Когда же с ним поговорил я, тот выложил все без утайки слишком сильные у него остались впечатления от Ника. К тому же у него болела покалеченная при падении рука, из предплечья которой торчал обломок кости. «А вы знаете, у него не закрытый, а открытый перелом», мне вдруг вспомнилась фраза из бессмертной комедии Гайдая.
Пострадавший оказался неким Джеймсом Лонгвортом, который в нашей истории изрядно «отличился» на Кавказе во время и вскоре после Крымской вой-ны. Теперь он «пел», как соловей и про то, что нас ожидает еще одна, более многочисленная засада он показал на карте, где именно, и про своих коллег британских шпионов-диверсантов, как в Польше, так и на Кавказе, и про известных ему мятежных поляков. Потом Саша Николаев вколол ему обезболивающее, бросив:
Придется резать. Ничего, сэр, сделаем это завтра, все будет в самом лучшем виде. Будете жить, но без руки.
На что я добавил, заслужив неодобрительный взгляд Саши:
Это если мы позволим. А пока, увы, вам придется еще много чего рассказать.
И провел еще один допрос, только более тщательный, в ходе которого британец подтвердил все, ранее им сказанное. Похоже, что он не врал.
Кстати, выяснилось, почему второе орудие успело сделать всего один выстрел его наводчика и командира уложила наповал Маша, которая оказалась отменным стрелком два выстрела из двух незнакомых стволов и оба в цель. «Ну, прямо Людмила Павличенко», сказал ей Александр Сан-Хуан, на что та, чуть покраснев, сказала:
Вот когда убью триста девять этих мерзавцев, тогда и поговорим. А пока у меня в активе всего двое.
И сделала две зарубки на прикладе «винтореза», который ей торжественно вручил капитан Сан-Хуан, выудив его из своих запасов.
23 августа (4 сентября) 1854 года. Западный Буг
Поручик Николай Максимович Домбровский,
корреспондент медиахолдинга «Голос эскадры»
Меня перестало колотить, и красная пелена спала с моих глаз. Словно очнувшись от кошмарного сна, я увидел лежащего передо мной человека со сломанной рукой, который, поскуливая, грозил мне всеми карами на английском языке с ярко выраженным оксфордским акцентом. От него дико шмонило «букетом»: запахом давно не мытого тела и фекалиями. До меня вдруг дошло, что конечность этому уроду сломал именно я, равно как и подстрелил лошадку, которая, падая, придавила седока. И теперь несчастное животное билась в агонии рядом с нами. А до того я то ли покалечил, то ли прикончил еще троих
Я вытер потное лицо и с ужасом увидел, что моя ладонь запачкана кровью и еще чем-то, скользким и розовато-серым. Я сообразил, что это такое, и мой желудок неожиданно сжался. Меня вырвало прямо на англичанина, чей поток красноречия словно обрезало.
Мне стало чуть полегче. Я пошарил сбоку у ремня, но фляжки с водой, которую я всегда носил с собой, не оказалось. Видимо, она отцепилась во время моей рукопашной.
Не обращая внимания на звучащие где-то в стороне от меня редкие выстрелы, я на негнущихся ногах подошел к бедной лошади. Посмотрев на нее, я понял, что она уже не жилец на этом свете. Но пристрелить ее не смог. Да, всего несколько минут назад я пытался убить ее хозяина, а вот теперь рука не поднималась Я посмотрел в глаза несчастного животного и мысленно попросил у него прощения. Неожиданно справа от меня грянул выстрел, и голова лошади, дернувшись, откинулась на землю. Повернувшись, я увидел справа от меня одного из финнов.
Ваша шесть, произнес он, вы ранены. Я сейчас вам помогу.
Он нагнулся и, оторвав рукав от рубашки убитого мною поляка, довольно умело перевязал мне руку. Потом он споро обшарил карманы убитых, приговаривая: «Тепе этто уже не натто». Добыча у финна, правда, оказалась небогатой десятка два монет, большей частью медных, табакерка и трубка с янтарным чубуком.
