Союзпечаль. Стихотворения - Наташа Денисова 4 стр.

я расскажу тебе, суламифь, каково
быть снегом белым, асфальт пронзающей травой,
как возвращаются давние-давние мысли,
как тяжело, если нет ни у кого над тобой власти.

все это слишком дурные, слишком земные вести,
и я не знаю, зачем здесь я,
я правда не знаю, зачем здесь я.

*
до встречи, мой друг, до встречи.
весна расправит твои плечи,
напоит тебя молоком небесным,
достанет из любой бездны.

до встречи, мой друг, до встречи.
все лгут, время совсем не лечит.
и о запястья каждое утро
тушит луны окурки.

*
как ничтожна трагедия одной жизни
в сравнении с тем, что приобретает человечество.
все искусство на свете оплачено
чьим-то горем.
и мы так пристально наблюдаем, смотрим
как вырастают леса из праха,
как в погасших глазах проступает правда.

до встречи, мой друг. как зябко
мне в этом мире зыбком.
только бы он не был случайной ошибкой,
только бы наше существование
имело какой-то смысл.

я пишу вам, владимир,
из века, который вы не увидели,
из под век глядим мы
на жизнь вашу
равнодушными зрителями.

я пишу вам, печальный,
отделенный всеми возможными
и невозможными далями,
о том, что вы никогда не встречали меня,
но так много сказали, я

мне нравится наблюдать, как утром
на расстоянии поднятой вверх руки
летят птицы и златокудро
осыпается желтый снег ольхи,
как души звезд разрезают небо,
словно страны быстрые поезда.

и дети растут, как стебли,
в никуда.

мы не увидимся, нет, владимир,
время сильнее любой любви.
я пишу, а ваши ладони севером покрывает иней
где-то там, у вычерневшей стикс-реки.

я пишу вам, владимир,
а вы у свинцовой смерти,
что руками сдавила виски.
вы все еще мне не верите,

не верят тем, которые безжалостно далеки.

в тишине затрезвонят бешено
истосковавшиеся по огню сердца.

мы идем во времени  ласковые, прилежные,
воздух путается в волосах.

вы не помните нас, так дерзко
воспевавший громаду человеческих чувств,
нас, прячущихся за белыми занавесками
века,
в который я в одиночку из ваших стихов вернусь.

если ты выберешь этот путь 
тихий и безызвестный,
чтоб только в зимнем вечере не тонуть,
не стоять на краю бездны,
не разгадывать шум лун,
не писать долгие письма

декабрь перечеркивает карту вен,
подменяет мысли,
он расставляет всех этих людей,
все эти остановки,

чтобы больше ты никогда
не бродил под дождем громким,
не вспоминал моего молчания.
никто почему-то не говорит,
что пустота приручает,

что большинство выбирает смерть
задолго до всех прощаний,
что толпы когда-то живых остаются стареть
в очереди за йогуртом в «ашане».

и я не верю, что легче так,
и я не верю, что так лучше,
что мир отдал тебе мои слова,
а взамен забирает душу.

есть птицы громкие, поющие на виду,
есть птицы странные, плывущие по воде,
есть птицы тихие, что прячутся в дальних лесах,
а есть такие, о которых не рассказать.

не то, чтобы они были особенными, или лучше других,
не то, чтобы они знали что-то о небесах.
только боятся они, как огня, чужих рук,
и не вытравить ничем этот страх.

только летят они высоко-высоко,
только молчат они так, как земли после дождя.
и если однажды ты заберешь с собой
такую птицу  знай:
она и тысячелетия не устанет тебя ждать.

мы век готовились к зиме:
шили пальто, огонь в сердцах хранили.
по блеклой неба синеве
нас к северу водили.

нам говорили: там, внизу,
с потрескавшихся губ срываются проклятья,
и жухлая трава гниет, и запах носит ветер.

мы ждали так, так ждали мы,
когда в нефть ночи
нас выбросят безжалостно, и мир
нас растерзает в клочья.

мы думали, что, жертвуя собой,
изменим все события.
октябрь. я жду тебя на мостовой.
какое жуткое столетие.

мне так сложно говорить с тобой сквозь проклятия,
потому, что по законам этого мира я должна тебя
проклинать.
потому, что самое страшное  это не ждать, а

когда выключают свет.

потому, что страхи мои как волки,
голодны и бешены,
ищут, чем поживиться,
закрывают комнату втихомолку,
выдергивают из гранат кольца.

мне так сложно говорить с тобой через время,
через столько понедельников и суббот,
через столько солнечных дней и ливней,
через карты и города,
выстроившиеся, будто северный флот.
корабли их печальны, улицы так длинны.
мы живем у причала
странной, чужой для всех страны.

здесь привыкли не помнить,
слушать запах диких и пряных трав.

