Бреннер заявляет, что городской масштаб (urban scale) играет ключевую стратегическую роль в переопределении масштабов суверенности и производства неолиберальной глобальной экономики116. Сегодня масштаб города (city-scale), мыслимый как «структурная связность»117 городских рынков труда или же как «город-в-сотню-миль»118, становится ключевой площадкой для реализации национальных стратегий в рамках экономической соревновательности. Городам вменяется распространение духа предпринимательства среди горожан, создание благоприятных условий для транснациональных инвестиций, сокращение социальных издержек за счет оживления соседской взаимопомощи и в то же время производство большего дохода для национального бюджета119. «Низовые» организации и попытки производства совместностей, таким образом, принуждены к поддержке менеджерской роли государства120.
Городское как пространство медиацииСтефан Кипфер, Роб Шилдс или же Энди Меррифилд121, обращаясь к представлению Лефевра о «городском» как niveau, выделяют культурную перспективу, отличную от Бреннеровского подхода к политэкономии. Их тексты отсылают к наследию исследователей начала XX века (Георга Зиммеля или Луиса Вирта), поскольку обращаются к культурным и основанным на опыте характеристикам конституирования «городской жизни». В знаменитом эссе Зиммеля «Большой город и духовная жизнь» опыт городской жизни описан как «повышенная нервность жизни, происходящая от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений»122. Социальные и психологические реакции на это состояние укрепляют дифференциацию и экстравагантность, тем самым подпитывая самоусиливающуюся динамику.
Согласно Зиммелю, зарождающаяся городская культура анонимности связывает отчуждающие и освобождающие аспекты. С одной стороны, жители города быстро вырабатывают блазированное отношение (blase attitude), безразличие и «скрытую неприязнь» в отношении чужаков123, что формирует циничную точку зрения на социальные отношения. Зиммель определенно видит явную связь этого отношения с экономической базой: «становясь бесцветной и безразлично общей мерой для всех ценностей, деньги становятся также самым страшным нивелирующим фактором»124. С другой стороны, анонимность освобождает индивида от форм группового давления и иных способов общественного контроля, а также способствует развитию различных городских культур. Айрис Мэрион Янг развивает эту идею, выявляя четыре желанных идеала, вплетенных в текстуру городской жизни: «1) социальная дифференциация без эксклюзии, 2) разнообразие, 3) публичность, а также 4) эротизм <> как увиденное в широком смысле влечение к другому, наслаждение и радость от возможности отступить от безопасной рутины, пережить разрыв, обещающий встречу с новым, странным и удивительным»125.
Лефевр подобно Зиммелю, Вирту, Янг и их коллегам выделяет различие как определяющее качество городского опыта; «городское можно определить как пространство, в котором различия узнают друг друга и посредством взаимонаправленного распознавания проверяют друг друга и таким образом становятся либо сильнее, либо слабее»126. Появление и умножение социальных сред (milieu) и субкультур, индивидуализация жизненных стилей суть части и минимальные единицы урбанизации. В городской среде, пестующей разнообразия, воспитывают инновацию и креативность и таким образом развивают новые формы производства и воспроизводства. Согласно Лефевру, капиталистический город играет ключевую роль в подгонке новых разработок под логику капитала.
Лефевр различает уровни личного опыта (его он называет «частным порядком» P) и накопления капитала (а его «глобальным порядком» G); городское (медиация M) существует ровно между ними, оказываясь пространством ежедневного опыта и коммодификации. Лефевр считает, что центральность идеал, заключенный в самом городском пространстве; это умозаключение позволяет ему полностью описать роль медиации: «дело в том, что любая точка может стать центральной в значении городского пространства-времени»127. Шилдс доказывает, что «городское» (urban) эквивалентно теоретическому идеалу и виртуальности, потенциал которых заключен в «городе» (city) и является, выражаясь в терминах Лефевра, «реальной абстракцией»128. Тем не менее в силу того что ни одна точка не может быть центральной единовременно с любой другой городская политика заключается в осуществлении переговоров и балансировании запросов на центральность. На одной стороне спектра ответных реакций пространства товарного потребления торговые центры и деловые районы создают благоприятный фон (ambience) для социальных столкновений (encounter) и возможностей, в то же время полагаясь на различные формы исключения маргинализированных групп129. На другой стороне городское также может вести к коллективному сопротивлению, зарождающемуся среди исключенных, постепенно осознающих свою общность в исключенности. Слово Лефевру: «Право на город легитимирует отказ от того, чтобы позволить дискриминационной и сегрегационной организации удалить человека из городской реальности <> [и] объявляет неизбежный кризис городских центров, основанных на сегрегации»130.
