Ладно, оставим этот разговор. Будешь готова зови.
Он вышел, а я стала обтираться губкой. Руки и ноги у меня дрожали. Никогда еще мне не было настолько страшно. Никогда во всю мою жизнь.
Оэн и Бриджид вернулись на следующий день. Я поняла это по шумам: Оэн носился вверх-вниз по лестнице, а Бриджид сдавленным голосом внушала ему, чтоб не грохотал: маме, дескать, нужен покой. Уже два раза я самостоятельно доковыляла до ванной покачивалась, но чувствовала, что двигаюсь всё увереннее. Я чистила зубы и расчесывала волосы без посторонней помощи. Хотелось одеться и выйти к Оэну, но надеть было нечего. В моем распоряжении имелись только две громоздкие ночнушки. Чувствуя себя почти пленницей, я маялась в спальне, курсировала между окнами. В одно была видна подъездная аллея, в другое озеро, и если я не любовалась серебристой гладью в обрамлении статных дубов, то, значит, высматривала на аллее докторский автомобиль.
Томас, кажется, вовсе не спал. В воскресенье ему таки пришлось уехать по вызову принимать роды, и я целый вечер провела, осматривая первый этаж большого дома. Перед отъездом Томас зашел ко мне в спальню думал, меня нельзя одну оставлять. Я заверила, что не боюсь и не буду скучать. Большая часть моей взрослой жизни прошла в одиночестве. Я к нему привыкла и не тяготилась им.
Я успела исследовать только столовую, которую в обычные дни не использовали, просторную кухню и две комнаты, где Томас, судя по обстановке, принимал пациентов и оперировал. Мне и этого хватило. Я легла в постель, успев подумать: «Слава богу, в спальню не надо подниматься по ступеням». Лестницу я бы не осилила.
Назавтра прислуга вернулась с выходного. Вечером ко мне в спальню вошла девочка в белом переднике поверх длинного платья без излишеств. Ее белокурые косы спускались до талии. Она принесла на подносе тарелку супа и кусок хлеба. Пока я ела, девочка с удивительным проворством перестелила мою постель. Уже у двери она вдруг повернулась, прижимая к груди белье, предназначенное в стирку, и сверкнула любопытными глазами.
Может, еще чего надобно, мэм?
Нет, спасибо. Зови меня Энн. А как твое имя?
Мэйв, мэм. Я нынче первый денек работаю. Мои сестры, Элинор с Джозефиной, те на кухне уже давно, а меня поставили Мойре помогать с уборкой. Мойра это другая сестра. А я, мэм, работы не боюсь.
Мэйв О'Тул?!
Ложка не в меру громко звякнула о фарфоровую тарелку.
Она самая и есть. Отец мой у доктора Смита в управляющих, братья за скотиной ходят да следят, чего на дворе подладить, ну а мы с сестрами к дому приставлены. Всего нас, О'Тулов, десять душ, только меньшой, Барт, еще совсем кроха. Ежели с бабушкой, так одиннадцать выходит, но бабушка она не О'Тул, она Гиллис. Зато такая старая, что ее можно и два разочка посчитать. Мэйв рассмеялась. Мы живем за большим домом. Это вон там, где аллея кончается.
Мэйв О'Тул было от силы лет двенадцать. В ее чертах, еще толком не определившихся, я напрасно пыталась найти старуху. Время подвергло Мэйв слишком многим трансформациям, старуха не проглядывала, ничем не выдавала своего будущего присутствия.
Очень приятно с тобой познакомиться, Мэйв, вымучила я.
Она заулыбалась польщенно, склонила головку, будто перед монаршей особой, и попятилась из спальни.
«Энн потом объявилась» так сказала мне старая Мэйв О'Тул. Она не забыла, потому что я была частью ее собственной истории. Не моя прабабка, а я. Энн Финнеган Галлахер не могла объявиться. В отличие от меня.
23 мая 1918 г.
Весь последний месяц у каждой церкви собирают подписи против закона о воинской повинности. Напрасно Ллойд Джордж распоэзивается насчет славных британских парней, которые из последних сил держат оборону на пятидесяти пяти милях французского фронта, ирландские сердца на такое не отзываются. Зато нет семьи, где не трепетали бы перед рекрутским набором.
