Когда мы покидаем Блока, вместо дождя начинает идти снег. Мелкий и несерьёзный, а потому холодный. Я из дурного упрямства продолжаю идти без шапки. Олег, не обращая на меня внимания, плотнее натягивает кепку, и я злюсь на него ещё больше.
А я, кажется, влюбилась, я по-женски пытаюсь хоть чем-нибудь его пронять.
Ты потому сегодня такая ошеломлённая? участливо интересуется Олег. У него ночевала?
Он не впечатлён, и настроение у меня портится окончательно:
А тебе совершенно безразлично?!
Нет, что ты! Олег принимает серьёзный вид. И кто же он?
Так, отвечаю, один знакомый.
Хомяков? допытывается Олег.
Сдурел?
А разве у вас не роман?
Нет, отвечаю, у нас алкогольное братство.
Хомяков человек контрастов, к нему я отношусь с интригующей смесью уважения и отвращения. Первое чувство вызвано его чрезвычайным интеллектом, второе невыносимым поведением. Хомяков способен рассуждать о философии Канта, и тут же забраться в мусорный бак и заорать матерную националистическую кричалку. Он зарабатывает хорошие деньги, но покупает самую дешёвую водку не из жадности, но от странного чувства самобичевания. Эту же самую водку он может запить дорогим вином и залакировать пивом, при этом вполне вменяемо анализируя классическую поэзию и пафосно негодуя на алкоголизм современников. И что хуже всего, он мне понятен во всех проявлениях я такая же, только девочка. Поэтому мы дружим.
Олег полгода назад, весной, видел нас вместе с Хомяковым на посиделках после презентации очередной поэтической книжки. Что это был за поэт, каковы были его стихи, хоть убей, не вспомню. Но по окончании вечера мы отправились в кафе Хомяков жаждал покормить бедного студента, то есть меня, к тому же, ему необходимо было обсудить общее дело с кем-то уже там сидящим.
Этим «кем-то» и был Олег. Судя по всему, те несколько месяцев, что мы не виделись, пролетели для него незаметно. Он поздоровался со мной без тени смущения, как со старым приятелем. Мне тут же расхотелось есть, пить и существовать. Кроме Олега за столом пировали поэт Петров и весомый критик Карпов. У Карпова я занималась в семинаре поэзии на осеннем фестивале молодых писателей. Более зверского семинара мне не встречалось, тем не менее, ежегодно у Карпова нет отбоя от слушателей. Не помню, что он говорил по поводу моих стихов, но вряд ли был от них в восторге. Зато малоприятная критика от Петрова, который тоже участвовал в работе семинара, запечатлелась в моей памяти на века. С тех самых пор мы играем с ним в своеобразный пинг-понг: кто-то выдаёт едкую колкость, другой парирует колкой едкостью. Он мне, к примеру, говорит:
Что-то глядишь печально. Жизнь, наверное, не удалась? Ни мужика, ни денег
А я ему отвечаю:
Так ведь пишу в поте лица. Не на тебя же русскую литературу бросать? Твои хрупкие плечи не выдержат этой глыбы
Если мы пьём в одной компании, то продолжаться эта игра может бесконечно. Но сейчас здесь сидел Олег, и мозг отказывался работать, и не было благовидных поводов для ухода.
Ёоож! Водку пьёшь? спросил меня Хомяков.
С первого дня нашего знакомства он утверждал, что я не только похожа на ежа, но даже и фамилия моя рифмуется с этим животным. На резонные высказывания типа «Хомяков и забор это тоже рифма» он обижался и обещал больше со мной не дружить. Но всё равно дружил и иначе чем ежом не называл.
Вместо меня ответил нарочито возмущённый Петров:
Чтобы она да от водки отказалась? Должен наступить конец света!
Рефлекс сработал, я сумела оторвать взгляд от скатерти.
Зачем же затевать конец света из-за такой ерунды? Пожертвую собой, выпью водки.
Олег заулыбался и хмыкнул.
Критик Карпов повернулся ко мне, поправил очки и, дружелюбно протянув руку, сообщил:
Меня зовут Александр Львович. А вас?
А я Авдотья Тряпочкина, я пожала его ладонь, а потом объяснила: Мы же с вами знакомы неоднократно.
Карпов не смутился.
Ну, что со старика взять. Дела, склероз!
Карпов не смутился.
Ну, что со старика взять. Дела, склероз!
Он улыбнулся и развёл руками. Я посочувствовала:
Ну, если склероз, тогда, конечно
В этой доброжелательной атмосфере мы просидели несколько часов. Взгляд Олега ползал по мне, как муха, я старательно не смотрела в его сторону. Когда водка была выпита, а еда съедена, Карпов засобирался домой.
Супруга с ужином ждёт.
Не наелись? спросила я, кивая на общую посуду, почему-то составленную именно перед ним.
Знаете, назидательно начал Александр Львович, если вы почитаете русские романы девятнадцатого века
Нуу! воскликнула я. Непременно почитаю!
Петров захихикал:
В мире существует два вида язв: сибирская и вот эта дамочка.
Тем не менее, апперитив никто не отменял, закончил Карпов свою мысль.
Вслед за Карповым и остальные решили расходиться. Олег хотел обнять меня на прощание, но я совершенно случайно спряталась за дверью.
Ёоож! Ты с Карповым-то зря ссоришься, говорил позже Хомяков. Он хороший человек. Замученный только. А ты молодая и глупая, и могла бы над ним не издеваться. Вот!
Нет, отвечала я. Мне просто не нравится, когда кто-то знакомится со мной в пятый раз. А зато теперь он меня запомнит.
