То есть? не поняла Гледа. А когда настанет то время?
Ты почувствуешь ответил тогда настоятель и, помолчав добавил. Иногда камни начинают петь.
Я не поняла, призналась Гледа.
Иногда камни начинают петь, продолжил Шолд. Деревья кричать. Небо смотреть. Ветер обжигать. Вода сушить. Пламя одаривать прохладой. Вот тогда настанет то время.
Шутки колдуна Гледа не поняла и оглянулась на Унга и Ашмана, которые после ранения как-то сблизились друг с другом и даже умудрялись как будто переговариваться на смеси храмового и берканских языков. Нет, они все еще не оправились от ран, хотя и чувствовали себя лучше, чем Скур, но уж по крайней мере Унг избавился от доспехов энса и заменил их на простенькие сыромятные, выданные Шолдом. Старенький меч настоятель тоже не стал забирать у парня. Махнул рукой и сказал, что не то время.
То есть? не поняла Гледа. А когда настанет то время?
Ты почувствуешь ответил тогда настоятель и, помолчав добавил. Иногда камни начинают петь.
Я не поняла, призналась Гледа.
Иногда камни начинают петь, продолжил Шолд. Деревья кричать. Небо смотреть. Ветер обжигать. Вода сушить. Пламя одаривать прохладой. Вот тогда настанет то время.
Страшное время? спросила Гледа.
Время как дорога, пожал плечами Шолд. Она не может быть страшной. Страшным может быть то, что ты встретишь на этой дороге.
Время не дорога, не согласилась Гледа. По дороге можно вернуться.
Сказала и сразу вспомнила отца, мать и многих, многих, многих. Что было бы, если бы они с отцом не вышли из дома тем весенним утром? Может быть, остались бы живы? Мать и отец, во всяком случае. Ведь остались же живы почти все жители Альбиуса?
Дорога тоже не всегда позволяет вернуться, заметил Шолд. А по сути не позволяет никогда. Знаешь почему?
Почему? спросила Гледа.
Потому что это уже будет другая дорога, объяснил Шолд. Ты можешь разворачиваться каждый день и проходить один тот же участок тропы, но лишь когда поймешь, что всякий раз ступаешь в неизведанное, станешь
Он замолчал.
Станешь? переспросила Гледа. Кем я стану?
Эти проклятые притчи все время выскальзывают из головы, поморщился Шолд. Короче, поумнеешь. Принц Яр хочет тебя видеть.
Зачем? спросила Гледа.
Думаю, ты произвела на него впечатление, предположил Шолд.
Тем, что я срубила больше всех этих порождений жатвы? спросила Гледа.
Возможно, что и поэтому тоже, сказал Шолд. Но я бы посоветовал тебе посмотреть в зеркало, прежде чем принц тебя примет. Это важно. Тогда тебе многое станет ясным.
У меня нет зеркала, сказала Гледа.
Его сейчас принесут, ответил Шолд. Я уже распорядился.
Что я там увижу? спросила Гледа.
То, что увидишь, ответил Шолд. Главное то, что ты успеешь понять. Ты готова разговаривать с принцем?
Куда я должна пойти? спросила Гледа. И чего мне стоит опасаться?
Идти никуда не нужно, успокоил ее Шолд. Он придет в эту келью сам. Через полчаса после того, как ты увидишь себя в зеркале. И опасаться тебе стоит только саму себя. Хотя бы потому, что принц человек чести.
Я, выходит, нет? позволила себе усмехнуться Гледа.
Иногда честь подобна стальной клетке, которая сдерживает рвущегося наружу зверя, объяснил Шолд. Пусть даже этот образ и не очень подходит к принцу. Уж поверь мне, я его знаю много лет. Возможно, подобное представление годно и для девушки, но вряд ли это твой случай. Твоя честь это то, что принадлежит только тебе. Но когда я говорю, что тебе следует опасаться самой себя, то имею в виду совсем другое. Только лишь твое нутро, которое может заявить о собственных желаниях.
Вы сейчас о она положила руку на живот.
Нет, покачал он головой. Этого я разглядеть не могу. И не хотел бы даже говорить об этом. Это как спорить об изготовлении смертоносного клинка с тем, кто способен их выковать сотню. Я говорю о том, что в твоем сердце.
Мое сердце свободно, сказала Гледа.
Не лги себе, сказал Шолд, прежде чем оставить ее. Оно заполнено болью.
Зеркало принесли через пять минут. Оно было тяжелым, шестеро монахов, пыхтя, затащили его в келью и поставили у стены, после чего поспешили удалиться, даже едва не устроили давку в дверях, как будто Гледа могла ужалить или еще как-то уязвить каждого из них. Кажется, двое из этих монахов были в числе тех четверых, что наблюдали за схваткой. Неужели она способна кого-то напугать?
Зеркало было бронзовым, высотой в рост человека, с искусно вычеканенной рамой. Гледа подошла к нему, прикоснулась к его мутной поверхности, затем вытащила платок и протерла отражающую плоскость. Поразительно, но так ясно она не видела себя даже в идеальном зеркале дома Стахета Вичти. Гледа оглянулась на узкое окно кельи, которое выходило на пропасть, куда монахи всего лишь пару часов назад закончили сбрасывать трупы, скопившиеся на монастырской площади, и решительно потянула завязи платья. Нет, она не хотела полюбоваться сама собой. Она хотела понять. Понять, почему девчонка, которую она видит в этом зеркале, кажется ей незнакомой.
