Поднявшись, увидела, что лицо и колени разбиты в кровь. Дрожащими руками достала из сумки зеркальце, никак не могла открыть створку, а когда открыла, увидела себя во всей красе и заревела еще сильнее, еще громче: разбитые в кровь губа и бровь, из которых текла кровь. Черное от земли лицо, вперемешку с зеленым соком свежей травы, песок в растрепанных волосах, песок на зубах. На секунду стало смешно: ну и видок. Не дай бог, на станции или по дороге попадется милиционер. Точно заберут в каталажку.
Села на землю, кое-как оттерла послюнявленным платком лицо, отряхнула одежду, налепила на кровоточащие колени листки подорожника и пошла на станцию. Болело все: лицо, разбитые локти, зудящие колени, грудная клетка. Зубы и те болели. Потрогала, пошатала все вроде на месте. Хоть за это спасибо. Только кому?
Шла и ревела от жалости к себе, от своей глупости, от отчаяния, от обиды. От унижения. Вот это было страшнее всего.
В поезде встала в тамбуре, отвернувшись, уткнулась лицом в стекло, только бы никто не видел, не разглядывал, не задавал вопросов.
Приехав в город, после долгих раздумий, все же взяла такси в таком виде ехать в метро было немыслимо.
Из автомата у дома позвонила Оле.
Сказала, что упала, разбилась, домой идти неохота, Софья поднимет панику.
Можно к тебе хотя бы на пару дней?
Приходи. Только у меня тут тоже, как понимаешь, не рай. Катя в ремиссии, но Ладно, сама все увидишь.
Открыв дверь, Оля застыла на пороге, внимательно разглядывая подругу, с иронией спросила:
Один вопрос от кого бежала?
От себя, тихо и серьезно ответила Аля и взмолилась: Пожалуйста, не спрашивай больше ни о чем!
В доме странно пахло.
Принюхиваешься? усмехнулась Оля. Ага, тухляком воняет. Она прячет продукты, а потом забывает. А нахожу по запаху. То котлету сховает, то куриную ногу. Вот такие у нас, подруга, дела. Не жизнь, а каторга. Тюрьма, Алька. Знаешь, она макароны считает! В смысле, макаронины! Отсчитывает: «Шесть палок себе, шесть мне. Вари, говорит, наедимся». Масло покупать не разрешает, скандалит только маргарин. На рынок ходит к закрытию и клянчит то помятый помидор, то скукоженный огурец, вялую картошку, увядший укроп. Капустные листья подбирает те, что продавцы обдирают и в ящик выкидывают. Семечки рассыпанные собирает в кулек. Куриную кожу выпрашивает. И тащит все это домой! Заходит, и глаза от счастья горят, светятся: «Смотри, что я принесла! Я же добытчица. Без меня мы бы пропали!» Как тебе, а? А деньги-то есть, Аль. Небольшие, конечно: ее пенсия по инвалидности, мои алименты. Да, и еще! В комиссионку повадилась! Соберет мешок говна старых лифчиков, трусов, тряпок полудраных, обувь раздолбленную и вперед! У нее не берут, гонят прочь. А она скандалит, рыдает, на колени становится. Вот так и живем.
А где она сейчас? осторожно спросила Аля. Дома?
Шляется. Бизнес свой делает. В комиссионки ломится. Ее отовсюду гонят, все ее знают, а теперь новое придумала ездит по Подмосковью, по всяким деревням, и пытается продать свое барахло. Там иногда прокатывает. Ладно, хватит об этом, вечером увидишь сама. Так что с тобой приключилось? Где это ты так?
Аля покраснела:
Да так, случайно. Споткнулась, упала.
Ну да. Объяснений не будет? Ладно, дело твое. Она внимательно посмотрела на Алю. Только как ты пойдешь на экзамены и на выпускной? Ладно, дермаколом замажем. Софье звонила?
Софье Аля наплела с три короба, мол, нужно заниматься, готовиться к экзаменам, помогать Оле.
