О чем знает ветер - Эми Хармон 26 стр.

Заметив, что я покончила с уборкой, Томас спросил:

 Почему тебя терзает страх?

Я закрутила кран и насухо вытерла руки, напоследок обежав глазами кухню и убедившись, что мышам, если они вдруг появятся, после нас с Томасом тут ничего не перепадет.

Заметив, что я покончила с уборкой, Томас спросил:

 Почему тебя терзает страх?

Я закрутила кран и насухо вытерла руки, напоследок обежав глазами кухню и убедившись, что мышам, если они вдруг появятся, после нас с Томасом тут ничего не перепадет.

 Энн, по твоему утверждению, ты преисполнена благодарности, когда тебя не терзает страх. Так по какой причине он тебя терзает?

 Просто всё слишком неопределенно,  вымучила я.

 Бриджид уверена, что ты снова сбежишь, причем вместе с Оэном. Поэтому она так гм нелюбезна.

 Да не сбегу я! Зачем мне сбегать? И потом куда бы я, интересно, направилась?

 Вот и я о том же. Где-то ведь ты пропадала пять лет. Где?

Я отвернулась, не в силах выносить этот натиск.

 Никогда я бы так не поступила, Томас. Это было бы подло по отношению к Бриджид и к Оэну. И к тебе. Вдобавок Гарва-Глейб дом Оэна.

 А ты его мать.

Прояснить бы ситуацию раз и навсегда, признаться, что не имею прав на Оэна если только любовь не считается правом. Но признание разлучило бы меня с бесконечно дорогим существом, и поэтому Томас услышал единственную фразу, за правдивость которой я отвечала на сто процентов.

 В Оэне вся моя жизнь.

 Знаю, Энн. Если я в чем-то уверен, так это в твоей любви к Оэну,  вздохнул Томас.

Я поймала его взгляд.

 Клянусь, что не заберу Оэна из Гарва-Глейб.

 Насколько я понял, ты не можешь поклясться, что сама не покинешь Гарва-Глейб,  процедил Томас. Нашел-таки слабое место в моей броне.

 Ты прав,  прошептала я.  Насчет этого ты прав.

 В таком случае, пожалуй, тебе лучше уйти сейчас, Энн. Не собираешься оставаться уходи, покуда непоправимого не наделала.

Он не сердился и не обвинял. Голос был тих и мягок, глаза туманила печаль. В горле у меня образовался предательский ком. Вероятно, заметив мои слезы, Томас привлек меня к себе, стал гладить по волосам, по спине так обычно утешают детей. Я не расслабилась в его объятиях, не дала воли слезам. Внутреннее напряжение не отпускало. Пришлось отстраниться, иначе панический страх, что все эти дни буквально наступал мне на пятки,  этот страх неминуемо прорвался бы. Схватившись за раненый бок, я почти бегом бросилась вон. Только бы донести отчаяние до спальни, только бы не расплескать.

 Энн, постой!

Впрочем, мчаться за мной Томасу не пришлось. Хлопнула входная дверь, и через секунду Томас был взят в кольцо. Родители Элинор, одетые в чистое, но латаное-перелатаное, нагрянув внезапно, позволили мне юркнуть в коридор. Я затаилась, и вот что услышала:

 Доктор, наша Элинор говорит, миссис Галлахер ее рассчитала! Одному Господу ведомо, как бедная девочка с дороги не сбилась, слезами заливаючись! Чем она не потрафила, доктор? Чем?  квохтала миссис О'Тул.

 Вы, доктор, наш благодетель, без вас мы бы всем семейством вовсе пропали!  подхватил мистер О'Тул.  Скажите по совести, разве может девчонка исправиться, коли не знает, в чем ейная провинность?

Не зря Томас упрекнул Бриджид. О'Тулы расшифровали слишком ранний приход старшей дочери именно как увольнение.

