Ему внимала моя однокурсница Ирка. Первое время она казалась мне недалёкой, но доброй девочкой, и только на третьем году совместного обучения я осознала, какой могучий ум, какой величайший сарказм она прячет от посторонних под маской простоватости. Ирка одна из немногих литературных знакомых, с которыми у меня получается разговаривать всерьёз. Она утверждает, что в семье у неё все были юмористам, но, слава богу, многие умерли, так и не успев пошутить.
Я купила чаю и плюхнулась за их столик, товарищи, обременённые водкой, взглянули на меня с осуждением. «Предатель!» читалось в их взглядах.
Ах ты, двуличная лиса! отчеканил Вася, прищурившись и размахивая бутылкой перед моим носом. Что держишь ты в своих жадных ручках?
Ах, негодница! завопила Ирка и потянулась к моим сигаретам.
Переглянулись и хором пропели:
Предаааааатель!
К приходу четы Сердюковых мои щёки пылали, а спина от стыда за собственную трезвость покрылась потом. Через минуту после их прихода в чебуречной объявился ни кто иной как Андреев руководитель того Лито, на заседание которого мы собрались идти. Он купил себе бутылку лимонада, вылил его в пивную кружку и подсел к нашей компании. Сообщил, что скоро ему придётся уходить, что сегодня на Лито обсуждается повесть про недавний катаклизм (мы с Сердюковыми переглянулись).
А что за повесть-то? спросила я. Кто автор?
Андреев упёрся в меня мутным исподлобья взглядом и проскрипел:
Какая-то неизвестная девочка. Она, наверное, сегодня не придёт. Я ей послал приглашение, она не ответила, не знаю, может, письмо не дошло. Да и посылал-то, как на деревню дедушке. С одной стороны, без автора обсуждать он прищёлкнул языком и сделал рукой «ай-на-нэ». А с другой неплохая повесть, почему бы не обсудить?
Ой, мгновенно сориентировалась Люба Сердюкова. А можно прийти послушать? Так интересно!
Андреев, само собой, разрешил.
На Лито не оказалось знакомых лиц, и разоблачить меня было некому. Надёжно спрятавшись за могучей спиной Сердюкова, я слушала откровения моих читателей.
Первая девушка оказалась моралисткой. Тоненьким голоском она негодовала на автора за малое сопереживание жителям затопленной зоны.
Первая девушка оказалась моралисткой. Тоненьким голоском она негодовала на автора за малое сопереживание жителям затопленной зоны.
Насчёт положения дел в городе мне понравились описания. Но мне совершенно не понравилось то, как автор описывает поведение молодёжи. Бессердечные какие-то. Там же наводнение, горе, трупы, семьи рушатся. А у них какие-то свои дела, они как будто вообще не обращают на это внимания. Если бы я была там, я бы за каждую семью переживала, за каждую кошку!
Андреев откинулся на спинку стула и закашлял смехом:
То есть ты днём нагляделась на трупы, вечером сидишь переживаешь, к тебе подходит друг и говорит: «На-ка выпей, отпустит!», а ты ему отвечаешь: «Нет у меня времени водку пить! Я за кошку переживаю!» Так что ли?
Девушка смутилась. Андреев покачал головой, достал из сумки плоскую фляжку и причастился к её содержимому.
Следующие читатели искали в тексте блох, ругали власть, обсуждали историю описания котяток в русской литературе и необходимость поиска языка, каким надо писать о катастрофах. Равнодушным остался только портрет Шолохова на стене. В середине вечера пришла крупная девочка в очках. На неё посмотрели с подозрением и тут же спросили, не она ли автор. Девочка перепугалась, чуть не расплакалась, и от неё отстали.
Самые жаркие споры возникли по поводу фразы «дашь одному от остальных не отобьёшься».
Девушки не могут так думать! возмущался какой-то мужчина с повадками застенчивого подростка. Она как о товаре об этом говорит!
При чём тут товар? защищала меня женщина в годах. Мои взрослые дети ещё и покруче выражаются. А от этой фразы сразу перед глазами встаёт картинка: как много там было молодых привлекательных парней. Очень удачная фраза.
Конечно, удачная! поддержал её мужчина с таким лицом, на котором усы запоминаются даже в случае их отсутствия. У неё и про «цветочек» очень ёмко! Не «труп», не «ноги-руки», а «цветочек» и от этого становится прямо жутко.
А по-моему, это просто неспособность автора обращаться с языком. Вы же все пошли у неё на поводу и додумываете за неё то, что она должна была сказать, но не говорит. Просто таланта нет, чтобы сказать! вмешалась коротко стриженая и уверенная в себе барышня.
Я почувствовала, как на лице задёргались мышцы, обхватила щёки ладонями и стала смотреть на свой ботинок.
У неё же ни одного итога, никаких выводов! Сплошное описание и то с «блохами». А ведь и юридический документ можно описать так, что он станет произведением литературы. Это обычное авторское бессилие, потому здесь и «даст не даст» и все остальные корявости.
Не должна она так выражаться! ни к селу, ни к городу заверещал женский голос от противоположной стены. Если хотя бы одному мужчине неприятна такая формулировка, значит, автор не имеет права так выражаться!
Андреев отставил фляжку, повернулся на звук и спросил:
А вы сами-то читали?
Женский голос возмущённо ответил:
Нет, и не хочу! Мне по комментариям понятно, что не стоит тратить на это время.
Не читал, но осуждаю шепнула мне Люба.
Признаваться-то будем? так же шёпотом спросила я её.
Конечно! Знаешь, как прикольно будет! и подмигнула.
Внезапно очередь выступать дошла до нашей троицы.
