Реплянко, признается Алла Викториновна и садится ужинать остатками борща.
Ест она красиво и медленно, умудряясь сохранить не только помаду на губах, но и величественное выражение лица. Непременно кусочек черного хлеба, некрепкий чай и в конце что-нибудь сладенькое. Чаще варенье, реже чудом сохранившаяся в доме конфета.
В доме Реплянко кондитерские изделия любого вида были огромной редкостью. Некоторые даже злословили о том, что видели саму Аллу Викториновну, тащившую с рынка тяжеленные сумки, из которых торчали, стыдно сказать, бычьи хвосты. «Это надо же! восклицали они. Приличные люди, а чем питаются!»
«Нормально мы питаемся!» торопилась успокоить их Алла Викториновна и всегда из гостей несла домой, что получится: кусок торта, бутерброд с икрой, горсть конфет. В общем что дадут хозяева, давно подозревающие, каково истинное положение дел в семье Реплянко.
Если в руках бабки вдруг неожиданно оказывалась конфетка, внучка делала страшные глаза и, не отрываясь, смотрела на ее движущийся рот.
Это ты конфету ешь? не верила своим глазам Аглая, видя, с каким удовольствием Алла Викториновна откусывает от маленькой конфетки маленький кусочек, а потом долго держит его во рту, смакуя.
Конфету, мычит с набитым ртом Алла Викториновна.
А не делишься чего? возмущается внучка.
А ты ела сегодня конфету? интересуется Алла Викториновна и торопится откусить кусочек побольше.
Ела, честно признается Аглая.
А я нет, изрекает Алла Викториновна и заталкивает остаток конфеты в рот.
Ну ты даешь, мам, презрительно тянет младшая и переглядывается с сестрой.
От каждого по способностям, каждому по потребностям, напоминает хорошо известный лозунг Алла Викториновна, а потом спешно добавляет: В коммунизме! А у нас, девочки, капиталистическое общество. Так что извиняйте: кто как работает, тот так и ест.
Можно подумать, мы не работаем, язвит старшая дочь.
Работаете, соглашается Алла Викториновна. Но не за сладкое же?!
А ты что, баба, за сладкое? догадывается Аглая.
Нет, отрицает Алла Викториновна. За вознаграждение.
Это за какое такое вознаграждение?! выстраиваются во фрунт дочери и внучка. За конфетку?!
Нет, стоит на своем Алла Викториновна. Вы, может, и за конфетку. А я за вознаграждение.
Какая разница? гневается младшая дочь.
Большая, строго говорит Алла Викториновна. За конфетку работают собачки в цирке. А дрессировщик за вознаграждение.
Ну и каких собачек ты сегодня дрессировала?
Каких собачек? открывает рот Алла Викториновна. Сегодня сплошные лабораторные.
Это у кого сегодня сплошные лабораторные? На кухне появляется муж большой поэт современности.
У меня, подтверждает Алла Викториновна.
Целый день в колледже? интересуется большой поэт незначительными мелочами.
В цирке! выкрикивает Аглая и прыгает на одной ножке.
В каком цирке? не понимает большой поэт и с надеждой смотрит на дочерей. Не понял.
Чего ты не понял? агрессивно наскакивает младшая дочь. На арене цирка Алла Викториновна Реплянко, великий педагог и жмотина.
Чего это я жмотина? не выдерживает Алла Викторовна.
Чего это я жмотина? не выдерживает Алла Викторовна.
Того это. Конфету схрумкала и даже с ребенком не поделилась.
А кто сказал, что все лучшее детям?! отшучивается Алла Викториновна.
А кто сказал, что все лучшее старикам? парирует дочь и в сердцах хлопает дверью.
Алла Викториновна вздрагивает и беспомощно смотрит на своего мужа. Большой поэт на нее. Между ними, это знают все, большая любовь, о которой сама Реплянко говорит так: «Понимаю, что это аномалия. Но что делать?! Полное совпадение феромонов!»
Такое объяснение раздражает близких подруг Аллы Викториновны и явно возбуждает случайных слушателей. «Поклонники и поклонницы» влюбленной Реплянко четко разделяются на два лагеря. Одни за любовь к большому поэту. Другие против.
Те, кто «за», пребывают в полном обаянии от красивой истории об исключительной любви большого поэта, придуманной Аллой Викториновной. У этой истории простой сюжет: в завязке мимолетный взор, феромоновый взрыв и безумная страсть. В развитии действия борьба за выживание и за сохранение таланта большого поэта путем утраты собственного здоровья. В кульминации иссякший источник феромонов и относительное оскудение таланта большого художника. Надо ли говорить, что в развязке?! В развязке гимн героическому подвигу сподвижнице, другу, жене.
Близкие подруги были иного мнения об истории взаимоотношений Аллы Викториновны и большого поэта. До наступления пенсионного возраста они Аллу иначе как «сумасшедшей дурой» между собой и не называли, периодически предоставляя этой чокнутой с двумя детьми угол на два-три дня, пока к поэту не вернется вдохновение, сменяющееся раскаянием. После первого инсульта большого художника подруги стали помягче и слово «дура» поменяли на слово «бедолага». Второй инсульт примирил всех, и у некрасивой истории любви нарисовался красивый финал: «Красивая вы все-таки пара! Ты, Аллочка, и он художник слова, помятый жизнью и выброшенный с корабля современности». Услышав это, Алла Викториновна расцветала, как майская роза, и продолжала любить жизнь еще больше, а дома бывать все реже.
