Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.
Они зашли на цель деревню Мельниково, а над ней уже наш «У-2» старается. И неспроста. Внизу взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «Эрликон» оказался автоматическая скорострельная 20-миллиметровая зенитная пушка. Для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, очень эффективная штука.
Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно, все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.
Михаил заложил вираж надо домой возвращаться.
В пылу боя они и не заметили, как другой «У-2» исчез из поля зрения.
Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.
Погляди слева, по-моему самолет на земле горит, из наших.
Михаил повернул голову. Внизу, на земле, в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как он только углядел?
На поле лежал скапотировавший «У-2». Винтом в землю, хвост в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь. Не тот ли это «У-2», что бомбил деревушку перед нами?
Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте это самое сложное.
Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотор, он выбрался из кабины, оглянулся.
Ты чего сидишь? Помогай, вдруг наши еще живы?
Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину пуста. Во вторую никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе.
Василий, иди вправо, я влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.
Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», на бегу размышлял Михаил.
Василий, иди вправо, я влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.
Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо, как бы и самим в беду не попасть», на бегу размышлял Михаил.
Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит жив.
Василий, помоги!
Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.
Пошли со мной, позвал Михаил Василия, где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы кто-то ему помогал. Значит, искать надо.
Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.
Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!
Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.
Сам знаю, меньше болтай.
Вдруг из темноты раздался голос:
Руки вверх!
Не дури, свои мы! сказал Василий и вдруг изумился: А голос-то женский!
Поднимите руки, а то стрелять буду! Щелкнул затвор пистолета.
Михаил выругался:
Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!
Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.
Ей-богу, дура! Кинулись спасать!
Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:
Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!
Раненая! Наверняка тоже летчица не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.
Рядом с самолетом появилась фигура:
Парни, а я? всхлипнула летчица.
Ты же стрелять в нас хотела!
Откуда мне было знать, вдруг вы немцы?
Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?
Василий едко добавил:
И места у нас больше нет.
В самом деле на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь будет невозможно управлять самолетом.
Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:
Что же мне делать? Застрелиться?
Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь сама, огрызнулся Василий.
Михаил молчал, просчитывая варианты.
Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.
Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.
Расстегивай ремень, сказал он летчице.
Та сначала оторопела, потом схватилась за кобуру.
Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!
Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.
Женщина подчинилась ситуация была критической, выбирать не приходилось.
Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший: офицерский, прочный из свиной кожи.
Ты что удумал? спросила ничего не понимающая женщина.
Видела, как в Тушино, на парадах, парашютисты с «У-2» прыгали?
Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.
А ты лежа полетишь, можно сказать спальное место.
Я боюсь! В голосе женщины послышались панические нотки. Пусть вот он ляжет, она показала на Василия.
Он мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот!
Долго говорить было некогда.
Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?
Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?
Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем.
Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди, совершенно не видно.
Натужно ревя моторами, «У-2» поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. «Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать», подумал Михаил.
Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет.
Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет.
Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты видимо, солнце дало блик на козырьке или винте.
Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэты в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала, тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. «У-2» из штопора выходил легко на «раз-два», но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза.
Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть.
Василий, быстро курс!
А штурман уже готов докладывать:
Семь градусов вправо!
Медленно сбрасывая газ, Михаил планировал, находясь в страшном нервном напряжении. Если не дотянет до полосы, добавлять газ, исправляя ошибку, будет поздно перетяжелен самолет, на второй круг не уйдет. Значит, садиться надо с первого захода, второй попытки может не получиться. Помогало еще то, что темнота рассеялась, стало хоть что-то видно.