Тексты Питера Паркера и Магнуса Йоханссона, в отличие от вышеупомянутой работы, стремятся точно обозначить характерную черту городских совместностей99. Широкий обзор доступной литературы, посвященной совместностям и общим ресурсам в городских условиях, позволяет им выявить три отличительные черты, отделяющие городскую совместность от «традиционных общих ресурсов» (то есть рыболовецких угодий, запруд, сельскохозяйственных земель и лесопосадок), на которых сосредотачивались Элинор Остром, ее коллеги и последователи. Первая отличительная черта городских совместностей большой масштаб и обусловленный им недостаток различимости отдельных индивидов. Совместности в городе способны объединять сотни тысяч участников, если не больше, в отличие от кейсов Остром, вовлекающих несколько сотен человек. И если в случаях, описанных Остром, участники понимают и то, из чего складывается общедоступный ресурс, и свою роль в обслуживании «общего», то в случае города обитатели порой даже не в курсе того, что такие сущности, как экосистема, водо- и энергоснабжение, использование дорог и тишина могут быть «совместностями». Обилие участников сокращает выигрыши, получаемые теми, кто поддерживал совместность. Такая проблематизация позволяет провести сравнение с «трагедией ресурсов общего пользования» («tragedy of commons»), описанной Гарретом Хардином100. Невзирая на то что в некоторых случаях (например, в переработке отходов) нормы могут предупредить трагедию, Паркер и Йоханссон предполагают, что во множестве других случаев управление крупномасштабной совместностью, скорее всего, потребует бóльшей формализации правил и принятия решений.
Вторая черта, согласно Паркеру и Йоханссону, это оспариваемый характер городских совместностей. Полезность общего очевидна применительно к традиционным общим благам и ресурсам, и, как правило, ее принимают все, кто образует группу (пастбище корм для скота, ирригационная система полив полей и т. д.), но она отнюдь не столь прозрачна в городском контексте. Разные типы социальной дифференциации и разделения (класс, гендер, этническая принадлежность, раса, род занятости) создают разные отношения с общими ресурсами, что приводит к различающимся оценкам, которые дают одному ресурсу разные группы пользователей. К примеру, для одних пользователей общественный садик место выращивания съедобных растений; для других пространство общения и создания сообщества. Здесь могут ночевать бездомные, но на это же место может иметь виды девелопер, готовый подать садик как выгодную отличительную черту, позволяющую переоценить стоимость квадратного метра в соседствующем с ним районе. Учитывая также мобильность и различия временных перспектив городских жителей, нам стоит внимательно относиться к тому, что степень участия в поддержании «общего» и степень ответственности за него могут быть разными. Так, создание общественного садика имеет не то же значение для постоянных жильцов, что и для временных арендаторов.
Чтобы городские совместности могли справляться с таким разнообразием, Паркер и Йоханссон предлагают третью отличительную черту: межсекторное сотрудничество (cross-sectoral collaboration). Городская инфраструктура в их тексте представлена как ресурс, к которому имеют доступ различные стейкхолдеры, среди которых и граждане, и частные компании, и муниципальные власти. Обеспечение совместности требует долгосрочного планирования, значительных инвестиций, а также сложной координации общественных и частных вкладов вкупе с регулятивными механизмами и это может потребовать создания системы привилегий, поддерживающей баланс совместности. Потому Паркер и Йоханссон видят потребность в межсекторном взаимодействии, объединяющем горожан, некоммерческие организации, правительственных агентов и множество других деятелей обязующихся создавать и поддерживать такие совместности. Они допускают, что роль государства как посредника будет усиливаться и его первостепенными задачами будут управление и наблюдение за процессом формирования городских совместностей101.
Я считаю, что проблема в обзоре Паркера и Йоханссона кроется в их представлении о городе и городском как о территориально ограниченной сущности. Совместности становятся городскими согласно тому, что «рассматриваемый ресурс должен быть преимущественно доступен в масштабах города или на меньшем масштабе». К сожалению, эта идея не позволяет оценивать значимость городских совместностей, размещающихся и производимых в том числе вне городского масштаба.
Я считаю, что проблема в обзоре Паркера и Йоханссона кроется в их представлении о городе и городском как о территориально ограниченной сущности. Совместности становятся городскими согласно тому, что «рассматриваемый ресурс должен быть преимущественно доступен в масштабах города или на меньшем масштабе». К сожалению, эта идея не позволяет оценивать значимость городских совместностей, размещающихся и производимых в том числе вне городского масштаба.
Представление о городском (urban) как качестве, присущем территориально определяемому городу (city), упорно сохраняется как в повседневном мышлении, так и в большинстве академических текстов102, к коим относятся и вышеописанные статьи, посвященные городским совместностям. Совершенно ясно, что такие представления помогают нам осмыслять ощутимые отличия пространств в черте города и за его пределами, то есть в деревне или пригороде. Тем не менее, если мы возьмем эту концепцию как инструмент анализа, нас ждут жесткие ограничения. Еще в 1938 году Луис Вирт103 заметил, что мы не можем принимать «город» и, следовательно, «городское» как данность, к тому же прикладываемую к очевидно неограниченному объекту. Вирт доказывал, что плотность, количество населения или площадь поселения спорные критерии определения города. Сегодня сами паттерны урбанизации все больше оспаривают, казалось бы, самоочевидные отличия города и пригорода, городских и сельских земель. Некоторые части «большого города» могут выглядеть или ощущаться как деревня, и в то же время деревни, в которых, например, устроены крупные рынки, могут напоминать о городе. И что нам делать с крестьянскими фермерами, отправляющимися на протестное шествие в город? Этот протест «городской»? И что делать с культурными практиками, которые создавались в сельских районах поколение за поколением и ныне практикуются мигрантами, проживающими в городе? Это городское или нет?
