Нет, Алька. Мы выпьем за тебя. Если бы не ты и не Софья, я бы вслед за Катей, в петлю.
Аля охнула и зажала ладонью рот. А потом закричала:
Да как ты смеешь! Я маму похоронила, бабу Липу! Я никогда не знала отца! Мы каждый день считали копейки! Без своего жилья, без всего, в чужом городе! А ты? У тебя есть и мать, и отец. Даша тебе всю жизнь сопли подтирала! Денег всегда у вас было завались! А мне баба Липа из своего платья кофточки шила! Я о сандалиях мечтала, понимаешь? Потому, что в резиновых кедах все лето бегала! Ноги прели, зудели, а куда денешься? И ты будешь мне говорить? Ну развелись твои родители, и что? Ты что, сиротой осталась? Без угла и денег? Аля кипела праведным гневом. Еще чуть-чуть, и, кажется, они поссорятся. Как жаль, прямо под праздник, за час до Нового года! И все напрасно: и Алины салатики, приготовленные с такой любовью, и бутылка сладкого шампанского, которое так хотелось попробовать. Да и подарок Оле, любимой подруге, маленький кожаный кошелечек, самый обычный, из галантерии, который Аля расшила блестящими шариками из старых Софьиных бус.
Отведя глаза в сторону, Оля молчала. Повисла неловкая, тревожная тишина. Кажется, она обиделась.
«И правильно сделала, что обиделась, В такие минуты говорить человеку подобные вещи! Стыдить его и упрекать? Ах, какая же я дура!» думала Аля, готовая броситься перед подругой на колени и вымаливать прощение.
А ведь ты права, тихо сказала Оля. Во всем права. Только у каждого свое горе, Алька. И каждый мерит по себе. По своим силам, понимаешь?
Сглатывая слезы, Аля проговорила:
Прости меня, Олька. Проехали?
Кивнув, Оля отерла ладонью слезы, улыбнулась и махнула рукой:
Ну что, выпьем?
Глотнули от души и тут же закашлялись. Пузырьки щекотали горло. Включили магнитофон, где бесновались «Бонни М», и подскочили танцевать. Подпевали, нет орали в голос. И им было так весело, так легко, что казалось, в их жизни и вовсе не было проблем.
Накружившись и наоравшись, плюхнулись за стол и набросились на еду. Оля в блаженстве прикрывала глаза как же вкусно, Алька! Сто лет не ела такой вкусноты!
Выпили еще по бокалу и, покачиваясь, стали наряжаться и краситься, как индейцы перед сражением. Нарядились в Катины платья, нацепили бусы, цепочки и кольца. Смеялись, как сумасшедшие, болтали какие-то глупости, клялись друг другу в вечной любви, обещали никогда, ни при каких обстоятельствах, не расставаться. И всегда-всегда друг друга прощать, что бы ни случилось в их жизни.
Уснули к трем часам, измученные и охрипшие, упали на кровать не раздеваясь и, обняв друг друга, тут же, в секунду, уснули.
Перед тем как провалиться в сон ой как кружится голова! Аля успела подумать, что забыла про кошелек. Ну ничего, завтра утром! Успеется.
Аля проснулась первой от громкого и хриплого сопения в нос.
И еще от кисловато-сладкого, почему-то безумно противного запаха. Открыв глаза, она увидела Олино лицо блаженное, умиротворенное, с блуждающей улыбкой. Такой Олю она не видела очень давно. Встав на ноги, пошатнулась. Голова раскалывалась и гудела, как колокол. Невыносимо хотелось пить. На неверных ногах Аля добрела до кухни и резко открыла кран. При виде воды ее замутило. Но, напившись, она почувствовала, что стало чуть легче, и она принялась за уборку.
И еще от кисловато-сладкого, почему-то безумно противного запаха. Открыв глаза, она увидела Олино лицо блаженное, умиротворенное, с блуждающей улыбкой. Такой Олю она не видела очень давно. Встав на ноги, пошатнулась. Голова раскалывалась и гудела, как колокол. Невыносимо хотелось пить. На неверных ногах Аля добрела до кухни и резко открыла кран. При виде воды ее замутило. Но, напившись, она почувствовала, что стало чуть легче, и она принялась за уборку.
