Я не хотела сказать ничего плохого о его работе.
Но сказали.
Ну, простите.
Мэдди фыркнула сквозь сжатые губы. Получилось сразу и насмешливо и печально.
«Не хотел ли он стать кем-то другим?» Такие вопросы задают люди, которые могут стать кем хотят. А мы, все остальные, просто американцы.
«Мы просто американцы».
Подобное самовозвеличение под видом притворного самоуничижения было знакомо Рейчел. Она могла бы рассказать об этом на одной из коктейльных вечеринок, позабавив всех. Но эта мысль заставила ее устыдиться. В конце концов, своим успехом она была обязана происхождению, привилегированному положению в обществе. Она всегда была уверена в будущем, всегда рассчитывала на удачное стечение обстоятельств и могла не беспокоиться о том, что растворится в море никому не известных лиц и голосов.
Но отец ее жил среди людей, которых никто не знал и не слышал, а после их смерти и не вспоминал.
Простите, если вас обидела, сказала Рейчел.
Мэдди небрежно махнула рукой с новой дымящейся сигаретой:
Детка, я не обижаюсь на такие вещи, на какие обижаются в вашем кругу. Она дружески стиснула коленку Рейчел. Если вы с Ли одной плоти и крови, тем лучше для вас: надеюсь, вам будет легче жить. Думаю, вы многое потеряли от того, что не знали его. Она стряхнула пепел с сигареты. Но мы получаем не то, что хотим, а то, с чем можем справиться.
Рейчел сходила на его могилу. Непритязательное надгробие из черного гранита с белыми крапинками: таким были облицованы барные стойки на кухне у двух-трех ее коллег. Но на стойки гранита пошло гораздо больше, а Ли Грейсону досталась совсем небольшая плита, фута полтора в высоту и дюймов двадцать в ширину. Мэдди сказала, что он купил плиту в кредит, когда умерло несколько его родных, и выплатил кредит года за три до смерти.
Лиланд Д. Грейсон
20 ноября 19509 декабря 2004
Но она хотела знать больше. Наверняка осталось что-нибудь еще. Однако ничего не удавалось найти.
Она свела воедино то, что говорили о нем Мило и Мэдди, и то, что вспомнили другие. Вышел набросок биографии.
Лиланд Дэвид Грейсон родился и вырос в Элктоне, штат Мэриленд. Ходил в детский сад, в начальную и среднюю школу. Прежде чем осесть у Мило в Ист-Балтиморе, он работал на строительстве дорог, в транспортной компании, в обувном магазине, а также водителем у торговца цветами. Ребенок у него был, судя по всему, только один. Женитьба, развод, снова женитьба, снова развод. При первом разводе потерял свой дом, после чего снимал жилье. В общей сложности сменил девять автомобилей и три мотоцикла, какое-то время держал собаку. Умер в том же городе, где родился. Он прожил на земле пятьдесят четыре года и, по воспоминаниям знавших его, ничего не ждал от других и ничего не стремился им дать. Злым он не был, но люди чувствовали, что задевать его не стоит. Не был он и слишком веселым, однако ценил хорошую шутку и при случае любил посмеяться.
Когда-нибудь все, помнившие его, исчезнут с лица земли. Судя по тому, как люди из его окружения заботились о своем здоровье, ждать этого оставалось недолго. И тогда его имя будет известно только тому, кто ненароком взглянет на могилу.
Ее мать сказала бы, что не он прожил свою жизнь, а жизнь его прожила. И тут Рейчел догадалась, что́ двигало ее матерью. По всей вероятности, Элизабет не говорила Ли о его дочери, а его дочери о нем, потому что хорошо представляла себе жизнь этого человека. Запросы его были небольшими, воображение ограниченным, жизненные цели туманными. А Элизабет Чайлдс, выросшая в провинциальном городишке и предпочитавшая жить в провинциальном городишке, презирала провинциализм в людях.
Она не говорила Рейчел о ее отце прежде всего потому, что раскрыть свою связь с ним означало признать, что ей все-таки жаль порывать со своим происхождением.
«И поэтому, подумала Рейчел, ты лишила меня отца, а его дочери». Она просидела около могилы почти час, ожидая, что его голос прозвучит в свисте ветра или шуме деревьев.
Голос действительно прозвучал, но был суров.
Ты хочешь, чтобы тебе объяснили, откуда все идет.
«Да».
Откуда эта боль, эти потери. Откуда землетрясения и голод. Но главное почему всем наплевать на тебя.
«Хватит».
Рейчел была уверена, что произнесла это вслух.
А хочешь знать почему?
«Нет, прекрати».
А потому.
Как это «потому»? спросила она у кладбищенской тишины.
Никак. Просто так.
Рейчел опустила голову. Она не плакала, сидела беззвучно, но очень долго не могла унять дрожь.
Ты проделала долгий путь, чтобы получить ответ. И вот ты его получила. Он прямо перед тобой.
Рейчел подняла голову, открыла глаза и уставилась на него. Полтора фута в высоту, восемнадцать дюймов в ширину.
Гранит и грязь. Больше ничего.
Она ушла с кладбища, когда солнце уже скрывалось за черными силуэтами деревьев. Было около четырех часов, а приехала она в десять утра.
Больше она никогда не слышала его голоса. Ни разу.
В поезде она смотрела в окно, но уже спустился мрак, и все города и селения сливались в сплошную массу огней, чередовавшуюся с темными промежутками.
По большей части она видела в окне лишь свое отражение. Все та же Рейчел. Все так же одна.