Потом финн на пару со мной вытащил пленного из-под конской туши и попытался поставить его на ноги. С третьей попытки это удалось сделать. Оказалось, что при падении у британца сломалась рука. А ноги у него, как ни странно, были в относительном порядке, и он мог идти, хотя и сильно прихрамывая.
Потом финн на пару со мной вытащил пленного из-под конской туши и попытался поставить его на ноги. С третьей попытки это удалось сделать. Оказалось, что при падении у британца сломалась рука. А ноги у него, как ни странно, были в относительном порядке, и он мог идти, хотя и сильно прихрамывая.
Мы с финном, держа под руки англичанина, направились к «Курьеру». По дороге, вспомнив, что имею честь принадлежать к журналистскому сословию, я задал своему спутнику пару вопросов. Оказалось, что он никакой не финн, а аландский швед, и зовут его Юхан Юханссон. Англичан он возненавидел с той поры, как его лучшего друга убило пушечным ядром на Престэ, где они служили в отряде поручика Шателена. Так что на пленника он смотрел совсем не ласково, скорее, наоборот.
У «Курьера», нас встретили три офицера капитан Сан-Хуан и старшие лейтенанты Филиппов и Самохвалов. Капитан подошел ко мне и пожал руку.
Ну, ты даешь, сказал он голосом, в котором я почувствовал даже некое уважение. Не ожидал от тебя такого. Прости, дружище, что я тебя до этого недолюбливал думал, что ты пиндос гамбургерский, а ты, оказывается, наш мужик. Можешь теперь звать меня Хулиовичем своим это можно, а ты теперь свой.
Он обнял меня за плечи, после чего ко мне подошли и приветственно похлопали по плечу и другие офицеры.
Тут Хулиович увидел мою перевязанную Юханом руку и скомандовал:
А теперь шагом марш на перевязку к Николаеву. Небось, тебя перевязывал твой чухонец, без йода и антисептиков? Ты что, хочешь столбняк подцепить или гангрену?
Хулиович, я говорил с трудом во рту у меня пересохло, а в ушах стрекотали кузнечики, ну дай мне выполнить мои прямые обязанности.
Маша уже ходит, фотографирует, успокоил меня Сан-Хуан. Только она пока еще на том берегу.
Маша это Маша, я попытался поупрямиться и показать свой характер, а ответственность-то на мне. Кстати, с ней все в порядке?
Она двух поляков-артиллеристов завалила. А ты чего ни с того ни с сего на берег ломанулся?
Да, понимаешь, мне показалось, что еще один выстрел картечью из пушки и всем нам на палубе будет кирдык. А Машу я в обиду не дам. Она мне как сестра. Ладно, пойду, немного прогуляюсь
Решив, что, действительно, не обязательно ходить за камерой, я достал из кармана мобильник, включил его и начал снимать убитых поляков. Позднее я показал эти фото местным жандармам в Бресте, и почти всех из них они опознали. Только у двоих из убитых были сильно покалечены головы. Когда я их фоткал, меня снова чуть не стошнило. Да, когда-то я считался лучшим бэттером в школьной бейсбольной команде, но сегодня в первый раз мне довелось бить людей по голове
Когда я вернулся на «Курьер», очередь на перевязку к Саше Николаеву все еще не рассосалась. Он же занимался тяжелораненым. Один швед с поломанными ребрами и разбитой головой, плюс трое легкораненых ждали своей очереди. Увидев «лимонника», я подошел к нему и высказал все, что я о нем думаю, не стесняясь в выражениях. Смутился я только тогда, когда увидел восхищенное выражение лица Кости Самохвалова и то, как он что-то спешно записывал в свой блокнот.
Продолжай, я тут твои выражения фиксирую для потомства
Я смутился и прервал поток ругательств. Костя увел англичанина, а ко мне подошел Хулиович.