Оля проснулась спустя пару часов и с громкими охами и ахами, стонами и причитаниями позвала Алю.
Увидев друг друга, девочки рассмеялись.
Напившись крепкого и очень сладкого чаю, слегка оклемались, снова улеглись в постель и принялись болтать.
Ты знаешь, сказала Оля, а она ведь не из-за Валеры беснуется.
В смысле? не поняла Аля.
В смысле не из-за того, что он ее бросил. Она из-за денег беснуется, из-за добра. Все причитает: «Возили-возили и что? Теперь все пополам? Пахали как проклятые, тащили на своем горбу, на сухарях и на кипятке там сидели, а сейчас его суке достанется?»
Аля молчала.
Не веришь? Оля посмотрела ей прямо в глаза. Ну скажи, зачем мне врать и очернять собственную, пусть плохую, но родную мать? Знаешь, она такой кондуит вела вернее, они оба вели. Куда все записывали, все по пунктам вносили. Ты бы это видела! «Колготки в сеточку, десять пар. Помада перламутровая, двенадцать газырей. Презервативы японские, двадцать штук. Кассеты, тампоны, вазелин для промежности». Да-да, вазелин для промежности, пять банок! Что, не смешно? Вот и я об этом. Знаешь, толстенная такая тетрадь в клеенчатом переплете. Они с ней носились как с писаной торбой. Прям книга судеб, ни больше ни меньше. И по очереди в ней торчали. А потом Катя ее спрятала, сперла, чтобы он не забрал. Валера искал, да не нашел. И очень переживал, веришь? Прямо за грудки ее тряс: «Где тетрадь?» Катя не отдала, ну он и отстал. А она так радовалась, что тетрадь у нее! Как будто клад нашла. И сидела там часами, представляешь? Читала и вскрикивала: «Ах сволочь! Ах гад! Ах подонок!» Я эту тетрадь хотела выкинуть, но тут такое началось Лучше тебе не рассказывать. В общем, не по мужу она рыдала и не по разрушенной семье. А по добру своему сраному, понимаешь? Что его доля той девке достанется. Вот что ее и добило. А ведь знаешь, Оля задумалась, а она ведь раньше нормальной была. Я еще помню. Плохо, но помню.
Не копила говна, не прятала. Подарки хорошие делала родне своей, знакомым. Нет, жадной она не была. И что с человеком стало? Валера всегда был жуковат, я это помню. Но она нет. Точно нет. Оля смахнула слезу. А знаешь, они ведь любили друг друга, я помню! Совсем сопля была, а помню, как целовались в прихожей, обжимались на кухне. И куда все делось, а, Аль? Неужели так всегда? Твои родители, мои? Какой ужас, да? Как посмотришь или послушаешь Я думаю, да никогда я замуж не выйду! Никогда! Зачем мне такие муки, к тому же еще добровольно?
Влюбишься и про все забудешь, хрипло сказала Аля, самой будет смешно.
А я не влюблюсь! рассмеялась Оля. Я что, идиотка?
Зимние каникулы прошли отлично. Девочки ходили в кино, в кафе-мороженое, шлялись по магазинам, особенно полюбив шляпные отделы. Это была идея Оли часами стояли у зеркала, примеряли шляпки и прыскали от смеха. Оле шло почти все: шляпы и шляпки с полями, маленькие таблетки, пилотки, клош, котелок, канотье. А Але почти ничего.
У тебя лицо под платок, говорила Оля. Слишком незатейливое.
Скучающие продавщицы, и сами не дуры развлечься, спустя час выгоняли девиц непорядок!
Вечером сидели у Оли дома и болтали. О чем могут болтать девчонки? Конечно же, о любви.
Аля призналась, что по-прежнему любит Максима, все так же мечтает о нем и уверена, что когда-нибудь они будут вместе.
Уверена? переспросила Оля. Ну тогда ты, подруга, полная дура! Забудь про него. Забудь навсегда. Некоторые вроде тебя влюбляются в артистов. Фанатки такие безумные. Ключевое слово «безумные»! Ну а потом это проходит.