Городская медиация сама по себе субъект масштабного производства и лишь «мимолетная форма» (fleeting form)131. Кипфер описывает ее как «призму, которую возможно использовать для понимания, связывания и действия в фрагментированных и гомогенизированных аспектах современного мира, противоречий и возможностей повседневной жизни»132. Городское, таким образом, может быть понято как пространство, конституируемое «повседневными взаимодействиями», которые, как предполагают Сассер и Тоннелат,
обозначают практическую интеграцию каждого индивида в общие территории города, [позволяющую] людям также развивать чувство привязанности к по большей части анонимному коллективу, существующему в масштабе города. Становление ньюйоркцем, парижанином <> есть постоянный процесс, требующий притирания к незнакомцам, которое может нам вовсе не нравиться 133.
обозначают практическую интеграцию каждого индивида в общие территории города, [позволяющую] людям также развивать чувство привязанности к по большей части анонимному коллективу, существующему в масштабе города. Становление ньюйоркцем, парижанином <> есть постоянный процесс, требующий притирания к незнакомцам, которое может нам вовсе не нравиться 133.
Таким образом, городской опыт развивает саморефлексию и расширяет «право на город», включая в него «право на различие». Хотя это развитие, конечно, не происходит автоматически.
Диалектика городского: стратегические огораживания и онтологическая открытостьЯ предлагаю комбинировать оба концепта «городского», то есть и мультимасштабное пространство, и пространство медиации. Отталкиваясь от обеих позиций, я стремлюсь доказать, что обе схватывают важные аспекты «городского», которые нам следует мыслить в диалектической связи. Как я покажу далее, каждый подход неожиданным образом предлагает «городское», содержащее в себе и онтологическую открытость, и стратегическое огораживание. Огораживание и открытость не взаимодействуют в одной плоскости; первое затрагивает социальные перцепции и стратегии, а последнее материальные и нормативные динамики. Если нам удастся объединить оба подхода, мы сможем понять феномен городского как результат их диалектического танца.
Стратегическое огораживание означает, что городское упорядочивает пространство, отграничивая одни пространства от других. Мы называем это огораживанием, поскольку некоторые отношения между акторами и пространствами схлопываются, то есть виртуально отрезаются. В рассуждениях о масштабах городское понимают как «контейнер для определенных видов социальной активности», повторяя формулировку Нила Смита. За скобки будут вынесены социальные и политические активности, с этим масштабом не ассоциируемые и имеющие иную природу. Культурная медиация предлагает аналогичное огораживание: она отделяет рутинные городские события от чрезвычайных. Важно заметить, что подобные огораживания городского носят лишь временный характер. И производство масштаба, и опыт повседневности политически контингентные процессы, подверженные значительным историческим и географическим переменам.
Временное огораживание и обессиливает (уводя на уровень фона) [определенные отношения и действия], и одновременно усиливает [их]. Непременным условием социализации индивидов является экспериментальное проведение границ в городском пространстве. Обучаясь действовать в пределах горизонта городских пространств, индивиды реструктурируют и расширяют эти пространственные основания. Несмотря на настойчивые уверения Лефевра в том, что противопоставление «города» и «деревни» устарело и не позволяет понимать структуру городского общества, его призыв к «праву на город» может быть понят как признание того, что город остается в фокусе повседневного опыта; что город до сих пор определяется как стратегическое пространство для артикуляции общих интересов, требований и активностей. Желание упорядочить собственное повседневное окружение часто отталкивается от городского масштаба как от подходящей точки для старта, позволяющей запустить коллективную мобилизацию вокруг «местной проблемы». Имеет смысл и заново рассмотреть идею Кастельса134 о городском как пространстве борьбы за общедоступные блага и предметы коллективного потребления, среди которых: жилая застройка, публичная инфраструктура (вода, электричество, дороги, транспортные системы), образование, уход за детьми и здравоохранение; парки, пространства отдыха и культурных активностей и т. д.
Онтологическая открытость относится к городскому как пространству, «открытому к» и способному формировать связи с другими пространствами. В этом смысле Васудеван описывал город как продукт «постоянно уплотняющейся и не до конца определенной пересекаемости тел, материалов, пространств и вещей»135. Мы уже увидели, как «городской масштаб» может быть деконструирован как продукт мощных процессов, движимых капиталом, коммуникацией, миграциями, а также культурных динамик, действующих на разных масштабах, и, несмотря на все ограничения, продукт, стремящийся вовлекать и производить новые пространства136. И здесь мы касаемся онтологии именно городской характер медиации обозначает важность открытости, то есть врожденное право быть иным/другим, доступное каждому горожанину.