«Заволнуется море, если вечер ветреет»(«Октава»), «И жар вам овеерит ветер» («Яблоня-сомнамбула»), «Сжавшие сердце мне многолюбивое» («Сердце мое»), «пчела, летучая жужжалка» («Весенний мадригал»), «Я лунопевец Лионель» («Рондель»)
В его поэзии при этой неистребимой любви к конкретным деталям быта «в стиле модерн», постоянно проявляется дистанция, с которой поэт преобразователь мира провозглашает:
О люди, дети мелких смут,
Ваш бог действительность угрюмая.
Пусть сна поэта не поймут,
Его почувствуют, не думая.
При первом же, почти невольном сравнении со стихами Игоря Григорьева поражает созвучие этих строк:
Душе захмаренной раздолье
В широкополье.
Даль русская не наважденье
Освобожденье.
Дерзни: бездомье, страх, усталость
Такая малость
Все больше убеждаешься, что сила григорьевских строк и в самобытности его поэтического таланта, и в особом взгляде на традиционные темы, и в найденной им опоре на культурные традиции русской поэзии.
«Ходит Ладогой вал,
Крутобок, белогрив.
Но рассвет запылал,
Холки грив озарив,
Обагрив чернотал
Краснокрыл, сизо-ал.»
В его драматических стихах рельеф крутой, мощные созвучия гласных и согласных.
Когда изнеможем, идя напролом,
К мечте не прибьемся в пути горевом
Одни, продымясь на ветру, замолчим,
Другие, горя, задурим, закричим,
А мы с тобой свидимся, жарко вздохнем:
Огню не впервой обжигаться огнем!
Очень выразительно меняется пластика григорьевского стиха, переходя в жанр любовной лирики: интонации и линии становятся нежными и плавными, взволнованными и, по-прежнему, напевными:
Поет, восходя, медуница:
Я землю, любя, голублю
Один я не смею склониться
К тебе, дорогая: люблю!
Думается, на бесцветном фоне советской поэзии периода застоя и ее формально «царящих» идеологических установок такой поэтический стиль мог восприниматься как ненужно изысканный и «вычурный». Отражение любви в эпоху застоя не лишено было бытовой, «столичной» трезвости и цинизма «со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит».
Фото: Владимир Старков
Фото: Владимир Старков
Мотивы любви у поэта Игоря Григорьева развиваются по-современному остро и тонко. И, вместе с тем, иногда в них проявляется словно бы провинциальная, наивная и детская образность в выражении предчувствия любви:
Ни угрюминки на небе
Светлы сны.
Плачет чибис в юном хлебе
От весны.
Но при этом развивается и вечный авантюрный мотив бегства от настигшей внезапно любви
Шалый ветер поземкой со щек
Обметет теплынь твоих губ.
Что путей, распутий, дорог
Канет в невидь, как дым из труб.
Способность любить и ценить любовь у поэта прошла сквозь жесточайшие испытания войны и сохранилась:
Мы жутко бились:
И умирали, и убивали сами.
Но нежностью не оскудели
И вот момент свидания воспевается и звучит как гимн, в котором сливаются земля и космос:
Безгрешны спелые уста
В прикосновенье оробелом
Мерцай, печальная звезда,
Всего одна на свете целом.
Очей озер не омрачишь
Своей космическою дрожью.
Плещись, гуляй, вещунья-тишь!
Венчай, камыш, зарницу с рожью!
И закономерно замкнуло почти спонтанную цепочку наблюдений за чертами сходства григорьевского и северянинского стилей стихотворение «Рыбаки» на одной из последних страниц книги И.Григорьева «Кого люблю».
Одиночка-хуторянин,
«Гений Игорь Северянин»,
Досточтимой славы хват,
Я тебе ни сват, ни брат
Просто тезка, просто рад.
Оно показалось удивительной находкой, подарком, потому что ассоциативные связи при сравнении этих двух замечательных поэтов возникли невольно при первом же чтении стихов И.Григорьева. Их так захотелось вернуть из забвения далеких 70-х-90-х. Стихи же Игоря Северянина восхищают уже давно, хотя все же с тех же 90-х, и все больше и больше, раскрываясь на необозримых пространствах его поэзии все новыми гранями. Игорь Григорьев в стихотворении «Рыбаки» в характерной для него щедрой и эмоциональной манере признается в любви мастеру Серебряного века и говорит о духовном родстве.
Скольких бурь и зорь на страже
В умиленье, в форсе, в раже
По житью-бытью плывем:
Плачем, буйствуем поем,
Веря: ближе окоем!
Нужно отдать дань нашему непростому времени, когда свобода уже снова несвобода, и все же, именно сейчас мы по-новому и, возможно, в полную силу можем оценить масштаб творчества двух поэтов разных, столь непохожих эпох. Мы можем услышать, как перекликается их поэзия и в этом резонансе почувствовать на какой-то миг гармонию времен, душ и сердец, так необходимую для веры в жизнь, ее подлинный смысл и красоту.
Илона Яхимович
(Латвия / Рига)
Журналист, радио и телеведущая, автор книг «Рижский курорт Вецаки» и «Скульптор Игорь Васильев. Сердце большого калибра» (в соавторстве с Ильей Дименштейном). Окончила отделение иностранных языков (английский) Латвийского университета. Работает на Латвийском радио 4 «Домская площадь», ведет программу на ЛТВ7, озвучивает фильмы. Является организатором многих культурных мероприятий, акций и концертов, в том числе, благотворительных мастер-классы для одаренных детей «Мастерская юных пианистов», а также благотворительную акцию по сбору средств для глухих детей «Пусть музыку услышат все!». Возглавляет общественную организацию «Общество Вецаки», которая в данный момент занимается созданием Культурного центра «Музей Вецаки».
