Земное время 2 2016 - Коллектив авторов 21 стр.

Nel mezzo del cammin di nostra vita mi ritrovai per una selva oscura

Однажды и я очутился в бору 
в миражном, еловом, бредовом ряду,
там снежные башни, крутясь на ветру,
как бледные боги, проселком бредут.
Я до середины прошел через слой,
где кружатся звезды гигантской юлой,
где нити белковые входят в зацеп
с началом цепи, обретенным в отце.
Я знаю, какой непомерной ценой
поплатится ставший ничем и никем,
а кубики грянут лавиной цветной
в проемы времен, грохоча о паркет,
и будет пылиться один под тахтой,
как память о папе, которого нет.

И все-таки что я отвечу тебе,
когда мы восстанем при звуке трубы?
Что ветер снега завивает в столбы,
глухие, как бледные боги судьбы,
и что я когда-то, наверное, жил,
но только напрасно дудит на трубе
архангел, сплетенный из вздувшихся жил,
ведь я дотянуться уже не могу
печальной рукой до ладошки твоей
сквозь едкий, вихрящийся белый чугун
и цепкую нежность морозных ветвей.

Этот век спортивный, в беге своем наивный,
пахнет зверством и дымом, словно Книга Навина,
и, похоже, замкнулся древних пророчеств круг.
Удивится век, если только, сойдя с орбиты,
полыхнет планета в бешеном суициде.

Одолжите веку нероновский изумруд 
он увидит пепел, пепел и снова пепел,
за которым солнце выдохлось и ослепло,
к ядовитой земле примерзает сухая плоть,
сумасшедшие траки давят спасшихся чудом,
балахонные тени снуют по бетонным грудам,
и стоглазый робот нацеливает лучемет.

Уцелеет ли горсть служивых на субмарине?
Уцелеет строка, оттиснутая на глине,
и разумный моллюск однажды ее прочтет?
Я не верю тебе, нетопырь, несмышленыш, дьявол.
Мой распятый век, на кого ты себя оставил,
на кого молился, не верящий ни во что?

Я не верю, что догма стоит хоть капли крови,
не могу понять, почему то усы, то брови
по какому-то дикому праву застят мир,
умыкают страны, радио, книги, разум,
залезают в душу своим вертухайским глазом
и жуют особый паек во время чумы.

Я не верю, что путь к блаженству мостят костями,
что Савонаролы истинные христиане,
что державу можно спасти, кого-то предав.
Этот век великих изгнаний великих духом,
пусть тебе пучина забвения будет пухом,
ведь из белых гвельфов памятен только Дант.

Этот век, с которым вскоре простятся люди,
если будет, кому, если люди на свете будут,
загустеет, свернется, впитается в ткань времен.
Несмываемый век, припорошенный бледной ложью,
я кладу свою ненависть к твоему подножью,
безнадежно твоим безумием заражен.

Все настойчивей проблеск звезды, и прозрачней века,
И сквозь них полыхает она самовластно и ярко.
По небесной указке бредущие три старика
На обратном пути огибают хоромы тетрарха.

Вязнет обод зеркальный, преданья тяжел проворот,
И уже никого не щадила и не разбирала
Та кривая звезда, что внахлест эшелоны сирот
Громоздила за крепким забором Урала.
Всю страну перероет, однако следов не найдет.
Три свидетеля эти страшней трибунала.

Что помечено кровью, проступит в любой мерзлоте.
Каждый череп с пробоиной будет когда-нибудь вырыт.
И волхвы побредут, покоряясь магнитной звезде.
И тревожно заерзает Ирод.

В краю перелесков, озер, хуторов,
который сиренью и яблоней вышит,
а дни величавы, как поступь коров,
мы спали в саду, безмятежней и тише
Адониса под материнской корой.

Сияли зеленые, синие дали,
ночами в реке изгибались огни
небес и деревни; обнявшись, мы спали
и были в блаженстве деревьям сродни,
забыв, что полжизни мы врозь проплутали,
на тысячи верст и столетий одни.

Деревья, как стража забытого рая,
от ветра сгибались в истоме густой
над выцветшей дранкой сенного сарая,
сорили пыльцой и плескали листвой,
косматыми ртами в земле утопая.

В краю перелесков, озер, хуторов,
который сиренью и яблоней вышит,
а дни величавы, как поступь коров,
мы спали в саду, безмятежней и тише
Адониса под материнской корой.

Сияли зеленые, синие дали,
ночами в реке изгибались огни
небес и деревни; обнявшись, мы спали
и были в блаженстве деревьям сродни,
забыв, что полжизни мы врозь проплутали,
на тысячи верст и столетий одни.

Деревья, как стража забытого рая,
от ветра сгибались в истоме густой
над выцветшей дранкой сенного сарая,
сорили пыльцой и плескали листвой,
косматыми ртами в земле утопая.

У Бога не просят лишнего 
Просят самого главного:
Неба над домом чистого
И любви несказанной,

Просят здоровья близким,
Просят здоровья себе,
И чтоб жила Отчизна,
Преумножая свет.