Две повести о городахДва ключевых подхода, выработанных в рамках урбанистической теории, позволяют вырваться из вышеупомянутых пределов концепции города как «локализованной пространственной сущности». Работы Анри Лефевра, помыслившего город как echelle (масштаб) и niveau (уровень), становятся трамплином для обоих подходов. Таким образом, один из концептов Лефевра представляет «городское» как «произведенный масштаб» (produced scale) и тем самым позволяет соотносить этот масштаб с множеством иных, от тела до глобальности. В противоположность этому, niveau фокусируется на культурных аспектах города, видимого как пространство медиации, смягчающее конфликты повседневного с логикой коммодификации.
Мультимасштабность городскогоБреннер и Шмид104 предлагают теоретизировать «городское» не как сущность, обусловленную строгими и гомогенными метриками; их подход предвосхищал Вирт, предостерегая исследователей от уподобления «урбанизма» «физической сущности города»105. Конечно, Вирт довольно точно предсказывает будущие открытия:
Технологические развития в областях транспорта и коммуникации, практически обозначающие новую эпоху человеческой истории, акцентировали роль городов как доминирующих элементов нашей цивилизации и невероятно расширили городской образ жизни, вырвавшийся за пределы города как такового 106.
Доказывая, что «городская проблематика» отождествилась с обществом, Лефевр подхватил и развил эту интуицию, взявшись говорить о «городском обществе»107. Согласно Лефевру, городские условия (urban condition) простираются за пределы города и вбирают в себя удаленные пространства, события и людей, разбросанных по всему свету. Субъектами урбанизации становятся и мегагорода, и менее густо заселенные «сельские» земли процесс развития связывает оба типа территорий со множеством других пространств.
Лефевр описывает «городскую революцию» как неостановимый процесс нарастающей взаимосвязанности (connectivity), соединений и потоков, протекающих через конкретные хабы, которыми являются города. Соответственно, городское следует мыслить не как замкнутое пространство, поддерживаемое собственной динамикой108, но как узел глобализирующейся сети потоков (капитала, товаров, людей, практик, образов и т. д.), которую в своих поздних текстах активно развивал Мануэль Кастельс109. Потоки, конституирующие город в каждый отдельный момент, выходят не только за пределы территориальных границ города как административной единицы, но и за границы национального государства.
Лефевр описывает «городскую революцию» как неостановимый процесс нарастающей взаимосвязанности (connectivity), соединений и потоков, протекающих через конкретные хабы, которыми являются города. Соответственно, городское следует мыслить не как замкнутое пространство, поддерживаемое собственной динамикой108, но как узел глобализирующейся сети потоков (капитала, товаров, людей, практик, образов и т. д.), которую в своих поздних текстах активно развивал Мануэль Кастельс109. Потоки, конституирующие город в каждый отдельный момент, выходят не только за пределы территориальных границ города как административной единицы, но и за границы национального государства.
Акцент на потоках и связываемости высветил функцию «управления и контроля» (command and control), предназначенную глобальным городам как стратегическим хабам, которые включены в глобализацию капитала и труда110. «Глобальный город» буквально стал собирательным образом «городского», вытеснившим из исследовательского фокуса «обыкновенные города» (особенно города Глобального Юга), также формирующиеся за счет глобализирующихся потоков и связей111. Такие исследователи, как Онг, не стремятся объяснять связываемости, обращаясь исключительно к капиталу и товарам; говоря о динамике, они подчеркивают особую значимость миграции и транснациональных общественных пространств, определяя связанный с ними процесс звучным термином «всемиризация» (worlding)112113.
Такие авторы, как Майкл Питер Смит, угадывают в описанных трансформациях появление «транснационального урбанизма», видимого как
знак перекрещивающихся транснациональных контуров коммуникации, а также локальных, транслокальных и транснациональных общественных практик, рассекающих друг друга, «сходящихся» в конкретных местах в конкретные времена, вступающих в конкурентные политики производства места (place-making), социального производства различия во властных позициях, создания индивидов, групп, национальных и транснациональных идентичностей, а также сопредельных им полей различения 114.
Тем не менее транснациональные потоки товаров, коммуникации и людей вовсе не подняли планку глобальной игры. Напротив, критические географы подчеркнули влияние «масштабов» на формирование неравенства и неравномерного развития. Согласно Нилу Смиту, масштабы не предзаданы, они не априорны:
Географический масштаб социально производится и как платформа, и как контейнер определенных типов общественной активности. Географические масштабы отнюдь не нейтральны; они не застывают в пределах обозначенных контуров; они продукт экономических, политических и социальных активностей и связей; они изменчивы в той же степени, что и обуславливающие их отношения Масштаб географический упорядочиватель, выражение коллективного общественного действия 115.