А может, лучше у нас? осторожно спросила Софья. Там ведь больная женщина.
Но Софья есть Софья, ни на чем не настаивала, не давила, не ставила условий.
Оля сказала с неприкрытой завистью:
Счастливая ты! Бабка у тебя высший класс! Другая уже на крик бы сорвалась. А эта: «Делай как знаешь, ты уже взрослая, способна принимать решения». Золото, а не бабка!
Аля не возражала. Что правда, то правда.
Катя появилась к вечеру. И, честно говоря, Аля еле смогла скрыть свое удивление и даже испуг. Олина мать стала похожа на старую девочку да-да, именно так. Тоненькая, хрупкая, как подросток. Волосы заплетены в косичку, на лице блуждает дурацкая улыбка больного человека. Короткая юбчонка, видавшая виды кофточка без нескольких пуговиц. На ногах носочки и стоптанные башмаки. Через плечо большая холщовая сумка с полустертыми немецкими буквами, надпись не разберешь. И запах. Густой запах давно не мытого тела, помойки, болезни, затхлости.
На Алю она внимание не обратила, как будто ее не заметила.
А вот к дочери бросилась:
Олька! Смотри, сколько сегодня добыла! И торопливо стала выкладывать из баула сморщенный, засохший с концов кабачок, две жухлые свеклы, пучок желтой зелени, засохший, покрытый плесенью батон. Что-то еще и еще. Аля, что бы не смущать Олю, вышла из кухни. Зашла в Олину комнату и плотно закрыла дверь.
Кошмар. Кошмар и ужас. Она вспоминала прежнюю Катю, немного томную, важную, красивую, накрашенную и нарядную, сладко пахнувшую французскими духами. Боже, что горе и болезнь делают с человеком!
Но больше, чем Катю, ей было жалко любимую подругу.
Как жить? Самая молодость, самое счастье и легкость, самая беззаботность и свобода. И такое
Она вспоминала свое знакомство с Олей веселой, остроумной, немного циничной. Вспоминала прежнюю жизнь их семьи: красивые шмотки, импортные вещи, холодильник, набитый деликатесами. И полная, безграничная свобода! Родителей почти никогда нет дома, Даша исполняет любые прихоти, денег полный карман.
Как быстро, почти мгновенно, все может измениться! Какие выкрутасы, какие сюрпризы выкидывает жизнь! И от этого становится еще страшнее, еще печальнее.
Спали, обнявшись. Аля пыталась найти слова утешения, но Оля ее резко остановила:
Перестань, хватит. Что может измениться? Да, ее можно было бы держать в больнице. Но для этого нужны деньги. Много денег, понимаешь? Взятка главврачу мне намекнули. А так держите дома, она социально не опасна, что тут поделаешь, мать есть мать, это ваш крест. А откуда у меня деньги, Аль? Позвонила папаше тот разозлился: «У меня ребенок родился, я все честно поделил, алименты плачу, иди работать. Ну и вообще, оставь меня в покое! У меня своя жизнь и своя семья. А до этой чокнутой мне вообще нет никакого дела». Ты представляешь? Оля всхлипнула. Дела ему нет! А ведь прожил с ней семнадцать лет! Хорошо ли, плохо, но прожил! Меня родили, спали в одной кровати. А сейчас ему нет никакого дела! Сволочь. Но я это всегда знала. Помнишь, я тебе говорила?
Аля кивнула.
Ладно, вздохнула Оля, давай спать, подруга. Завтра рано вставать. Какие же мы все-таки с тобой несчастные, хлюпнула она Але в ухо.
Аля промолчала. Если честно, сейчас ей совсем не казалось, что она такая несчастная.
Домой Аля вернулась через два дня, когда болячки немного подсохли и густой слой дермакола вполне их прикрыл.
Ночью лежала без сна, думая об Оле. Как она сдаст выпускные? Как будет поступать в институт?
И вдруг осенило.