Аля ничего не ответила. Зачем убеждать человека в том, в чем он ничего не смыслит?
Девятого января, в последний день каникул, позвонила Софья и сказала, что умерла Муся.
Аля полетела домой. Еще на лестничной клетке сильно пахло сердечными каплями. Софья лежала у себя.
Нет, я все понимаю, всхлипывала она, все мы старухи, пора. Но понимаешь, Муська моя молодость, мое самое счастливое и беззаботное время словом, вся моя жизнь.
Аля кивала, гладила Софью по руке и уговаривала поесть.
Похороны были назначены на послезавтра. Оля вызвалась с ними. Вечером притащилась Маша и принялась готовить поминальный стол.
В восемь утра под окнами просигналило такси.
Загородный морг оказался малюсеньким, похожим на домик дядюшки Тыквы. У ворот стояла небольшая кучка людей.
Аля выискивала глазами Максима тот стоял поодаль от компании и курил, прислонившись к стене.
Подошли поздороваться. Аля сразу узнала Аллу, Мусину дочь, мать Максима. Алла была красавицей, и сразу стало понятно, на кого похож Максим.
Синеглазая Алла о чем-то оживленно беседовала с подругой.
Рядом с ней стоял молодой, высокий, сутуловатый мужчина в модной дубленке. На его лице были написаны смертная скука и раздражение. Отчим Максима, догадалась Аля.
Чуть поодаль стояли пожилые мужчина и женщина, явно восточного вида, парочка перепуганных и довольно облезлых старушек в драных мехах и штопаных перчатках.
Наконец их пригласили внутрь. Муся лежала такая молодая и красивая, что все остолбенели. Ярко-рыжие волосы разметаны по плечам, бледное и очень спокойное лицо, на губах или Але показалось? застыла чуть заметная слабая улыбка.
Начали прощаться.
Первой подошла дочь. Погладила мать по руке, поправила цветы у изголовья и отошла. Потом мимо гроба прошла Аллина подруга, ее муж и муж самой Аллы. Никто не задержался ни на минуту. Следующие были восточные люди. Полная женщина в кружевной черной шали громко всхлипнула и почему-то с испугом посмотрела на мужа.
Максим стоял у стены, сплетя ногу за ногу и смотрел в пол.
Софья растерянно посмотрела на Алю, потом на Аллу и наконец подошла к гробу. Нагнувшись и гладя покойницу по рукам, она что-то шептала, то плача, то улыбаясь сквозь слезы, поправляла Мусины волосы. Поцеловав ее в лоб, она отошла.
Аля и Оля, переглянувшись, подошли попрощаться.
Маша, громко причитая и осеняя Мусю крестом, бормотала молитвы.
Наконец отошла и Маша.
Повисла тяжелая пауза.
Все оглянулись на Максима.
Он оторвался от стены и медленно, словно нехотя, подошел к гробу. Он смотрел на свою бабку, и на его лице было написано недоумение. Потом он скривился, закашлялся и зажал рот рукой. Но от гроба не отошел. Как бы раздумывая, он все же наклонился к покойной и дотронулся до ее руки. Что-то шепнул, попытался улыбнуться, но получилось некрасиво, криво. Максим быстро вышел на улицу.
В крематорий ехали в одном автобусе.
Алла снова болтала с подругой. Аллин муж спал, прислонившись к окну. Пожилая пара тоже дремала, положив головы на плечи друг друга. Маша, откинув голову и открыв рот, периодически всхрапывала, но тут же просыпалась и испуганно оглядывалась.
Софья и Аля сидели рядом, Аля держала ее за руку. Оля сидела вместе с Максимом и тихо о чем-то говорила. Гроб с Мусей стоял в конце автобуса, подрагивая на ухабах и кочках.
В крематории все закончилось быстро, в несколько минут.
Конвейер, шепнула Оля. Ну и правильно, нечего снова-здорово.
Все с облегчением вышли на улицу, на свежий морозный воздух, уступив место следующим провожающим.