Алла Викториновна, идите домой, раздраженно просила вахтерша, совершавшая обход вверенных владений.
Мама, ты скоро?
Алла, ты до сих пор не дома?
Нет. Нет. И еще раз нет! отвечала Алла Викториновна и оттягивала момент возвращения в родные пенаты.
«Привычка?» предполагали подруги. «Семейное неблагополучие?» догадывались коллеги. «Лишь бы не быть дома!» выносили приговор взрослые дети и выставляли впереди себя Аглаю, призванную «вразумить» молодящуюся бабку.
Я тебя жду, предупреждала Аллу Викториновну внучка и целовала трубку. Пока не вернешься, спать не лягу!
Ты что? Мне угрожаешь? усмехалась Алла Викториновна, а в это время червь вины начинал грызть ее душу.
Нет, кривилась Аглая и беспомощно смотрела на рассвирепевшую мать.
Не собирается? грозно переспрашивала та у дочери и в сердцах заявляла: Мы без матери росли, теперь ты без бабки.
Она что, тебя бросила? От ужаса глаза девочки округлялись, а когда Аглае становилось страшно, она тут же хотела в туалет «по-большому». Чаще всего добежать до туалета не получалось, и штаны оказывались тяжелыми и сырыми. Тогда мама заставляла ее саму засовывать штаны под кран и внимательно смотреть, как это «говно» стекает в раковину.
Что ты корчишься?! Какать хочешь?! заорала мать и потащила дочь за руку в уборную.
Я сама-а-а! вопила Аглая и с ожесточением вырывала руку.
Я тте дам сама-а-а! возмущалась мать и, втолкнув девочку в узкий пенал туалета, запирала дверь на шпингалет.
Выпусти, пинала дверь узница и грозилась: Я бабе скажу!
Вперед! не могла остановиться горе-мамаша и обещала продержать дочь до того момента, пока домой не вернется злосчастная бабка.
Ну и пусть! огрызалась девочка и шипела: Дедуля захочет писать выпустит.
Не захочет! обещала дочери мать и с надеждой смотрела на закрытую дверь отцовского кабинета. Тому и вправду ничего не хотелось: он часами сидел в одиночестве, положив перед собой чистый лист бумаги и пытаясь писать по старинке, с карандашом в руках. Не ори!
Буду! вопила из-за запертой двери Аглая.
Ну и ори! неожиданно разрешала мать и, бесшумно отодвинув шпингалет в положение «открыто», скрывалась у себя в комнате. Пока не извинишься, из туалета не выходи! кричала она в коридор, не надеясь на то, что дочь к ней прислушается.
Девочка не удостаивала мать ответом, потому что на самом деле ничего не слышала в собственном оре, и еще пару минут истошно визжала: «Буду! Буду! Буду!» Не дождавшись привычной материнской реакции, Аглая осторожно приоткрывала дверь туалета и выглядывала в коридор: никого не было. Тем не менее девочка не решалась покинуть безопасное пространство и оставалась внутри, периодически выглядывая наружу: выйдут не выйдут? Обратят внимание не обратят?
С одной стороны, конечно, очень хотелось, чтобы не обратили: тогда можно заниматься, чем душа пожелает, но только на ограниченной территории домашней уборной. Душе нравилось отковыривать масляную краску со стен, отчего поверхность утрачивала гладкость и превращалась в нечто, напоминающее карту полушарий с выщербленными материками серого цемента. Об этом Аглае сказала Алла, долго рассматривавшая стены в уборной.
С другой стороны, в слове «обратят» тоже были свои очевидные плюсы. Ну, например, поговорят, еще поругают и выпустят, а там, глядишь, и накормят. Ну, в общем, что-нибудь сделают для того, чтобы она могла убедиться в своем собственном существовании и в принадлежности к ним, к взрослым, явно нуждающимся в ее опеке.
Для Аглаи естественно было задаться вопросом: кто в этой семье взрослый? Вряд ли мама: она плачет все время и кричит, и обижается, и грозится уйти из дома навсегда, и ее, Аглаю, забрать с собой. Можно подумать, она, Аглая, на это согласна!
Тетка тоже обещает «наплевать на всех»: она то уходит, то приходит, то съезжает, то приезжает. В последний раз из Москвы. Приехала и тут же поругалась с мамой, дедулей и папой, которого она открыто называет «дурак».
Из нормальных дома только дедуля Но чаще всего он «работает». Он поэт. Как говорит баба: «Твой дедуля большой поэт!» Еще бы не большой! Килограммов сто, не меньше. И у него есть свой кабинет, и тот ему мал, и он с удовольствием бы забрал Аглаину комнату, потому что «одолели эти оккупанты».
Кто такие «оккупанты», Аглая не знает, но догадывается. Скорее всего, это мама, папа и тетя. Ну, может быть, она тоже. Но это еще неизвестно, потому что дед иногда зовет ее к себе в кабинет и вынимает из ящика «Дунькину радость». Смотрит на нее и с таким удовольствием ей, Аглае, сообщает: «Эх, если бы не Дунькина радость, разве были бы у меня сейчас новые зубы?!» Особой связи между новыми зубами и обсахаренными полосатыми конфетами девочка не видит, но догадывается, что именно потребление «Дунькиной радости» привело к тому, что дед все время держит зубы во рту, а бабушка кладет их в стакан. Поначалу это Аглае казалось несправедливым, а потом, когда бабуля сказала, все стало ясно: «Эти зубы он сам заработал, имеет право!»
А ты свои не заработала? поинтересовалась девочка у Аллы Викториновны и приготовилась слушать.