Все-таки ей удалось добраться до города, казалось, что она решила серьезную проблему. Конечно, не надо было садиться за руль, чувствуя себя такой уязвимой и истеричной, но она справилась. И никто не узнает об этом. Выйдя из гаража, она перешла Нью-Чардон-стрит и в назначенное время явилась в Саффолкский суд по семейным делам и делам о наследстве.
Судебное заседание чем-то очень походило на их свадебную церемонию и на самого Себастьяна такое же сухое и формальное. Когда все кончилось и их союз официально расторгли, в соответствии с законами Содружества,[22] она повернулась к Себастьяну, новоиспеченному бывшему мужу, думая, что они обменяются взглядами как два солдата, довольные тем, что покидают поле боя без оторванных рук и ног, или просто как два вежливых человека. Но увидела лишь спину Себастьяна, который направлялся к выходу, твердо и решительно, с высоко поднятой головой. Он исчез, и теперь все в зале смотрели на нее кто с жалостью, кто с презрением.
«Вот какой я стала, подумала она, жалкой и презираемой».
После выезда из гаража достаточно было сделать два правых поворота и слиться с потоком, мчавшимся по 93-й Южной автомагистрали в сторону ее дома. Но при мысли обо всех этих автомобилях, несущихся в одну сторону, тормозящих, разгоняющихся, резко переходящих с одной полосы на другую, Рейчел повернула на запад, к центру города, и, миновав Бикон-Хилл и Бэк-Бэй, доехала до Саут-Энда. Она вела машину спокойно, кроме одного момента, когда около перекрестка ее начал обходить «ниссан»: у нее сразу вспотели руки. Покружив всего несколько минут, она нашла место для парковки, что в этом районе было редчайшей удачей. Припарковавшись, Рейчел продолжала сидеть в машине, напоминая себе, что надо дышать. За это время ей пришлось дважды отмахнуться от водителей, думавших, что она собирается отъехать.
Выключи тогда свой долбаный мотор! крикнул ей водитель второй машины и укатил, оставив за собой вонь горелой резины, напоминавшую запах отрыжки курильщика.
Оставив автомобиль, Рейчел побродила по округе без особой цели, однако с подспудной мыслью о том, что поблизости есть бар, в котором они как-то раз неплохо посидели. Тогда она еще писала для «Глоба». Ходили слухи, что серию ее статей о жилищном проекте «Мэри Эллен Маккормак»[23] собираются выдвинуть на Пулицеровскую премию. Не выдвинули (хотя она получила премию Хораса Грили и премию Пен-клуба за выдающееся мастерство в исследовательской журналистике), но это ее тогда не волновало. Рейчел знала, что хорошо поработала: этого было достаточно.
Выключи тогда свой долбаный мотор! крикнул ей водитель второй машины и укатил, оставив за собой вонь горелой резины, напоминавшую запах отрыжки курильщика.
Оставив автомобиль, Рейчел побродила по округе без особой цели, однако с подспудной мыслью о том, что поблизости есть бар, в котором они как-то раз неплохо посидели. Тогда она еще писала для «Глоба». Ходили слухи, что серию ее статей о жилищном проекте «Мэри Эллен Маккормак»[23] собираются выдвинуть на Пулицеровскую премию. Не выдвинули (хотя она получила премию Хораса Грили и премию Пен-клуба за выдающееся мастерство в исследовательской журналистике), но это ее тогда не волновало. Рейчел знала, что хорошо поработала: этого было достаточно.
Старомодный бар с красной дверью назывался «Кенниллис тэп»[24] и находился, если ей не изменяла память, в одном из последних нереконструированных кварталов. Само название осталось от тех времен, когда ирландским барам еще не принято было давать имена с литературным или историческим подтекстом, вроде «Сент-Джеймсских ворот»,[25] «Елисейских Полей» или «Острова Статуй».[26] Рейчел не сразу нашла красную дверь, потому что вместо прежних «тойот» и «вольво» здесь были припаркованы «мерседесы» и «рейнджроверы», а крепкие решетки на окнах были заменены филигранными, согласно возросшим эстетическим запросам. «Кенниллис» находился на прежнем месте, но меню теперь вывешивали на улице: вместо прежних палочек из моцареллы и жареных во фритюре куриных грудок свиные окорока и тушеная капуста.
Рейчел прошла прямо к свободному табурету в дальнем конце стойки, около того места, где толклись не занятые работой официанты, и, когда бармен подошел к ней, она заказала водку со льдом и спросила, не имеется ли у них свежей газеты. Одета она была в серую кофту с капюшоном поверх белой футболки с вырезом и темно-синие джинсы. На ногах черные туфли без каблуков, такие же поношенные, как и все остальное. Но это не имело значения. Сколько бы ни говорили о прогрессе, о равных правах, о постсексистском поколении, если женщина выпивала в баре в одиночестве, все взгляды устремлялись на нее. Она читала «Глоб» и попивала водку, не поднимая головы и стараясь не выпускать из груди гадкого воробья, порывавшегося бить крыльями.
Бар был заполнен лишь на четверть, и это было хорошо, но посетители оказались гораздо моложе, чем она ожидала, и это было плохо. Из старых завсегдатаев явились только четверо чудаковатых стариканов, которые сидели за поцарапанным столом у входа во второй зал и время от времени выходили покурить. Наивно было бы ожидать, что в этом сверхпродвинутом районе Бостона любители запивать виски пивом устоят против тех, кто предпочитает крепкие напитки в чистом виде.
