Мы ошарашенно киваем.
В общем, это не совсем так. Ему нравится подшучивать над новичками
«Сволочь! проносится у меня в голове. Я убью его! А затем, возможно, съем».
Ладно, в корзине овсянка для каши, мука, яйца, кое-какие другие продукты, она машет в сторону берега. И хотела избавить вас от плохих мидий, Инге кивает на ракушки в руке. Надеюсь, никто еще не пострадал?
Нет, выдавливаю я. Не совсем
Ну, как ваши впечатления от убежища?
Э-мм начинает Мелисса. В целом неплохо, хотя я надеялась увидеть здесь побольше викингских шлемов
О боже, только не это.
Я молюсь, чтобы она заткнулась. Но она не затыкается.
Ну знаете, такие, с рогами?
Викинги не носили рогатых шлемов, обыденным тоном замечает Инге.
Я яростно киваю, стараясь доказать, что меня не проведешь какой-то фальшивкой, вроде «Астерикса из Галлии».
Совсем-совсем? Мелисса так легко не сдается и добавляет с надеждой: Даже по большим праздникам?
Суть викингов не в том, чтобы одеваться как-то по-особому, отвечает Инге, изучающе разглядывая Мелиссу, и добавляет, пряча нож в ножны: Суть в том, что внутри. В том, чтобы найти свою Полярную звезду.
Найти что? спрашивает Мелисса.
Свой руководящий принцип, объясняет Инге.
Это как семь стадий? спрашивает Триша. Ремесла, превращение в берсерка и все остальное?
Что-то вроде того, говорит Инге. Превращение в берсерка, раздевание донага все это познание своего внутреннего «Я»
Ох, вздыхает задумчиво Триша, а я считаю необходимым вмешаться.
Простите, а что там с последней частью?
Вы про познание своего внутреннего «Я»?
Ну, в принципе, да, но также
Я имела в виду другое.
Раздевание? Донага?
Ага смущаюсь я.
Инге слегка удивляется, как если бы тут не было ровным счетом ничего необычного.
Инге слегка удивляется, как если бы тут не было ровным счетом ничего необычного.
Вы боитесь обнажаться?
Да, боюсь! Что это еще за раздевание такое?
Тришу и Мелиссу, кажется, это совершенно не заботит пожалуй, оно так и есть, так что все дело в «напряженной Элис, которая слетает с катушек при мысли о том, что может оказаться без штанов».
Но ведь таковы вы настоящая, под всеми внешними слоями. Нагота это свобода, говорит Инге как о чем-то само собой разумеющемся, передавая Трише и Мелиссе припасы для лагеря. Вы можете быть директором фирмы или уборщицей, но это не важно. Когда люди обнажены, они все равны, и все мы должны ощущать себя уютно в нашем естественном состоянии, что очевидно.
Очевидно. Я очень стараюсь не выглядеть как женщина на грани нервного срыва.
Видите ли, дело в том, что я не раздеваюсь.
В последнее время у меня и не было необходимости в раздевании. Даже в душе я обычно следую процедуре «Зайди и попытайся не заметить в зеркале в полный рост отражения своего тела после рождения двух детей». В нескольких случаях я была вынуждена зайти в общественную раздевалку для смены нижнего белья, но тогда я старалась как можно быстрее проскользнуть в одежду, придерживая подбородком полотенце и сохраняя максимально самоуверенный вид[17].
В общем, я не раздеваюсь.
А как насчет штанов? спрашиваю я, пока что с надеждой. Можно превращаться в берсерка в штанах? Может, в бюстгальтере
Но она прерывает меня.
Нет. Держите.
Мне протягивают корзиночку с яйцами, и становится понятно, что никаких дальнейших объяснений не будет, как не будет и дискуссии на эту тему.
Внутри я вся распадаюсь на кусочки, одновременно пытаясь выглядеть крутой, спокойной и собранной снаружи и проваливаясь при этом по всем трем показателям.