Тайна жизни и смерти Игоря Васильева
Гениальность с детства
Игорь Васильев родился в Москве за год до войны 26 мая 1940-го. Его родители, Ирина Васильева и Виктор Окунчиков, познакомились в студенчестве. Вместе с однокурсниками они решили перещеголять Ильфа и Петрова впятером написать роман «12 ударов». По сюжету, враги готовят террористический акт против правительства, но НКВД удается его раскрыть.
Кто-то на авторов донес, и им предъявляют обвинение в подготовке теракта. Потом статью Уголовного кодекса переквалифицировали на более мягкую «контрреволюционная агитация в группе». Ссылка на пять лет, а после возвращения в Москву «врагам народа», которым вообще-то жить в столице запрещалось, повезло: во время регистрации Ирины паспортистка сделала ошибку не внесла в паспорт отметку о высылке.
Женщина смогла прописаться у отца, а вскоре вместе с мужем переехала в Подмосковье, в Тушино на базу ДОСААФ Окунчиков устроился тренером по конной выездке. Принимал его на работу сам Василий Сталин страстный любитель бегов, устроивший возле Тушинского аэродрома ипподром и конюшни.
Двоюродная сестра Игоря Васильева Ирина Габай в детстве часто гостила в Тушино, в доме его родителей. В ее памяти осталась такая картина: они с Игорем играют под столом в оловянных солдатиков, а вокруг стола им видны лишь начищенные хромовые сапоги. «Василий Сталин приходил с адъютантами. Он был влюблен в красавицу Ирину Васильеву, рассказывает Габай. Под стать был и Витя. Спортивный, веселый, общительный. В доме всегда было людно».
Способности Игоря к ваянию были отмечены уже в 9 лет на выставке «Животный мир. Изобразительное творчество детей» в Москве внимание известного скульптора-анималиста Василия Ватагина привлек вырубленный из дерева гималайский медведь. Именно Ватагина Васильев называл своим первым учителем. При его поддержке мальчика в 12 лет приняли в художественную школу при Московском государственном академическом художественном институте имени В.И. Сурикова.
После смерти Сталина Васильевы решили уехать подальше от высоких покровителей. Выбирают Ригу. Тут жила мама Ирины Михайловны скульптор Ольга Осиповна Пенерджи. Своего одаренного внука она представила классику латвийской скульптуры Теодору Залькалну. Его вердикт был лаконичен: «Развитие таланта не прощает промедления». А заведующий отделением скульптуры Латвийской академии художеств профессор КарлисЗемдегаот слов перешел к делу разрешил 15-летнему подростку посещать занятия как вольнослушателю. Случай небывалый в истории академии! А по окончании школы Васильева приняли в состав студентов сразу на второй курс.
«Я учился у многих выдающихся мастеров, в том числе у родоначальника латышской профессиональной скульптуры Теодора Залькална, вспоминал Васильев. Запомнил его фразу: «Камень летопись веков. Лишний штрих на прекрасном теле камня превращается в уродливый рубец».
Эмиль Мелдерис учил не лепить, а строить скульптуру, как архитектурное сооружение крепко, устойчиво, выверенно в пропорциях»
Но особое духовное родство связывало Васильева с профессором КарлисомЗемдегой. По словам Валентины Зейле сокурсницы и первой супруги Мастера, их обоих интересовала восточная этика, поэзия, музыка. «Моя задача в искусстве средствами скульптуры выразить дух и еще музыку Скульптура должна воплощать музыкальное звучание», утверждал Васильев.
Мистика рода
Игорь Васильев отличался богатырским сложением и яркой внешностью. Черные волосы, борода, выразительные темные глаза, чеканный профиль, что-то восточное, даже библейское в лице. Все это он во многом унаследовал от бабушки, принадлежавшей к известному караимскому роду табачных фабрикантов Габаев и Майкапаров, заложивших основы российского табачного дела и традиции отрасли. Латвийцы, интересующиеся прошлым, знают, кто такой Майкапар табачный король довоенной Латвии, сосланныйсоветской властью в 1941 году в Сибирь. Караимы Габаи жили и в Риге, и в Москве.
Игорь Васильев за работой
Ольга Осиповна родилась в Москве в 1895 году. Училась во ВХУТЕМАСе у Голубкиной, Бабичева, Чайкова. В начале 1920-х годов она переехала в Латвию, где вскоре вышла замуж за своего двоюродного брата Самуила Пенерджи члена правления табачной фабрики «Майкапар». Продолжила обучение в Латвийской академии художеств у К. Зале и К. Рончевского (c 1932 по 1938 год). Выставлялась с 1927-го, была членом Союза художников СССР. Сотрудничала с Рижской фарфоро-фаянсовой фабрикой М.С. Кузнецова. Ольга Пенерджи прославилась своей анималистикой, а в 19401950-х годах создавала портреты деятелей искусств, моряков, рыбаков, а также работала в мелкой пластике. Благодаря ей Игорь приобрел первые навыки работы с глиной.
Корни предков проявились и в творческих интересах скульптора. Его мать Ирину Михайловну с юности привлекали философские идеи Востока. Так что мальчик еще ребенком загорелся мечтой побывать в Индии. Через много лет эти детские мечты осуществятся. Его будут принимать сама премьер-министр страны Индира Ганди, сын знаменитого философа и живописца Николая Рериха Святослав.
«Я знал об Индии все, что было доступно моему возрасту и восприятию. А возможно, и немного больше того, так как имел доступ к каждой книге в нашей тщательно подобранной библиотеке, вспоминал скульптор. Помнится, в довольно раннем возрасте прочитал «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, «Воспоминания» русского путешественника Герасима Лебедева, который в XVIII веке принимал участие в основании театра в Калькутте».