Британцы начали игру в кошки-мышки с политзаключенными выпускают их, чтобы снова сцапать. Заодно арестовывают тех, кто замечен в пропаганде чего-нибудь национального например, ведет или посещает курсы ирландского языка, танцует народные танцы, играет в хёрлинг, ведь подобные занятия автоматически способствуют распространению антибританских настроений.
Удивительно ли, что ирландский горшок бурлит как никогда сильно?
Я ездил в Дублин 15 мая. Хотел узнать насчет серии обысков в домах членов Шинн Фейн, запланированных на пятницу. Самого меня в списках не было, но Мик всё равно очень волновался. У него, оказывается, в Дублинском замке свои люди (от них и информация). Короче, Мик настоятельно советовал мне ночевать где угодно, только не дома. Я внял и снял номер в отеле «Ваун». Мы там были с Миком и еще несколькими ребятами это нас спасло. А вот де Валера и его соратники не послушались, пошли по домам. Теперь они арестованы. Не понимаю, как можно игнорировать советы такого человека, как Майкл Коллинз. Британцы, понятно, ликуют взяли крупную рыбу. Мик же на рассвете оседлал велосипед и давай колесить по всему городу, прямо под носом у тех, кто ночью не застал его дома.
Успокоенный тем, что мое имя остается чистым, я расхрабрился сам пошел в Дублинский замок. Лорд Джон Френч[23], недавно назначенный лорд-лейтенантом Ирландии, был дружен с моим отчимом. Когда я открыл этот факт Мику Коллинзу, он даже присвистнул: ничего себе, дескать, у тебя связи! С лордом Френчем мы пили чай у него в кабинете (да, прямо в Дублинском замке), причем я долго и терпеливо выслушивал жалобы на здоровье, к каковым столь располагает присутствие доктора. Я даже обещал раз в месяц навещать лорда Френча; я посулил ему новый курс терапии (бедняга страдает подагрой). Он, в свою очередь, гарантировал мне приглашение на осенний бал, который сам же и устраивает. Я попытался не скривиться лицом и почти преуспел.
А под занавес почтеннейший лорд Френч заявил, что на новом своем посту первым делом объявит вне закона и Шинн Фейн, и «Ирландских добровольцев», и Гэльскую лигу, и Совет ирландских женщин. Мне оставалось только согласно кивать. Про себя я думал: ну вот, был ГОРШОК с опасным варевом теперь будет здоровенный КОТЕЛ.
Когда бы я ни приехал в Дублин, мои мысли возвращаются к Энн. Порой я ловлю себя на том, что высматриваю ее на улице, в толпе словно она осталась здесь, словно ждет: вот я вернусь за ней. Полный список погибших во время Пасхального восстания «Айриш Таймс» опубликовала еще в прошлом году. Деклан Галлахер значится в этом списке. Энн Галлахер не значится. Большое количество останков не удалось опознать. И, конечно, уже не удастся. Никогда.
Т. С.Глава 7
Голос гончего пса
И на ногах рассвет застанет нас,
И дряхлых наших псов нелепый пляс
Укажет нам, что травля началась.
ТОМАС ВЕРНУЛСЯ, КОГДА я уже спала, и снова ушел, прежде чем я проснулась. Его не было до самого вечера. Весь тот день я просидела в комнате, если не считать вылазок в ванную; я прислушивалась к урчанию водонагревательного котла дорогостоящей новинки, недоступной большинству домохозяйств. Разок до меня донеслось: «Ай, Мойра! Ты только погляди, чудо какое!» Я решила, это до котла добралась Мэйв О'Тул. Понятно: девочка лишь второй день в богатом доме, всё ее восхищает. Томас появился с наступлением темноты. Тихонько постучал ко мне, дождался ответа: «Можно». Глаза у него были усталые, веки отяжелели, и даже один сосудик лопнул от напряжения. На лбу темнело пятнышко сажи, а пристежной воротничок на измятой рубашке и вовсе отсутствовал.
