Дельцы, чтобы спасти Ишимова, предлагают сделку. Француз Дюпон готов поднять бурю в западной прессе, банкир Вайсенштейн уронить русские ценные бумаги: «Я спасаю не только Вас, но и финансы Европы»[607]. Однако «большой человек» опасается, что государственный кредит пострадает, и отказывается. «Пусть обманывают Россию Бессоновы, Савадорские! Им простится, потому что они убогие»[608]. В прессе не указывали, кто являлся прототипом француза Дюпона. Предположу, что это А.Г. Рафалович, агент Министерства финансов в Париже. О Рафаловиче в столице говорили, что он отстаивает интересы России во французской прессе. А видный французский дипломат, впоследствии посол Франции в России, М. Палеолог не без оснований называл Рафаловича «великим развратителем французской прессы»[609]. В банкире Вайсенштейне зрители угадывали приближенного к Витте финансиста А.Ю. Ротштейна[610].
«Большой человек» полон мучительных переживаний, он чувствует всю шаткость своего положения. И главное понимает, что у его широкой реформаторской программы нет опоры в обществе. В минуту откровенности он признается жене:
Я устал, Ира!.. Душой устал! Разве я думал, что быть у власти значит бороться за нее, унижаться, заискивать, вечно оправдываться перед одними и грозить другим? Я хотел постепенности, я готовил умы, я подкрадывался к своей цели. Я рыл фундамент, глубоко рыл И вырыл яму Вот ужас яму! Люди попадут в нее, и на меня посыпятся проклятия. За весь мой труд адский, за гений, который я ощущаю в себе, за готовность все отдать на благо родины меня проклянут. Никогда не поймут они, куда ушли мои силы Того Ишимова, который шел к власти, с самого низа подымался, они не видели и не увидят; они видели сановника, куртизана[611].
В пятом акте заседание Комитета Реформ, на котором Ишимов и Бессонов сходятся в словесной дуэли:
Бессонов. Россия, как кровный конь, застоялась ей нужно движение, нужен здоровый моцион Я отмечаю, господа, симптомы омертвения народного духа духа здорового героизма, которым жили наши предки, создавшие наше Великое Государство Этот дух вытесняется заботами материальными, позывом к буржуазному благополучию. Искусственно направленные к нам реки золота создали потребности, которых раньше не было, вызвали требования такой полноты счастья, которая несовместима с ростом государственности Нужно пожертвовать экономическим благополучием ради героического подъема, гражданственностью ради государственности. Вот, милостивые государи, чего от нас требует родина. С верой в вашу государственную мудрость и уповая на одушевляющий всех нас патриотизм, я надеюсь, что мы выступим с обновленными силами на заброшенный путь наших великих предков и забудем узкую партийность, навеянную теоретиками экономических принципов, подражателями гнилого Запада
Ишимов. Позволяя себе резюмировать вашу речь, я бы сказал: голод, холод, невежество, бесправие и движение вперед. Так, кажется?
Бессонов. Вашу программу, например, можно [резюмировать] так: деньги, проценты, полуобразование, полусвобода, полукультура и топтание на месте в ожидании благодеяний иностранцев[612]
Недоброжелатели Витте часто обвиняли графа в широком привлечении иностранного капитала в российскую экономику. По мнению противников политики министра, иностранные инвестиции ставили Россию в зависимость от западных держав.
В разговор вступает сановник по фамилии Планер, сторонник Бессонова: «Политическая экономия, милостивые государи, наука; а патриотизм религия. Вам нужно сделать выбор между тем и другим. Я за патриотизм, я за религию государственности»[613] Современники полагали, что прототипом реакционера Планера был В.К. Плеве, бывший министр внутренних дел (19021904 годы) и один из наиболее серьезных противников Витте в правительстве[614].
Ишимов. Вы патриоты, а я космополит. Вы любите Россию, а я не люблю ее. Вы знаете историю, а я не знаю ее Это не ново. Всякий раз, когда смелая рука русского реформатора заносит нож над отгнивающим органом русского быта, Россию обсыпает патриотизмом, как сыпью Я не признаю такого патриотизма, я не уважаю его Я презираю родной дом, родную грязь, презираю все, что вы называете специфически русским, а я варварским. Русская самобытность А по мне это нищета, невежество, порок, дурной вкус и скверный запах. Вы хотите разбудить в народе героизм; а я хочу содрать с него корку грязи, невежества, предрассудков[615]
Ишимов. Позволяя себе резюмировать вашу речь, я бы сказал: голод, холод, невежество, бесправие и движение вперед. Так, кажется?
Бессонов. Вашу программу, например, можно [резюмировать] так: деньги, проценты, полуобразование, полусвобода, полукультура и топтание на месте в ожидании благодеяний иностранцев[612]
Недоброжелатели Витте часто обвиняли графа в широком привлечении иностранного капитала в российскую экономику. По мнению противников политики министра, иностранные инвестиции ставили Россию в зависимость от западных держав.
В разговор вступает сановник по фамилии Планер, сторонник Бессонова: «Политическая экономия, милостивые государи, наука; а патриотизм религия. Вам нужно сделать выбор между тем и другим. Я за патриотизм, я за религию государственности»[613] Современники полагали, что прототипом реакционера Планера был В.К. Плеве, бывший министр внутренних дел (19021904 годы) и один из наиболее серьезных противников Витте в правительстве[614].
