зрачки были не больше булавочной головки, и вокруг радужек было слишком много белого, и туго натянутая кожа на скулах шла пятнами
Неожиданно для всех старичок, который только что, как всем казалось, спокойно дремал, подался вперед и стукнул хрупким кулачком по столу, разбросав костяшки забытого кем-то домино.
Убийцы! взревел он. Вот кто вы такие! Врачи-убийцы! Вы убиваете меня своими иголками! Он резко повернулся в кресле и вдруг стиснул обеими руками горло Мьюра.
Мьюр сумел подняться на ноги, подняв вместе с собой и старичка, но разжать сдавившие горло пальцы не смог, и жилы под напряженным подбородком вздулись, как натянутые канаты.
Санитары! взревел Арментроут, вскакивая на ноги, отшвырнув кресло. Зеленый код! Срочно, инъекцию!
Дверь дежурного поста с грохотом распахнулась, оттуда выскочили двое санитаров, которые с помощью нескольких поднявшихся из-за стола пациентов оторвали старика от Мьюра и уложили на пол лицом вниз.
Во имя Иисуса, я стану хрустящей отбивной! хрипел старик, прижатый щекой к клетке линолеума. Сучьи дети! Хеклы-Джеклы![17]
Арментроут стоял у стола.
Торазин, приказал он медсестре, двести миллиграммов внутривенно. «На вязки» в «тихую комнату», пока я не отменю. Из коридора вбежали двое охранников в форме; быстро оценив обстановку, они прицепили к поясам дубинки, нагнулись к старику, и державшие его пациенты разошлись по своим местам. Во время этой суматохи под потолком зажглись люминесцентные лампы, и врачи с пациентами снова расселись по местам с таким видом, будто групповое занятие только началось.
Тут кто-то дернул Кокрена за рукав, и он чуть не подскочил, поняв, что это та самая женщина, Дженис, но, повернувшись, он вдруг обнаружил, что она улыбается. Ей было не больше тридцати.
Привязанный за руки и за ноги к кровати в «тихой комнате», сказала она, он быстро придет в себя.
Кокрен улыбнулся ей в ответ, тронутый тем, что она взяла на себя труд перевести для него жаргон психиатров, не дожидаясь от него признания в своей неграмотности; на самом-то деле он все понял, так как ему самому довелось в 1990 году полежать «на вязках» в «тихой комнате».
Ага, неопределенно отозвался он, надеюсь, что так и будет.
Двое тружеников психического здоровья вкатили в зал красную каталку, подняли на нее старика и пристегнули ремнями. Кокрен увидел удаляющуюся медсестру с пустым шприцем.
Мьюр потер горло.
И полагаю, Дженис Он поглядел на нее через стол, не договорил и начал снова: Дженис, может быть, теперь воздержитесь от ненужных выпадов?
Приношу всем свои извинения, сказала она и проводила взглядом удалявшуюся каталку. Надеюсь, мистеру Регеши станет лучше.
Приношу всем свои извинения, сказала она и проводила взглядом удалявшуюся каталку. Надеюсь, мистеру Регеши станет лучше.
Он просто вспылил, бросил Арментроут, вновь устраиваясь в кресле. Совершенно нехарактерно для него.
Мы ощущаем себя уязвимыми, подверженными различным опасностям, хрипло сказал Мьюр, занимаем оборонительную позицию и стараемся перейти в атаку, если не способны быть довольными собой. Мы чувствуем себя наподобие жуков на дороге, на которых в любой момент могут наступить.
Он улыбнулся и подмигнул пациентам:
Дженис, я думаю, что ваш повторяющийся сон, в котором на вас падает солнце с неба, указывает именно на такой образ мыслей. Что вы об этом думаете?
Кокрен напрягся, но женщина серьезно кивнула:
Думаю, что это верно подмечено. Я всегда и всего боялась работы, документов, людей. Всю жизнь провела в страхе. Единственный просвет в моем состоянии то, что здесь я наконец-то получаю хорошую, заботливую, квалифицированную помощь.
Что ж, неуверенно сказал Мьюр, это хорошо. Он перевел взгляд на Кокрена: Э-э Сид, я посмотрел вашу историю и думаю, что вы боитесь травм. Я заметил, что, когда несчастный мистер Регеши напал на меня, вы не сдвинулись, чтобы помочь мне. Подозреваю, что это характеризует вас, вы боитесь протянуть руку людям.
Кокрен неловко поерзал в кресле.