Никола, у меня для тебя две новости хорошая и плохая. Сначала хорошая. Я уже доложил о бое по рации, и мне сообщили, что все отличившиеся представлены к наградам. И еще: ходатайство о зачислении тебя на службу удовлетворено, и тебе присвоено офицерское звание. Теперь ты поручик Гвардейского флотского экипажа, с чем и поздравляю. Да, и можешь вертеть дырочку на кителе для награды.
Ого, значит я офицер? Служу Отечеству! А где китель, на котором мне вертеть дырочку?
Форму тебе выдадут, не бойся. Она, кстати, имеет прямое отношение к плохой новости. А заключается она в том, что ты, бейсболист хренов, остался жив только потому, что поляки обалдели от подобного дебилизма. Хотя, может, конечно, стоит взглянуть вдруг они и в самом деле умерли от смеха. В любом случае, будь твоим противником нормальные солдаты, ты бы сейчас лежал на палубе в холодном виде, подобно вон тем, и он указал на три неподвижных тела, лежавшие на палубе и накрытые брезентом.
Это те, кто погиб? спросил я, лихорадочно вспоминая, все ли мои знакомые на месте.
Из наших да. Но ты мне зубы не заговаривай. Тоже мне, Бейб Рут так, кажись, именовали вашего самого лучшего бейсболиста?
Это те, кто погиб? спросил я, лихорадочно вспоминая, все ли мои знакомые на месте.
Из наших да. Но ты мне зубы не заговаривай. Тоже мне, Бейб Рут так, кажись, именовали вашего самого лучшего бейсболиста?
Я машинально кивнул, а Сан-Хуан продолжил:
Гм, надо бы тебе позывной сообразить «Бейрут». Ведь здесь никто про твоего Бейба Рута не слыхал, а про Бейрут знают все, кроме, наверное, наших шведов с финнами. А звучит примерно так же.
Я взмолился:
Хулиович, ты сам подумай где я, а где Бейрут! Я же никогда не был в Ливане.
Ладно, не бойся, успокоил он меня. Скажи спасибо «охотникам». Они уже тебя именуют «берсерком». Вот это и будет твоим позывным.
Слушай, какой я нахрен «берсерк»? мне показалось, что Хулиович надо мною издевается. Давай пусть будет хотя бы «янки».
Нет уж, нет уж ты вел себя, как «берсерк», эрго, «Берсерком» и будешь. Далее. Теперь каждый день стану проводить тренировки с нашими шведами. А то, блин, по кабакам да по шлюхам шастают, а команды из трюма не выходить не приняли всерьез. Так вот, раз ты теперь военный, то изволь тоже присутствовать на занятиях. В форме и в полной боевой. Я тогда сказал, что тебе нельзя, но не знал, что ты наш, прости!
В тот вечер мы до Бреста так и не добрались наши «охотники» вырыли яму для поляков, которых похоронили без особых церемоний и почестей. Разве что Хулиович сделал грубый крест из пары палок и воткнул его в братскую могилу.
Заночевали мы в селе, в котором крест над церковью был православным, и население встретило нас на удивление приветливо. Подумав, Хулиович все же запретил нам брать у них какую-либо еду, чем весьма огорчил гостеприимных хозяев. Но пара подарочков для их детворы и обида сменилась улыбками.
А вот Брест, в который мы прибыли на следующий день, я помню смутно. Нужно было дописать свои статьи, отредактировать их, передать все в центр, а потом помочь полиции опознать тушки супостатов Запомнились лишь похороны трех «охотников» у крохотной лютеранской кирхи; оказывается, была там и такая. А на плацу у местной воинской части я ощутил на своей шкуре, что такое тренировки. Блин, сколько я в школе, да и в университете, занимался спортом, но по сравнению с тем, что с нами вытворял этот садист Хулиович никакого сравнения. А еще этот тиран сказал потом, что мы ему напомнили детсадовцев «ни тебе выносливости, ни сноровки. Вот разве что меткость неплохая».