Ишимов. Вы патриоты, а я космополит. Вы любите Россию, а я не люблю ее. Вы знаете историю, а я не знаю ее Это не ново. Всякий раз, когда смелая рука русского реформатора заносит нож над отгнивающим органом русского быта, Россию обсыпает патриотизмом, как сыпью Я не признаю такого патриотизма, я не уважаю его Я презираю родной дом, родную грязь, презираю все, что вы называете специфически русским, а я варварским. Русская самобытность А по мне это нищета, невежество, порок, дурной вкус и скверный запах. Вы хотите разбудить в народе героизм; а я хочу содрать с него корку грязи, невежества, предрассудков[615]
Вряд ли стоит искать в этой полемике прямые текстуальные совпадения с прениями в Государственном совете. Вероятнее всего, Колышко в публицистической форме изложил суть различных подходов к будущему России. С одной стороны программа Витте, отстаивающего необходимость дальнейшего развития капитализма и некоторой либерализации российской жизни. С другой точка зрения, наиболее явно выраженная иными видными сановниками, в том числе К.П. Победоносцевым, которые считали, что сила России в ее самобытности, народном патриотизме, опоре на традиционные ценности.
Яростная идеологическая схватка завершается патриотической речью старейшего члена Комитета Реформ, князя Смольного, восклицающего: «Ради будущего России помиритесь!»[616] В образе князя Смольного Колышко изобразил графа Д.М. Сольского, игравшего важную роль в реформах 19051906 годов[617]. В решительную минуту в Комитете появляется царский посланник князь Василий[618] и сообщает, что Ишимов пока остается у власти.
Рецензенты как столичные, так и провинциальные единодушно отмечали, что наибольший успех у публики имел самый публицистический, пятый акт заседание Комитета Реформ. Рецензент журнала «Театр и искусство» заявлял: «Именно эти речи сильнее всего захватывали залу, прерывались аплодисментами и местами вызывали шиканье определенно настроенной публики»[619]. В издании Суворина писали: «Последний акт вообще отражает собою политические настроения очень современные. Они возникли давно и теперь только обострились и стали яснее благодаря свободе печати и Государственной думе»[620].
После увиденного на сцене публика в большинстве своем убедилась, что в пьесе изображен именно Витте. Кадетская «Речь» признавала, что «в судьбе и речах большого человека действительно много сходства с бывшим премьером»[621]. Автор «Большого человека» вспоминал:
В Малый театр бросился «весь Петербург». Первые ряды занимались сановниками. Из-за занавеса я подслушал их диалоги:
Говорят миллион.
А мне говорили двести тысяч.
Эдакая реклама!
И это в момент падения![622]
Вопрос о реакции Витте на пьесу очень важен. Известно, что напечатанный экземпляр пьесы хранился в его личной библиотеке[623]. К слову, еще из сочинений публициста в книжном собрании графа был лишь сборник «Маленькие мысли», составленный из газетных статей Колышко-Серенького в «Гражданине»[624]. Однако имелись ли на книге какие-либо пометки, сделанные Витте или Колышко, сказать нельзя, так как подлинник издания был утерян[625]. Ни в воспоминаниях, ни в письмах, которые мне удалось просмотреть, сам Сергей Юльевич о пьесе не упоминал. В переписке отставного сановника с его личным секретарем, Н.С. Помориным, также нет ни слова о «Большом человеке»[626]. Впрочем, Витте всегда старался не афишировать степень своего участия в инспирированных им статьях и разного рода пропагандистских мероприятиях. Поэтому само по себе молчание сановника не служит доказательством его непричастности к появлению пьесы.
Колышко в мемуарах неоднократно утверждал, что граф не имел к созданию «Большого человека» никакого отношения[627]. В одном из уже цитировавшихся писем 1908 года к Суворину, обсуждая пьесу и возможные трудности, связанные с ее будущей постановкой, автор прямо заявлял, что министр не только не причастен к появлению пьесы, но даже не знает о его, Колышко, замысле. Более того, драматург опасался реакции Витте на образ его супруги главного женского персонажа: «Я не могу считаться с мнением об аналогии моей Иры с M-me В[итте]. И поэтому думаю, что и показывать моей пьесы В[итте] не следует [выделено в источнике. Э.С.], ибо это подчеркнет ему, что я нахожу какое-то сходство, боюсь его и проч. Я сказал В[итте], что работаю над пьесой, где герой обладает чертами государственного деятеля типа В[итте]. Этим и ограничусь»[628].
В пользу достоверности данной версии свидетельствует и следующее обстоятельство. В мемуарах Колышко пишет о своей встрече с сановником, состоявшейся после первых спектаклей:
Меня вызвал Витте.
Вы написали на меня пьесу.
Кажется, я вас не умалил.
Но Матильду Ивановну.
Чем?
У вас стоит, что она темного происхождения.
Вот это и доказывает, что я не имел в виду вашей супруги.
Вы. Но публика[629].
Если уже исправленный по цензурным соображениям текст вызвал у графа возражения, то первоначальный вариант, с более пикантными подробностями, был бы для Сергея Юльевича и вовсе неприемлемым. Витте всегда заботился о репутации своей жены. К примеру, в феврале 1909 года черносотенная газета «Русское знамя» опубликовала статью, в которой содержался намек на близкие отношения Матильды Ивановны с бывшим директором Департамента полиции А.А. Лопухиным[630]. Взбешенный Витте направил председателю правительства П.А. Столыпину письмо с требованием привлечь редакцию к ответственности. Ему было отказано в возбуждении судебного дела на основании действующего законодательства[631]. Переписка же Колышко с бароном Дризеном свидетельствует о том, что в тексте пьесы, представленном в цензуру, героиня по сюжету имела любовника и брала взятки. Если бы Витте принимал в появлении пьесы какое-то участие, он ознакомился бы с черновиком и внес свои исправления, а Колышко был бы заведомо осторожнее.