Бедный Томас. Трудно, наверно, быть правым всегда и во всем. «Не собираешься оставаться уходи». Гм, пожалуй, он и тут не ошибся. Пожалуй, мне действительно следует уйти сейчас.

Может, я бы и ушла если бы знала как.

28 ноября 1920 г.

В прошлую субботу завтракал с Миком в Дублине, на Графтон-стрит, в кафе «Каир». Ели яичницу с беконом. Мик обычно ест будто на скорость хватает огромные куски, уставившись в тарелку. Для него пища топливо: чем скорее «заправится», тем скорее продолжит движение. А передвигается он совершенно свободно. Его бесстрашие сродни браваде. В своем ладном сером костюме и в котелке, оседлав велосипед или пешком, Мик носится по городу, улыбается и приветственно машет тем, кто ведет на него охоту. Порой он даже вступает с ними в учтивые беседы! Возможно, это особая тактика: как-то неприлично хватать того, кто сам бежит на ловца. И до сих пор эта тактика срабатывала.

Однако в субботу Мик был напряжен. В определенный момент он даже отвлекся от яичницы, весь подался ко мне и прошептал:

 Вон за тем столиком сидят кокни. Да не пялься ты! Выжди малость, урони салфетку, нагнись за ней тогда и гляди.

Я сделал глоток черного кофе, моя салфетка как бы случайно упала на пол. Посетителей было немного. Наклоняясь с притворным ревматическим скрипом, я увидел: у дальней стены действительно сидит подозрительная группа. Вне всякого сомнения, Мик говорил именно об этих людях. Они были в костюмах-тройках, они ели, не снявши шляп. Сами же шляпы, сильно, даже нарочито сдвинутые на правую сторону лица, притягивали внимание, но всякий посмевший вытаращиться ясно читал во взгляде предупреждение: «Занимайся своими делами». Не знаю, с чего Мик взял, будто эти люди кокни, но относительно того, что они британцы, двух мнений не возникало. Я насчитал пять человек за одним столиком, а сколько за другим, не разглядел. По их мимике, по тому, как один из них давал прикурить остальным, я понял: они вместе, и они опасны.

Однако в субботу Мик был напряжен. В определенный момент он даже отвлекся от яичницы, весь подался ко мне и прошептал:

 Вон за тем столиком сидят кокни. Да не пялься ты! Выжди малость, урони салфетку, нагнись за ней тогда и гляди.

Я сделал глоток черного кофе, моя салфетка как бы случайно упала на пол. Посетителей было немного. Наклоняясь с притворным ревматическим скрипом, я увидел: у дальней стены действительно сидит подозрительная группа. Вне всякого сомнения, Мик говорил именно об этих людях. Они были в костюмах-тройках, они ели, не снявши шляп. Сами же шляпы, сильно, даже нарочито сдвинутые на правую сторону лица, притягивали внимание, но всякий посмевший вытаращиться ясно читал во взгляде предупреждение: «Занимайся своими делами». Не знаю, с чего Мик взял, будто эти люди кокни, но относительно того, что они британцы, двух мнений не возникало. Я насчитал пять человек за одним столиком, а сколько за другим, не разглядел. По их мимике, по тому, как один из них давал прикурить остальным, я понял: они вместе, и они опасны.

 Хороша компашка?  еле слышно спросил Мик.  Заметь, это еще не все. Ну да ладно, завтра их не будет.

Я не стал уточнять, что он имеет в виду. Взгляд Мика был холоден, губы поджаты.

 Кто они, Мик?

 Их называют Каирской бандой может, по месту встречи. Чем-то им это кафе приглянулось. А посланы они Ллойдом Джорджем для ликвидации меня.

 Слушай, Мик. Раз тебе известно, что они за птицы, так, наверно, и они тебя в лицо знают? Не грозит ли нам свинца наесться?

Эту тираду я выдал, загораживая рот кофейной чашкой. Пришлось поставить ее на блюдце руки слишком дрожали, но не от страха. Нет, страх был, только боялся я не за себя, а за Мика. И негодовал на его беспечность.