Карпов, действительно, не забыл. При следующих встречах он здоровался со странной улыбкой как будто оценивал возможность подвоха с моей стороны. А Олег после того вечера стал подначивать меня отношениями с Хомяковым.
Неужели ты ревнуешь? радостно спрашиваю я.
Конечно, нет, фыркает Олег. Мне Хомякова жалко.
Дался тебе Хомяков! С ним весело. Вот в прошлую субботу мы, к примеру, катались кубарем с откоса. Знаешь, мост возле Киевского вокзала?
Правым глазом он выжидающе смотрит на меня, левым осматривает бесконечность, и мне опять кажется, что за нами кто-то следит.
А под мостом крутой травяной откос, по нему можно спуститься на трассу и набережную. Вот с него мы и катались, как два бочонка. Сначала Хомяков, потом я. Это опасно, там реально вылететь на трассу.
Олег окидывает меня скептическим взглядом:
Судя по всему, ты выжила.
Я под конец испугалась, начала цепляться за траву, а она обрывалась. А потом оказалось, что внизу горка становится пологой, сверху этого не видно, вот тут-то я и затормозила. А потом мы купили коньяка и орехов, сидели на пустыре, там возле моста здоровский есть, огороженный. Болтали о всякой всячине Правда, на следующий день он этого не вспомнил, но с кем не бывает?
Как плодотворно вы проводите время! восклицает Олег.
И я с удовольствием вижу, что он всё-таки ревнует.
Кстати, хотел сказать: повесть у тебя отличная получилась, переводит он тему. Я даже думаю, что именно сейчас и начнётся твоя авторская судьба. Тебе надо писать прозу.
Год назад он заявлял, что самый мой большой талант это голос, а с литературой лучше бы завязать.
Материал благодатный попался, отвечаю я. Правда, в основном, меня за эту повесть ругают. Вот один литературный патриарх с бородой Герцена обвинил меня в нечуткости к языку. Сказал дословно следующее: «Раз вы не понимаете, что встретить кого-то это означает, что он шёл вам навстречу, значит, у вас совершенно нет чувства языка!», а потом с ненавистью добавил: «Значит, идите и пишите стихи!».
Олег, как обычно, шутки не понимает:
Можно подумать, в стихах чутьё не нужно! Да здесь оно в тысячу раз нужнее.
Олеж, говорю я мягко, дорогой мой человек! Смеяться после слова «лопата». А ещё у меня недавно было занятнейшее обсуждение. Представляешь
Да, перебивает Олег, У меня тоже был случай
Он никогда меня особо не слушал, но сейчас я обижаюсь:
Тебе что, совсем неинтересно?!
Ну что ты такое говоришь? он глядит на меня, как добрый дедушка на неразумную внучку. Я только хотел тебе рассказать, как лет десять назад попал в странную компанию. Там
Я машу на него рукой и отворачиваюсь. Минут десять он рассказывает историю, сути которой я даже не пытаюсь уловить. Я гляжу на него искоса и думаю о том, какой он самовлюблённый болван.
Занятнейшее обсуждение началось с того, что одним прекрасным вечером дружище Африкан прислал сообщение: «Ты вообще в курсе?» со ссылкой на литературное объединение, в котором завтра будет обсуждаться моя повесть
Нет, я не в курсе. Я в замешательстве. Руководитель этого лито, Андреев, имеет отношение к нашему институту и потому живёт в общаге. Как-то раз он встретил меня на лестнице и попросил закурить. Мы разговорились, и между делом я рассказала, что ездила волонтёром в зону ЧС и после этого написала повесть. Он попросил почитать, и я отправила повесть ему на почту. Всё. На письмо он не ответил, при встречах кивал, как обычно за годы в Лите мы все примелькались друг другу. Вряд ли он вообще меня запомнил во время вышеупомянутой беседы он был не слишком трезв.
Поскольку никто меня не приглашал, на обсуждение я решила сходить инкогнито. Прикрывать меня взялись друзья выпускники Лита: Сердюков и его жена Люба. Встретиться договорились в чебуречной неподалёку от института.
«О, чебуречная! Ты величайшее произведение искусства, ты незыблема, как сама земля. Сколько нас, одичавших и обессиленных, прибилось к твоему гостеприимному берегу? Пройдут века, а пьяные литераторы будут сидеть в подвальчике, выливать целебную жидкость из гранёных стаканов в пересохшие рты, заедать её лимоном с солью и перцем, воздвигать мусорные пирамиды из грязных тарелок, стаканов и салфеток. Сигаретный дым будет выедать глаза, им пропахнут волосы и одежда, от него не будет спасения даже в зале для некурящих, потому что вытащить сигарету из поэтического рта хотя бы на минуту! бессилен и самый кровавый режим. Курить поэты перестанут только тогда, когда опустеют все табачные ларьки во всём мире. И если случится эта несправедливость, мы распашем огороды и взрастим на них самосад. И если бесчувственные политиканы лишат нас водки, мы не станем учиться хмелеть от кефира, нет, мы спаяем самогонные аппараты и поставим бражку на антресолях. О! Мы отстоим своё драгоценное право на прокопчённые лёгкие и тяжёлую почерневшую печень. Ибо мы рупоры эпох! Ибо поэзия неподвластна сиюминутным решениям сильных мира сего!»
Так говорил кудрявый и величественный Вася Васильев один завсегдатаев чебуречной. Остановив на мне свой добрый голубой взгляд и уже не отводя его, он пел дифирамбы сущему и вящему, рифмовал салями с Майами, взмахивал рукой с зажатой в ней стограммовой бутылочкой и читал стихи Георгия Иванова.