И по-прежнему на неправильной стороне зеркала.
II
Брайан
20112014
9
Воробей
Со времени последнего обмена электронными письмами прошло полгода, и вот пути Рейчел и Брайана Делакруа вновь пересеклись весной в одном из баров Саут-Энда.
Его потянуло в бар по той причине, что тот находился недалеко от дома, а погода в этот вечер в первый раз намекнула на приближение лета, улицы пахли сыростью и вселяли надежду. Она же пришла потому, что несколько часов назад развелась и ей надо было взбодриться. Казалось, она все сильнее страшится людей, и ей хотелось переломить эту тенденцию, доказать себе, что она может справиться с неврозами. На дворе стоял май, а она почти не покидала своего дома с самого начала зимы.
За продуктами она выходила, но только в те часы, когда супермаркет пустел. Лучшим временем было семь часов утра в четверг, когда поддоны с плотно упакованными в обертку продуктами еще стояли посреди проходов, между отделами молочных продуктов и холодных закусок шла перебранка, а кассирши, отложив в сторону кошельки, пили из бумажных стаканчиков кофе от «Данкин»,[21] зевали и ругали погоду, транспорт, своих невыносимых детей и невыносимых мужей.
Когда Рейчел надо было подстричься, сделать маникюр или педикюр, она старалась записаться к мастеру так, чтобы стать последней в очереди. Почти все остальное можно было добыть через интернет. Стремление не показываться на глаза людям, чтобы избежать пристальных взглядов и тесно связанных с ними выводов в отношении себя, переросло в привычку, граничившую с манией. Прежде чем окончательно и официально расстаться с Рейчел, Себастьян полгода спал в комнате для гостей, а перед этим, летом, ночевал на своем катере, стоявшем на Саут-Ривер; река текла по равнине, затапливаемой океанскими водами во время прилива. Все выглядело логично: Себастьян, видимо, никогда не любил ее, да и вообще не любил никого только свой катер. Но вместе с Себастьяном исчезла и причина, по которой Рейчел собиралась оставить этот дом: она хотела отгородиться от Себастьяна и его тлетворного невнимания к ней.
Но с приходом весны с улицы вновь стали доноситься приятные неторопливые голоса, крики детей, скрип детских колясок на тротуарах, хлопанье сетчатых дверей. Дом Рейчел и Себастьяна находился в тридцати милях к югу от Бостона, в Маршфилде. Город был приморским, но дом отстоял от побережья на милю, и Рейчел это нравилось она недолюбливала океан. Себастьян же, разумеется, обожал море и в начале их знакомства даже учил ее плавать под водой с аквалангом. В конце концов Рейчел созналась, что не любит погружаться в жидкость, где всевозможные существа следят за ней хищным взглядом: она просто переборола страх, желая доставить ему удовольствие. Тогда Себастьян обвинил ее в притворстве: мол, она хотела поймать его на крючок. Рейчел возразила: на крючок ловят то, что хотят съесть, а он уже давно не вызывает у нее аппетита. Конечно, это было нехорошо, но их отношения стремительно рушились, говорилось много нехороших вещей. Решив наконец развестись, они договорились, что продадут дом и поделят выручку, а Рейчел потом подыщет себе жилье.
Это вполне устраивало Рейчел. Она скучала по городу, и жизнь на природе ее не прельщала. Кроме того, даже в большом городе скандальная известность мешала ей жить спокойно, а в маленьком, где все глядящие на тебя так или иначе заражены провинциализмом, это было просто невыносимо. Недели две назад произошел неприятный случай на заправке. Уже свернув на автостанцию с опустошенным досуха баком, Рейчел увидела, что это станция самообслуживания. Из продуктового магазина «Фуд март» вышли три школьницы, казалось готовые прямо сейчас принять участие в реалити-шоу: бюстгальтеры пуш-ап, брюки для йоги, граненые скулы. Они направились к юнцу в облегающей спортивной фуфайке и продырявленных джинсах, заправлявшему бензином старый джип «лексус». Заметив Рейчел, девицы стали пихать друг друга локтями и шептаться. Когда Рейчел обернулась к ним, одна из девушек покраснела и отвела взгляд, но две другие удвоили свою активность. Брюнетка, облаченная в персиковые тона, сделала вид, будто пьет что-то из бутылки, а ее блондинистая подруга сморщилась в притворном рыдании и стала заламывать руки, словно пыталась стряхнуть с них водоросли.
Ну перестаньте, сказала третья, но сама тут же фыркнула. Смех изливался с их красиво-уродливых губ с неудержимостью блевотины после чрезмерной дозы ликера «Калуа», принятой в пятницу вечером.
С тех пор Рейчел не выходила из дома. Продукты почти закончились, вино тоже. Потом закончилась водка. Она просмотрела все сайты, которые стоило просмотреть, и все телешоу, которые были для нее интересны. Затем позвонил Себастьян и напомнил, что дело о разводе будет слушаться в суде 27 мая, в четверг, в 15:30.
Рейчел приняла презентабельный вид и отправилась в город. Лишь выехав на 3-ю скоростную автомагистраль, она поняла, что уже полгода не ездила по автострадам. Другие автомобили газовали и мчались вперед в едином порыве, кузова их сверкали, как лезвия ножей на ярком солнце. Они вонзались в пространство вокруг нее, накатывали на нее, тормозили; хвостовые огни напоминали налитые яростью глаза. «Отлично, подумала Рейчел, когда тревога схватила ее за горло и проползла по коже до корней волос, теперь я боюсь даже водить машину».