 Я ими займусь,  улыбнулся Мик. Куда только девалось нервное напряжение. Впрочем, ясно куда Мик его мне передал.

Он поднялся, нахлобучил шляпу, расплатился за завтрак. Не оглядываясь, мы с ним покинули кафе.

На следующее утро, еще до рассвета, в Дублине было четырнадцать трупов. В основном погибли члены спецподразделения, присланного из Британии для расправы над Майклом Коллинзом и его людьми.

К обеду силы британской короны стояли на ушах, возмущенные убийствами своих офицеров. На стадион в Кроук-парке, где дублинцы играли в футбол с командой из Типперэри, были направлены бронированные легковые и грузовые автомобили. Первыми их увидели билетеры и бегом бросились в глубь парка. Черно-пегие начали преследование; позднее они утверждали, что приняли билетеров за солдат ИРА. Оказавшись в парке, черно-пегие открыли огонь по зрителям футбольного матча.

Кто-то погиб в давке. Кто-то был застрелен. Итоги: шестьдесят раненых, тринадцать убитых. Целый вечер я перевязывал раны, гадал о степени собственной вины в этом кровавом ужасе, негодовал на тех, чьим попущением дело зашло так далеко, и молился о скорейшем конце террора.

Глава 11

Вот я вхожу в парадный зал

ДОВОЛЬНО СКОРО СУПРУГИ О'Тул, вполне успокоенные Томасом, покинули Гарва-Глейб. В окно я видела, как они шли по подъездной аллее: муж тащил два каравая, жена обнимала кастрюлю с жарким из баранины. Проводив О'Тулов взглядом, я разделась и легла в постель. А через несколько минут ко мне постучался Томас.

Дверь была не заперта; выждав немного, Томас приоткрыл ее и, не переступая через порог, произнес:

 Энн, я пришел проверить, как там твоя рана.

Я притворилась спящей; я не открыла припухших, красных глаз, не повернула к Томасу лица. Он помялся в дверном проеме и удалился почти бесшумно. Слова Томаса: «Уходи, покуда непоправимого не наделала»  еще звенели в ушах. Что, если и впрямь одеться для утраченной жизни, прокрасться к озеру? На берегу наверняка найдется лодка как знать, может, она привезет меня домой?

Воображение подсунуло картинку: светает, первые лучи серебрят водную гладь; я, в своих кремовых брюках и толстом пуловере, выгребла на середину озера, сижу и жду, когда же волшебной силой Лох-Гилла перенесусь в 2001 год. А если не перенесусь? Если Томасу вновь придется выуживать меня из холодной воды? Да у него сомнений не останется в моем безумии! И тогда он меня к Оэну близко не подпустит. От этой мысли я застонала. Ну а вдруг вдруг трюк с озером сработает и я действительно попаду домой?

Хочу ли я вернуться? Вопрос вообще не должен был возникнуть ответ казался очевидным. Там, дома, в Манхэттене, у меня уютная квартира. В банке достаточно денег, чтобы всю жизнь забот не знать. В литературных кругах меня уважают. Я добилась читательского признания. Сейчас мое исчезновение весьма беспокоит моего издателя. Раздражает редактора. Огорчает агента. А как насчет других? Переживает ли за меня хоть кто-нибудь еще?

Тысячи поклонников моего творчества и ни единого настоящего друга. Сотни шапочных знакомств в десятках городов. Несколько романтических связей, две из них даже с сексом. К тридцати годам я имела всего двух любовников. От слова «любовники» меня покоробило. Чего-чего, а любви в этих отношениях не было ни на грош. Работа заменила мне мужа и детей я любила свои истории, хранила верность своим персонажам. Я не желала ничего другого. И НИКОГО другого. Оэн был единственным островом посреди пустынного моря но это море я сама для себя выбрала. Это море я любила.