Но стало так страшно, что пробил холодный пот. Нет, нельзя, невозможно. Но ведь ближе Оли у нее никого нет! А она сможет помочь! Да не просто помочь решить все проблемы!
И все, все. Все муки совести на свалку! Все решено, и она это сделает.
На следующий день, когда Софья ушла на почту за пенсией, она вытащила из комода лаковую китайскую шкатулку, где лежали Софьины украшения. Перебрала их, рассмотрела внимательно и, долго раздумывая и сомневаясь, наконец решила.
Взяла брошку-звезду с пятью острыми гранями, очень похожую на маленький орден, густо усеянную бриллиантами и рубинами, завернула ее в салфетку и спрятала в портфель.
Утром, при встрече у подъезда, протянула Оле салфетку и сказала:
Это тебе.
Оля развернула салфетку и уставилась на драгоценность.
Ты что, спятила, Алька? Это ж такая старинная ценность! А Софья знает?
Да, конечно, знает! Она сама дала мне эту фигню! беспечно ответила Аля. Да на фиг она ей? Куда ее носить? А здесь хоть для доброго дела послужит. Ладно, побежали! И так опаздываем.
Как хотелось поскорее закончить этот ужасный разговор и это кошмарное вранье. Хотелось вообще провалиться сквозь землю и исчезнуть навсегда.
Все еще растерянная и ошарашенная, бледная как полотно, Оля догнала ее и взяла за руку.
То, что ты человек, я знала. Но бабка твоя! Повезло тебе, Алька! Золотая у тебя бабка! Нет, не золотая бриллиантовая! Как эта звезда.
Аля прервала ее:
Ну хватит об этом! Давай прибавь шагу! Первый английский. Знаешь же, какая Тамара зараза!
Сбежали со второго урока, руки тряслись от нетерпения и от страха. А если их арестуют? Вдруг решат, что звезда краденая? Ох, не дай бог!
Приехали на Арбат, в скупку. У входа остановились.
Нет, сказала Оля. Туда мы не пойдем. А вдруг заметут?
Аля согласилась:
Сама об этом думаю.
В общем, так, решительно продолжила Оля. Едем в больницу, напрямик к главврачу и отдаем звезду ей. Она же не дура, поймет, что за вещь. А с продажей и деньгами связываться точно не будем.
Сбежали со второго урока, руки тряслись от нетерпения и от страха. А если их арестуют? Вдруг решат, что звезда краденая? Ох, не дай бог!
Приехали на Арбат, в скупку. У входа остановились.
Нет, сказала Оля. Туда мы не пойдем. А вдруг заметут?
Аля согласилась:
Сама об этом думаю.
В общем, так, решительно продолжила Оля. Едем в больницу, напрямик к главврачу и отдаем звезду ей. Она же не дура, поймет, что за вещь. А с продажей и деньгами связываться точно не будем.
А если она, ну эта твоя главврачиха, вызовет милицию?
Оля рассмеялась:
Вот этого ты точно не бойся! Она, эта Евгения Ивановна, та еще сука! Сама вымогает без всякого стеснения. Она намекала, я тебе говорила.
Поехали в больницу. Серое здание, плотный забор, закрытый вход, у которого скучал дежурный милиционер.
Оля показала Катины выписки, построила глазки и назвала имя, отчество и фамилию главврача.
Их пропустили.
На третьем этаже мрачного, странно тихого заведения располагалась администрация. В маленьком предбаннике сидела секретарша и болтала по телефону. Увидев девочек, сморщила недовольную гримасу.
Евгения Ивановна у себя. А вам назначено?
Можно подумать, у вас тут очередь из ста человек, дерзко ответила Оля.
А как вас представить?
Оля назвала свою фамилию.
Через минуту они зашли в кабинет.
В кабинете было полутемно и очень душно тяжелые, плотные синие шторы были задернуты, верхний свет выключен, на столе горела только настольная лампа с молочно-белым стеклянным абажуром. Пахло пылью, ветхостью, старыми бумагами, удушливыми духами, смешанными со старым потом.