Мелисса ничего не говорила про то, что нужно будет раздеваться! Меня заставят раздеться! Перед женщинами, с которыми я познакомилась лишь вчера! Не прошло и я пытаюсь вспомнить, какой сейчас день, и вычислить, сколько часов остается до моего убийственного унижения, но у меня не получается. Опять. Чертова математика. Чертов отсчет времени до чертового обнажения. Ах да, я не забыла? Мы же все собираемся раздеться ДОГОЛА!
Если и стоит о чем-то всерьез беспокоиться, шутливо обращается Инге к Мелиссе, так это о том, что настоящий страх возникает, когда наши новички теряются в лесу.
Я перестаю дышать.
Какого хрена?
Мы с лесом не друзья. Но потеряться в лесу? Со мной раньше такое случалось лишь однажды, и это устрашающее событие произвело такое воздействие на мое неокрепшее подростковое сознание, что я поклялась в том, что такого никогда больше не повторится.
Мне было четырнадцать лет, и я протестовала против мира за то, что он позволил маме заболеть. Но поскольку я предпочитала протестовать в одиночку (по крайней мере, меня так воспитали), я вышла из дома и решила совершить то, что любители проводить время снаружи называют «прогулкой». Стемнело (я также не люблю темноту. Мне, пожалуйста, подайте город, сверкающий тысячами огней), и я испугалась. Мне казалось, что благодаря неохотному участию в семейных вылазках я помню короткий путь до дома, поэтому попыталась срезать через лес. И это, пожалуй, были самые ужасные шесть часов моей жизни.
Я никогда не отличалась умением ориентироваться в любом смысле, а чертова природа обладает тем свойством, что она везде выглядит чертовски одинаково. Не было никаких удобных магазинов, или домов, или ориентиров, которые бы говорили о том, что я уже преодолела какую-то часть пути, прошла здесь дважды или иду по своим следам, продлевая свою пытку. Одни лишь деревья. И насекомые. А потом и летучие мыши. Я блуждала кругами, промерзая до самых костей, и боялась остаться там навсегда. Боялась никогда больше не увидеть маму, тем более что наше общее время уже было ограничено.
И тогда же я испытала свой первый приступ паники.
Заблудившись окончательно, я присела на корточки среди листьев, отчаянно глотая воздух и приказывая ногам работать. В конечном итоге они послушались, и я заплакала от облегчения. Не знаю, сколько мне понадобилось еще времени, чтобы вырваться из этого древесного ада и увидеть какой-то дом вдалеке. Несмотря на все уроки безопасности в школе, где нас убеждали, что не нужно подходить к незнакомцам, я поняла, что наилучший, если не единственный, шанс для меня это попросить обитателей дома о помощи. Я мысленно приготовилась к тому, что меня, возможно, похитят и впоследствии, возможно, даже расчленят, но решила, что, по крайней мере, мне сначала разрешат позвонить домой, и это стоит того. Оказалось, что в этом доме жила наша учительница французского языка мадам Дина («Секс-машина»[18]) вместе со своим мужем Клайвом. Они как раз играли в «Боггл»[19] и очень удивились, когда в их выходящем на теплицу окне проявилось бледное как мел лицо ученицы. Они действительно разрешили мне позвонить по телефону домой и угостили мятным чаем, пока я ждала, когда меня заберут. Мама была вне себя от ярости пребывала в той самой странной родительской злости в связи с «облегчением», с которой я сама познакомилась годы спустя. Из-за соплей и потрясения дар речи ко мне вернулся лишь через два часа. Но по крайней мере никто меня не убил.
С тех пор мы с природой и не ладим. Неудивительно, что слова Инге будто сковали мне льдом сердце.