Завсегдатаи, начинавшие пить днем и высмеивавшие привычку мешать пиво «Пабст блу риббон» или «Гансетт» с чем-нибудь другим, редко смотрели шестичасовые новости. Люди помоложе тоже не смотрели новости в прямом эфире, но могли записать их на цифровое устройство или просмотреть видео позже на своем ноутбуке. И несомненно, они регулярно заглядывали на YouTube. Прошлой осенью ролик с оскандалившейся Рейчел распространился, как эпидемия, по экранам телевизоров. В первые двенадцать часов поступило восемьдесят тысяч звонков от телезрителей; в течение суток показали семь повторов, а также мэш-ап с Рейчел, которая моргала, обливалась потом, заикалась, ловила ртом воздух. Фоном поставили песню Бейонсе «Пьяная любовь»[27] в новой аранжировке. Так все и поняли: пьяная журналистка отпустила тормоза во время прямого эфира из Порт-о-Пренса. Через тридцать шесть часов было прислано уже двести семьдесят тысяч отзывов на ролик.
Немногочисленные друзья, оставшиеся у Рейчел, убеждали ее, что она, скорее всего, преувеличивает количество людей, узнававших ее на улице. В эпоху вирусных видео, когда людям необходима постоянная смена впечатлений, говорили они, все эти материалы смотрят миллионы, а запоминают немногие.
Но по логике вещей, из присутствовавших в баре людей моложе тридцати пяти половина видела ролик. Конечно, они могли быть в то время пьяны или удолбаны, и тогда женщина в бейсболке и с газетой в руках, вероятно, не пробудила бы у них никаких ассоциаций. Но некоторые могли смотреть телевизор в трезвом виде и обладать хорошей памятью.
Бросая короткие взгляды на окружающих, она оценила обстановку. Две офисные работницы потягивают мартини с добавкой чего-то розового; пять маклеров или брокеров смотрят какой-то матч в телевизоре, висящем над ними, и стучат по стойке пивными кружками и кулаками; несколько технарей обоего пола, примерно тридцатилетних, которые горбятся даже в подпитии; наконец, ухоженная пара лет тридцати с небольшим. Мужчина явно перебрал, женщина раздражена и чуть испугана. Они сидели ближе всех к Рейчел на четыре места правее нее. Вдруг две ножки одного из табуретов приподнялись в воздух, и он едва не стукнулся о два других.
Бросая короткие взгляды на окружающих, она оценила обстановку. Две офисные работницы потягивают мартини с добавкой чего-то розового; пять маклеров или брокеров смотрят какой-то матч в телевизоре, висящем над ними, и стучат по стойке пивными кружками и кулаками; несколько технарей обоего пола, примерно тридцатилетних, которые горбятся даже в подпитии; наконец, ухоженная пара лет тридцати с небольшим. Мужчина явно перебрал, женщина раздражена и чуть испугана. Они сидели ближе всех к Рейчел на четыре места правее нее. Вдруг две ножки одного из табуретов приподнялись в воздух, и он едва не стукнулся о два других.
О господи, хватит уже, произнесла женщина с тем же испугом и раздражением, которые читались в ее глазах.
Успокойся на хрен, грязная долбаная сука, откликнулся ее кавалер и поправил табурет.
Рейчел случайно встретилась взглядом с ним, затем с его подругой, и все сделали вид, что ничего не произошло.
Она допила водку и подумала, что зря приперлась сюда. Страх перед людьми, которые наблюдали ее срыв в шестичасовых новостях, заставил ее забыть о страхе перед людьми вообще, о постоянно крепчающей фобии, размах которой она только начала осознавать. После суда надо было сразу возвращаться домой. Что занесло ее в этот бар? О господи. Воробей забил крыльями. Пока еще не слишком судорожно и не слишком яростно, нет но все сильнее и сильнее. Сердце Рейчел словно болталось в груди, подвешенное на кровеносных тросах. Глаза всех посетителей обратились на нее, и сзади кто-то явственно прошептал:
Та самая журналистка.
Она положила десятидолларовую банкноту на стойку, радуясь тому, что в кармане нашлись деньги: ждать сдачи не было сил. Она не могла больше ни секунды сидеть на этом табурете. Горло сжалось, в уголках глаз все помутнело. Рейчел начала вставать, но бармен вдруг поставил перед ней рюмку водки:
Один из джентльменов просил вас принять вот это.
Мужчины в костюмах, сидевшие у противоположного конца стойки, наблюдали за ней. У них был вид старых друзей-насильников. Всем было лет тридцать тридцать пять, глаза у каждого выглядели слишком маленькими и одновременно слишком блестящими. Самый высокий кивнул Рейчел в знак того, что узнал ее, и приподнял бокал.
Этот? спросила она бармена.
Нет, ответил он, оглянувшись, не из этой компании. Он окинул взглядом зал. Тот, должно быть, вышел.
Передайте ему, что я благодарю его, но
Вот черт! К ней приближался пьяный сосед, едва не опрокинувший табурет. Он подходил с видом ведущего телеигры и указывал на Рейчел, словно она выиграла небольшой гарнитур для столовой. Его раздраженная и испуганная подруга куда-то исчезла. Чем ближе он подходил, тем менее привлекательной становилась его внешность. Нет, фигура оставалась все той же, двигался он со своей особой грацией, роскошная темная шевелюра оставалась на месте, как и широкая белозубая улыбка, все это входило в перманентный набор. Шоколадные, как английская ириска, глаза ярко блестели, но в глубине их скрывалась жестокость. Самолюбивая, нерассуждающая жестокость.