Вы читали? спросил Андреев.
Мы с Любой дружно замотали головами. Сердюков посмотрел на нас ехидно и заявил во всеуслышание:
А я читал.
И что же вы нам поведаете?
Сердюков неторопливо достал из сумки распечатку моей повести, сел поудобнее, прокашлялся (меня уже заметно трясло) и начал речь. Говорил он недолго, но обстоятельно, и к концу его выступления даже я была убеждена в том, что написала великое произведение.
Сашк, шепнула я ему, пока все переваривали услышанное. А теперь встань и скажи, что женское имя на обложке это твой псевдоним
Сашкино выступление странным образом изменило мнение большинства. Внезапно выяснилось, что, повесть удалась, автор неплох, но отношение читателей ему стоит учесть. А это значит, что надо записать все высказанные мысли и отправить их автору по электронной почте Тут я не выдержала, наконец-то высунулась из-за спины Сердюкова и попросила слова.
Знаете, сказала я, я сюда случайно сегодня попала. Меня никто не предупреждал, что будет обсуждаться моя повесть. Но всем спасибо, было весело! и села обратно.
После минутного затишья начался переполох, запрыгали восклицания, и следом за ними вопросы: действительно ли я автор, на самом ли деле я была волонтёром, не хочу ли я дописать или переписать повесть через некоторое время. Я ответила, что да, это я, волонтёром была, переписывать не хочу, но, возможно, напишу что-то вроде продолжения.
С ума сошли?! воскликнул Андреев, тряся пустой фляжкой. Боже вас упаси от сериалов!
После заседания мы в прежнем составе вернулись в чебуречную. За два часа нашего отсутствия прибавилось народу, поэтому верхняя половина воздуха состояла из сигаретного дыма. Вася Васильев и Ирка сидели всё за тем же столиком. Вася вдохновенно рыдал, Ирка пыталась оторвать его от насиженного места и спровадить в общагу. Задача эта была практически невыполнима, но Ирка старалась.
Белая горячка, пояснила она шёпотом. Дашь сигарету?
Я протянула ей открытый портсигар, Ирка взяла две себе и Васе. Сидящий со мною рядом Андреев уже достаточно нетрезвым голосом сообщил в пространство, что сегодняшнее обсуждение удалось на славу.
Что же, спросила я, вы так меня и не узнали?
Как это не узнал! искренне возмутился он. Конечно, узнал! Просто вид делал, чтоб никто не догадался
Я слышу, что Олег закончил свой рассказ.
Ты когда-нибудь был в чебуречной? спрашиваю я.
Похоже, удар попал в цель именно чебуречная имеет наименьшее отношение к его истории. Я гляжу тревожными глазами, мне необходим его ответ, ничто в мире сейчас не имеет такой важности, как чебуречная. Несколько секунд он пытается найти подвох, он нервничает, но потом успокаивается и отвечает:
Нет! И в МакДональдсе тоже!
Я поджимаю губы и вздыхаю. Он смотрит искоса, но наконец-то молчит.
Срезав угол возле станции метро «Смоленская», мы попадаем на старый Арбат и проходим мимо застывшей пары Натальи Николаевны и Александра Сергеевича. В их сжатые бронзовые руки кто-то вложил красную розу в целлофановой обёртке. Выглядит это неестественно и пугающе.
Однажды мы с однокурсницей Машей пришли сюда петь. Она замечательно играла на гитаре, я не менее хорошо пела, в заботливо подставленный кофр летели банкноты и монеты. Через некоторое время к нам подошли представители сувенирного магазина, расположенного напротив, и попросили переместиться. Оказалось, что мы отбиваем у них клиентуру: вместо того, чтобы глядеть на рекламу, люди пялятся на нас. В Машиных жилах текла гордая кубинская кровь, к тому же, она не первый год пела на Арбате и хорошо знала московские законы, разрешающие этот мелкий заработок. Поэтому мы заартачились и сообщили, что покинем наше хлебное место только под конвоем, а до той поры будем стоять здесь насмерть. И в подтверждение запели «Интернационал». Озадаченные представители магнитов и матрёшек ушли. Вернулись они через некоторое время и предложили компромисс: они платят нам по сотке, а мы сдвигаемся на двадцать метров. Моя кровь была не такой гордой, как у Маши, поэтому я согласилась и уговорила подругу переместиться. Одарив наших гонителей гневным взглядом, Маша демонстративно сделала двадцать небольших шагов в сторону. Новое место отличалось от старого только тем, что неподалёку квасили пахучие бомжи, и здесь к нам быстрее подползло безжалостное июльское солнце. Так что, в конце концов, пришлось и вовсе уйти на другую, тенистую, сторону Арбата. Бомжи, великие ценители уличной музыки, последовали за нами. Столь благодарных слушателей мне ещё не попадалось они наслаждались нашими голосами, замирая и обращаясь в слух, стоило нам что-нибудь запеть, и я изо всех сил старалась не переврать ноты. Через час я заметила странное оживление в их содружестве: они шевелились и шушукались, кто-то порывался встать, его дёргали за одежду и заставляли сесть обратно на брусчатку. Вскоре ситуация прояснилась один из них нерешительно подошёл, держа ладони лодочкой, наклонился к нашей копилке-кофру и высыпал в неё пригоршню монет. Прижав руку к сердцу, он запрокинул голову, а потом так резко швырнул её вперёд, что чуть не клюнул себя в грудь. Мы ошарашено пролепетали слова благодарности. Выполнив миссию, бомжи свернули лагерь и ушли в неизвестном направлении. Марш про «вихри враждебные» понёсся им вслед.