Она сбросила с себя платье, не думая о том, что дверь в ее келью не заперта. Разулась, сняла исподнее и замерла напротив зеркала. В одно мгновение забыла, что под босыми ступнями холодный камень. Едва не задохнулась от восхищения. В зеркале была и она, и не она.
Подростковая угловатость, которая нравилась ей в себе самой, куда-то делась. Линии ее тела стали чуть плавнее и как будто совершеннее. Но в них не было и толики припухлости, на которые Гледа насмотрелась, порой ее мама подсказывала что-то молодым мамашам Альбиуса, был у нее такой опыт, хотя лекаркой она себя не считала. Нет, Гледа вся целиком была словно только что созревший плод. С идеальной, чуть смугловатой без единого изъяна кожей. С плотными, но не выделяющимися мышцами. Со все еще короткой, но готовой обратиться в густую волну длинных и тяжелых черных волос, шевелюрой. И все это не было следствием беременности, хотя чуть побаливала грудь и слегка тянуло низ живота. Она изменилась по чужой воле. По воле, которая наделила ее силой, быстротой, ловкостью и выносливостью. И, пожалуй, красотой.
Гледа приблизилась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо. Одно мгновение ей казалось, что и лицо оставалось прежним, во всяком случае, она продолжала узнавать себя, но почти сразу Гледа поняла, что это не так. Ее нос стал чуть тоньше и чуть прямее. Лоб и скулы очистились от отметин юности. Острый подбородок чуть закруглился и в то же время скулы перестали излишне назойливо напоминать о себе. Глаза стали чуть больше. Брови потемнели и сузились. Ресницы удлинились. Губы стали чуть полнее, но ровно настолько, чтобы о припухлости не могло идти даже и речи. От того, что ее сверстники называли красотой, она сама смазливостью, а отец разными словами от непротивной до милой не осталось и следа. Из зеркала на Гледу смотрел человек, который мог свести своей внешностью с ума. И сама Гледа сейчас, в эту секунду это понимала.
Она стала ощупывать себя, вспоминая при этом собственные жалобы отцу на то, что хотела бы иметь более строгий и сухой вид, чтобы торговцы на рынке не забывали о своих товарах, углядев его дочь у их прилавков, на что Торн только пожимал плечами, мол каждому выделено от всевышнего по доле его, и она должна молиться лишь о том, чтобы ее очарование не значило, что ума ей отсыпано куда как меньше, чем внешности. Впрочем, однажды отец заметил, что лишним не может быть ни то, ни другое, и если Гледу не устраивает, что мальчишки, с которыми она фехтует у казармы, забывают, что перед ними противник, она может нацепить на лицо маску или даже надеть на голову какое-нибудь ведро. Ведро Гледа надевать не стала, но и досадовала на собственную смазливость недолго. Торговец Раск, к которому она частенько заглядывала в лавку, быстро вычислил причину ее хмурости и успокоил тем, что назвал ее внешность божьей отметиной и удачей.
Удачей? не поняла он тогда, что он имеет в виду.
Конечно, подпрыгнул за прилавком малорослый Раск. А чем же еще? Это ж как доспех. Да, привлекает внимание, очаровывает, избери ты не слишком приличный путь для проживания собственной жизни, пожалуй, могла бы сорвать изрядный барыш, но если останешься воином, то числи свое лицо большой удачей. Я уж не говорю о том, что не всякий противник решится поднять меч на этакую красоту, что в любом случае даст тебе изрядное преимущество. Всякий противник захочет сначала получше тебя рассмотреть. А это, дорогая моя, время, которое работает на тебя. К тому же мало кто будет ожидать воинской ловкости от этакой красотки.
И как надо пользоваться этим доспехом? спросила тогда Гледа, подмигивая Раску и одновременно с этим пытаясь надуть губы и улыбнуться. Надо выучить какие-то особые гримасы?
Только если хочешь рассмешить того, с кем собираешься сразиться, развел руками Раск, с трудом удерживаясь от хохота. Весь секрет силы твоей красоты в том, что ею не надо пользоваться.
Как это? не поняла Гледа.
Очень просто, вздохнул Раск. Твоя красота это твое естество. И она упрочняется от твоей естественности. Разит наповал. Так что никакой натуги. Будь сама собой. Этого достаточно.
А сейчас она все еще остается сама собой? спросила себя Гледа. Или же это все не только чужая воля, но и чужое тело, и чужая внешность, и чужое совершенство? А если это тело теперь и в самом деле принадлежит ей, хотя бы до рождения ребенка, но в качестве платы за него ей придется каждый год или каждый месяц менять кожу? Кожу? А расстаться с жизнью не хочешь?
Как это? не поняла Гледа.
Очень просто, вздохнул Раск. Твоя красота это твое естество. И она упрочняется от твоей естественности. Разит наповал. Так что никакой натуги. Будь сама собой. Этого достаточно.
А сейчас она все еще остается сама собой? спросила себя Гледа. Или же это все не только чужая воля, но и чужое тело, и чужая внешность, и чужое совершенство? А если это тело теперь и в самом деле принадлежит ей, хотя бы до рождения ребенка, но в качестве платы за него ей придется каждый год или каждый месяц менять кожу? Кожу? А расстаться с жизнью не хочешь?
Гледа опустила руку, положила ее на живот и замерла, сначала шепча, а потом произнося почти в голос:
Ласточка
Ничто не отозвалось в ней.
Но раздался стук в дверь.
Сейчас! крикнула она, набрасывая на себе шелковое покрывало с постели. Да, если это и в самом деле келья Шолда, то он был не чужд роскоши. А если гостевая келья, то стоило задуматься, кто приходит к нему в гости. Хотя, какое ей до этого дело?