Дальше порога Томас не пошел, только спросил:
Как ты себя чувствуешь?
Раньше он менял мне повязку раз в день. Теперь получалось, что я уже почти двое суток с одной повязкой.
Мне гораздо лучше.
Я еще приду, вот только умоюсь, пообещал Томас, по-прежнему топчась в дверях.
Совсем не обязательно. Я в порядке. Перевязка отлично подождет до утра. Кстати, как новорожденный?
Несколько мгновений Томас глядел с недоумением, потом будто вспомнил.
Женщина благополучно разрешилась от бремени. Ребенок вполне здоров. Справились бы и без меня, с одной повитухой.
Почему тогда у тебя вид, будто ты в сражении участвовал?
Сказано было с максимальной осторожностью. Томас взглянул на свою рубашку, на грязные руки, устало привалился к дверному косяку.
На ферме Карриганов неладно. Там искали оружие. Нагрянули полицейские, а когда хозяева отказались им содействовать взяли и подожгли овин. Заодно с домом. И мула пристрелили. Мартин, старший сын, убил одного молодчика и ранил другого, прежде чем погиб.
Господи!
Разумеется, я достаточно читала о бесчинствах черно-пегих; но одно дело читать, и совсем другое столкнуться в реальности.
Когда я туда примчался, от овина остались одни головешки, продолжал Томас. Дому повезло больше стены, по крайней мере, уцелели. Мы вытащили и кое-какое имущество. Мэри Карриган как раз спасала свои пожитки, когда вспыхнула и обрушилась соломенная крыша. У бедной женщины ожоги на руках и голове, она лишилась половины волос.
Чем мы можем помочь?
Ты ничем. Лежи, выздоравливай. Томас чуть улыбнулся, желая сгладить резкость своих слов. Ожогами Мэри Карриган займусь я. Семья пока поживет у родственников Патрика. Они же и крышу новую соорудят.
Томас, а как насчет оружия? Оно и правда было?
Черно-пегие ничего не нашли. Томас пристально взглянул мне в глаза будто проверял, можно или нет довериться такой особе. Но про Мартина известно, что он занимается контрабандой оружия. То есть занимался.
Зачем этим людям оружие?
А зачем оно вообще, Энн? Мы сражаемся с британцами посредством зажигательных смесей и самодельных гранат. Максимум, что у нас есть против них, это маузеры.
Тон стал резким, нижняя челюсть заметно напряглась.
Мы? переспросила я.
Вот именно. Было время, когда это «мы» подразумевало и тебя, Энн. Как сейчас дела обстоят, а?
Я пыталась найти в его глазах объяснение и не находила. Поэтому молчала. Нельзя же ответить на вопрос, которого не понимаешь.
Томас закрыл за собой дверь, оставив на косяке отпечаток пальца, испачканного сажей.
Много позже, когда напольные часы в просторном холле разразились единичным ударом, меня разбудили прикосновения: ладошек к щекам, носишки к кончику носа.
Ты спишь? прошептал Оэн.
Я погладила его по лицу. Как славно, что он пришел!
Уже не сплю, милый.
Можно мне с тобой спать, мама?
А бабушка знает, что ты не в своей кроватке?
Моя рука сама собой потянулась, отвела с лобика рыжий завиток.
Нет. Бабушка спит. А мне страшно.
Чего же ты боишься?
Ветер так громко воет из-за него мы не услышим черно-пегих. Они подкрадутся и подожгут дом. Мы все погибнем в огне.
Ну ты и нафантазировал.
Ничего не нафантазировал. Черно-пегие сожгли дом Коннора. Я сам слышал, когда Док бабушке рассказывал. В голосе звенели жалобные нотки, глаза округлились от потрясения.
Оэн, что ты здесь делаешь?
Томас возник в дверном проеме, умытый и переодетый в чистую, но отнюдь не домашнюю одежду. На нем, в частности, были высокие грубые ботинки. Судя по отутюженной белой рубашке, он даже не присел, не то что не прилег. В правой руке Томас держал винтовку.