Как будто небо пишет письма
Своими белыми снегами
Кому-то очень близкому,
Овеянному снами

Суббота перед Рождеством
Какой сегодня день вершится,
И свет струится золотистый
От тонкой дымки снеговой,

И в ожидании чудес
Лежит земля, как будто ясли,
Чтоб Бога Лик увидеть ясный,
И вся Вселенная как хлев

И знаки Зодиака все
Становятся материальны,
Им в этот час мистериальный
Земля родней родных небес.

Ах, музыка, музыка, музыка!
Вселенские струны поют:
«Пусть все сокровенное сбудется,
Сердца открывая добру,
Пусть Горнее в долы нисходит 
Сегодня рожден Богосын!»
И ясли Господни коровий
Оближет в восторге язык,
И всякая тварь возликует,
Встречая блаженно Христа,
И в души спускается к людям
Божественных струн лепота.

Сердцем прикасаюсь
К музыке Вселенской 
Так звучат отрадно
Наши долы, веси,

Тесноты духовной
Словно не бывало:
Музыка любовно
Дух уврачевала

Мир я весь приемлю,
И моя свобода
Свету соразмерна
В силе животворной.

Поют Вселенские струны
Так слаженно сегодня,
И так эфир волнует
Свечением бездонным,

И, словно кондак, полдень,
И радость Всеобъятна
Как русские иконы,
Сияет небо в Святки.

Ах, какие купола
Храмов всероссийских!
Целовать бы, целовать
Руки материнские

Пока церковь-мать жива,
И Россия будет!
Ах, какие купола
Сердцем поцелую

Горячий кофе по утрам
Люблю и аромат цветочный,
И так поют мне лепесточки
На языке цветочных гамм,

Что сердце расцветает, будто
Оно цветок неповторимый,
И в счастье радужное утро
Цветет в оснеженных долинах

О, сколько нас, бредущих по России,
Растративших Отцовские дары,
Пусть хоть наемниками примут
Туда, где были мы сыны,

Идем понурыми рядами,
Во вретищах все как один,
Чтоб принял нас Отец Державный,
Что, неразумных, нас простил

Давно уж нет былой забавы,
Когда рубили мы с плеча
Все то, что с детства нас питало 
С водою выплеснув дитя.

Облачусь я в снегопады,
Препояшусь радугой,
И приду к Вам утром ранним,
Когда звезды радуют,

Когда Вы еще во сне
Слушаете музыку,
Я приду к Вам на заре
Нотой далей струнных

А Вселенская Душа
Будет мне сестрицей
Я приду поцеловать,
Рядом примоститься

С неба падают снежинки,
Льнут к оконному стеклу,
И проложена тропинка
Прямо к дому моему,

А по ней ступают Музы,
И всего роднее та,
Сапожок чей очень узок,
Гаммы нотные в руках

Из небытности тревожной
Мелодийность вышла строк,
И снежинки на морозе
Пляшут ночи напролет.

Когда вечер из воздуха вешнего выпьет тепло,
И подобен закат в чашу неба излитому грогу,
Вспомни имя мое всем столетьям, заклятьям назло 
И меня призови к своему смоляному порогу.
Когда песню скупую свою запоют тростники,
И исполнятся сумерки запахом розы и мяты,
Вспомни имя мое всем запретам, табу вопреки 
И впусти меня тенью в свои расписные палаты.
Призови меня охрой и солью, землей и огнем,
Хоть немного ослабь заклинанья гнетущего путы,
На границе мужающей ночи с дряхлеющим днем
Дай в истоме застыть, упиваясь блаженной минутой.
Я вползу к тебе, кожей пятнистой по праху шурша,
Я примчусь к тебе свистом стрелы, разорвавшей туманы,
И глазами в глаза не моргая, без слов, не дыша,
Я останусь с тобою, своим искуплением пьяный.
Но, как только с небес изольется на ставни окон
Жгучий мед первозданного, вечно немого светила,
Я обязан уйти ты сама начертала закон
На скрижалях времен и сама нарушать запретила.
Я безмолвен и гол стану снова, в росе растворясь,
Снова буду страдать, изъязвляемый солнечным богом,
Пока вечер под брюхом моим раскаленную грязь
Не остудит, и снова закат не расплещется грогом

Я помню мальчишкой бегу по зеленому склону,
Вспоенный свободой, как будто Кастальским ключом,
Я помню про кудри, что я преподнес Аполлону,
И помню, как двигал утес над отцовым мечом;
Я помню, как мать на прощанье целует мне темя,
И как покидаю с тоскою родные леса,
Я помню, что бремя героя тягчайшее бремя,
И помню, что надо, что надо менять паруса!

Я помню сестрам по серьгам, а прокрустам по ложу,
Я помню, как рвался Синид и как выл Перифет,
И помню, как думал Скирон, что он хитростью сможет
Отсрочить свое воздаянье на несколько лет:
Карающей дланью пройдя по дорогам Эллады,
Следил, чтоб уродство души побеждала краса,
Я чуял, я думал, я знал и я верил так надо!
Надеждою страх замещая, менял паруса!

Я помню коварство Медеи и гнев паллантидов,
Я помню, как яд миновал и как меч миновал,
Как стал для Афин я надежной и прочной эгидой,
И снова Скирона, летящего в пенный провал
Да, пена Я помню, как волны рвут снасти у лодки,
Как блещут на солнце невольных гребцов телеса,
И как я кричу, не жалея просоленной глотки,
Что скоро, уж скоро, нам скоро менять паруса!