Иной раз, протянув кому-то руку, имеешь все шансы ее лишиться. Лишь после этой фразы он заметил, что за противоположным концом стола сидит Лонг-Джон Бич. Однорукий оскалился, и костяшка домино на столе перед ним вдруг беззвучно перевернулась, словно он взял ее невидимыми пальцами отсутствующей руки.
Никто другой не заметил этого фокуса, и Кокрен поспешно перевел взгляд обратно на Мьюра. «Наверно, подумал он, Лонг-Джон привязал к костяшке волосок и потянул за него оставшейся рукой. У него должна быть прорва подобных трюков. И он мой сосед по палате! А я, похоже, сейчас оскорбил его случайной фразой. Погано!»
Хотя взгляд Кокрена был очень коротким, Мьюр, несомненно, проследил его.
Лонг-Джон совершенно не помнит, как лишился руки. Всей руки. Но это отнюдь его не тревожит, так ведь, Джон?
В некоторых садах, проговорил Лонг-Джон Бич задумчивым тоном, как будто пояснял что-то, сказанное раньше, клумбы такие жесткие, что цветы не могут даже пустить там корни Они просто шляются и выбегают прямо на улицу.
Гномы из «Белоснежки», вставила Дженис, всегда возвращались домой по вечерам, потому что за их домиками так хорошо ухаживали. Белоснежка помогала им поддерживать жилье в полном порядке.
Кокрен подумал о своем собственном маленьком бунгало 1920-х годов постройки на юге Дейли-Сити, всего в нескольких милях по 280-му шоссе от виноградников «Пейс», расположенных на склонах гор Сан-Бруно, и с горестным изумлением отметил, что эти доктора, по всей видимости, сочтут «крайне целесообразным» для него «поделиться» всем этим в идеале, со слезами и сбивающимся дыханием. И тут же почувствовал, что его лицо покрылось холодным липким потом: он понял, что хочет говорить об этом, пусть даже с этими душевнобольными посторонними людьми, говорить о комнатке, которую Нина обустроила, готовясь к появлению на свет младенца, об обоях с плюшевыми мишками и переговорном устройстве, которое они купили, чтобы наверняка услышать, если младенец заплачет, проснувшись ночью. Им казалось, что перед ними двоими открыта безоблачная жизнь, и Нина даже купила два смежных участка на соседнем Вудлонском кладбище, как раз по другую сторону шоссе Но теперь прах Нины покоится во Франции, и Кокрену придется когда-нибудь лечь там в одиночестве.
Тут Дженис прикоснулась к его руке, и он порывисто схватил и сжал ее ладонь, но в его глазах все расплывалось от нахлынувших слез, и Арментроут, несомненно, смотрел на него, и отметина на костяшках пальцев нестерпимо зудела; он высвободил руку, отодвинул кресло и поднялся.
Я очень устал. С большим трудом заставив себя внятно произнести эти слова, он вышел из помещения размеренным шагом, задержав дыхание, потому что знал, что первый же вдох прорвется громким всхлипом.
Он кое-как добрел по коридору до своей «комнаты» и рухнул ничком на ближайшую из двух коек, сотрясаясь от рыданий, раскинув руки и ноги по углам постели, будто его самого взяли «на вязки».
У нее СМЛ, сказал Мьюр Арментроуту. Он прихлебывал кофе, продолжая рассеянно потирать свободной рукой горло. Они стояли в комнате сестринского поста возле доски назначений и поощрений, и Мьюр ткнул чашкой с кофе в сторону фамилии Дженис, рядом с которой мелом было написано «БОР» «без огня и режущих» предметов (знак того, что ей, как и большинству других пациентов, нельзя давать в руки зажигалку или ножницы).
Сволочная мерзкая либидофрения, буркнул Арментроут, мечтая о том, чтобы телефон в зале наконец-то перестал звонить.
Нет, с некоторым высокомерием ответил Мьюр, явно не принимая шутки. Неужели вы не видели нового выпуска руководства по диагностике? Синдром множественной личности. То, что раньше называлось ДРИ.
Арментроут воззрился на интерна. Мьюр непрерывно дерзил с тех самых пор, как стало известно о дальнейшей судьбе девушки с биполярным расстройством и ожирением, которую Арментроут лечил и выписал на минувшей неделе: толстушка повесилась на следующий день после возвращения домой.
У Пламтри нет диссоциативного расстройства идентичности, сказал Арментроут. Или, как вы выразились, СМЛ. И я не одобряю ни вашей затеи с исследованием ее циркадных ритмов, ни того, что вы надели на нее zeitgeber? Дурацкие часики, которые все время пищат. Не вы, а я ее лечащий врач, и это я отвечаю