Посмотрите, кого я нашла, громко говорит она, когда мы подходим к лагерю и застаем там Магнуса с Марго, соревнующихся, кто лучше потянется после пробежки. Увидев свою жену, он отпрыгивает от Марго, и его рука тут же ныряет в шаровары, чтобы быстро что-то поправить как я подозреваю, небольшую эрекцию.
Ты забыл продукты на первое время, недовольным тоном обращается к нему Инге и добавляет: Опять.
Мне становится как-то спокойнее на душе от мысли, что даже богини-амазонки бывают раздражены супругами. Или даже гневаются на них.
Ну в любом случае вот они.
Инге отдает ему свой сверток и жестом показывает, что мы можем положить наши припасы.
Пойду обратно, посмотрю, как там дети.
Ладно, бормочет Магнус со слегка пристыженным видом.
О, у вас дети? спрашивает Марго.
Трое, поднимает Инге бровь. Магнус не говорил?
Нет, не говорил, качает головой Марго, не осознавая, что только усиливает неловкость ситуации.
Инге ничего не говорит, а лишь улыбается.
И где они сейчас? вырывается у меня. Я имею в виду дети.
Гуляют где-то, беззаботно машет рукой Инге, но, заметив, что мое лицо искажает нечто приближающееся к ужасу, добавляет: Играют. Детям требуется определенная доля свободы. Мы называем это «здоровое пренебрежение».
В это мгновение раздается вопль, и в поле зрения появляется мини-викинг с соломенного цвета волосами. Магнус приседает, встречая его распростертыми объятиями, и подбрасывает его в воздух под громкий визг и заливистый смех.
Осторожней, он ел ягоды, начинает Инге, заметив перепачканные руки сына, но Магнус не обращает на нее внимания и снова подбрасывает ребенка в воздух, а потом переворачивает и держит за ноги.
Магнус, смотри, он, наверное, слопал едва ли не больше своего веса, снова предупреждает Инге. Я бы на твоем месте
Магнус по-прежнему не обращает на нее внимание, поэтому Инге поворачивается и уходит, бормоча себе под нос: «Раз, два, три»
Словно по приказу ребенок отрыгивает, орошая пурпурной смесью ягод и желчи ноги своего отца.
Фуууу! Магнус опускает сына и пытается отскрести рвоту со своих шаровар.
Инге втягивает губы, подавляя улыбку, прежде чем сказать: «Я предупреждала», а потом обращается к ребенку: «Давай, пошли».
Надеюсь, мы еще скоро увидимся, говорит она остальным и уходит.
Ого, она произносит Триша, на этот раз лишившись дара речи. Разве она не
Я никогда не встречала подобных ей.
У Мелиссы же на уме другое.
А что в корзине? Посмотрим?
Мы смотрим.
С приближением сумерек мы отвариваем кое-какую собранную Марго и Тришей зелень, а Магнус показывает нам, как приготовить тесто из неплохого вида муки в холщовом мешочке. Мы собираемся испечь хлеб, говорит он нам, прямо на костре.
Я собираюсь было заявить, что не ем хлеб, и добавить что-то про непереносимость глютена (что неправда; не переносят глютен только мои бедра), но Мелисса тычет меня локтем. Я испуганно вздрагиваю (взрослые так себя не ведут!), но затыкаюсь от боли (ох) и прикрываю рот, потирая руку.
Выкинь из головы свою придурь и просто ешь гребаную еду, как положено, шипит она.
Я задумываюсь над ответом, но оказываюсь в тупике из-за растерянности. И голода. Поэтому решаю «просто есть гребаную еду» (я прямо-таки вижу новый хэштег в Instagram #простоЕГЕ) и на время отказаться от своих безуглеводных принципов.
Магнус показывает, как нужно намотать на палочки полоски из теста, чтобы получился snobrød, как он это называет, или традиционная закуска «накрученный хлеб».
У нас есть поговорка, говорит он. Когда нужно кого-то успокоить, мы говорим, что он должен «spis lige brød til», то есть «поесть хлеба».