мы так медленно тонем,
в друг друге
друг друга
не отыскав.

нас не разбудят живые люди,
нас не изменят скворешен звуки,
и скрип от ставен

мы не оттаем.

летит, как сотни бескровных белых,
мотыльков
снег стылый, первый,
и запах слов

кого-нибудь из двадцатого
наполняет площади. и не летная.
и не кратная
ничему из того,
о чем говорили прежде.

откуда же эта,
вывешенная, словно флаг врага,
надежда?

быть может, тогда,
в середине прошлого века,
когда все на свете казалось легким,
когда человек отправился в космос,
в его сознание проник вирус,

и с тех пор мы все словно бы там,
словно бы с ним:
идем по земле, а друг друга не разглядим.

все всегда начинается с реки.
любой мир, любая любовь.
существовавшие до, наверняка, возразят 
слышишь ветер, прорывающийся сквозь ветви ив?

быть может, то, что я написала 
это только голос реки,
все во мне  это голос реки?

я смотрела на нее так долго,
что в другом времени умерла рахиль,
она состарилась, морщины испещрили ее сердце,
во дворе облетела смоковница.

я  другая река.

быть может, над степью живет бог,
над небом живет бог,
и облако  белый его рукав,
и осень цветом как у него глаза,
и сам он рос у земной реки.
поэтому души наши так похожи на светлячков,
июльских светлячков, летящих над водами.

и по настроению ходит бог с неводом,
но настроения часто нет.

я  другая река.

волны накрывают волны как лепестки,
вязкие сумерки пробуждают цикад.
трава склоняется над водой,
водоросли цветут.

и если ты говоришь,
если ты все еще говоришь со мной 
знай, это я мысли твои краду,
это я превращаю их в речной шум,
в запах.

земные воины истлевают в земных латах,
солнце расширяется, производит больше света

только чтоб исчезнуть нужно мало храбрости,
во мне нет этого.

я  другая река.

так подбирают на обочине собак бездомных,
глядят в глаза и ждут тепла в ответ.
но только все тепло, как вишни, сорвано,
и есть лишь убивающий живое мир,
и есть лишь тусклый свет.

и мы бежим за ним, как будто бы догоним,
и мы бежим за ним, как будто бы он свят.
а время изменяет телефонов
все номера.
на том конце молчат.

твои деревья истончаются, как нити,
твои цветы смыкаются, что веки.
в надежде оживить
нева все бьется о гранит, я

я так же поступаю с человеком.

беги, если хочешь, чтобы тебя любили.
в этом мире увядших лилий и тонких линий,
в этом мире страха, неправильных мер,
беги, если все еще уцелел.

опускайся на дно, на дно,
там, где звезд не видно,
растут пшеном
песни обреченных,
трава шумит.

уходи туда,
где о тебе никто не говорит.

и молчи так долго,
гляди в себя,
чтобы только вечер и корабли,
чтобы взгляд случайный,
неосторожный.

 отыскать тебя было так невозможно.

красные комиссары идут по миру
в куртках, пропахших дождем и ветром.
красные комиссары в ржавеньких портсигарах
душу твою хранят, герда.

я расскажу, как они ее отобрали,
я расскажу, как они за тобой ходили.

в нашем дворе,
где трава проросла сквозь гравий,
где жемчугом падают, а затем гниют сливы

вон там они тебя разглядели,
в день, когда мы птенца спасали.

там они стали метелью,
шумом реки нашей стали.

это они притворятся мадонной,
первой любовью,
фиалковой темной кровью,
въевшейся в пальцы рук.

это они стали нашим ветхим домом,
космосом старых книг.

август девяносто шестого.
воздух увял, поник.
баба лида на небо унесла ведра,
чтоб спиленные яблони поливать.

а ты пропадешь без души, герда!
но нам ли теперь горевать?
нам ли ходить по городу,
собирать твоего сердца зерна?

здесь очень холодно,
слишком озерно.

прибежим на рынок,
спрячемся там,
где продают картошку.
и когда из звездного дыма,
в маленьких снежных крошках

появятся красные комиссары
с твоей душой 
я расскажу им, что не боюсь ударов,
что человек без души  мешок.

и опустится ночь на плечи
как июльского ливня бязь.

герда, герда! не стать тебе вечной,
но оживи хоть раз.

так нас делают камнями, кусками стали.
вспомни, кем мы были, и кем мы стали.
так все наши чувства переплавляют
в чугунные перила.
а затем мне снятся лестницы.
шум прилива
заполняет комнаты, заполняет дни.
однажды кто-то из прошлого позвонит,
станет выспрашивать, какие здесь сентябри,
как я чувствую себя, что внутри?

мы порабощены этой катастрофической простотой,
этой обыденностью, уничтожающей пространство
под стратосферой.
и я не знаю, кто закричит первым,
и я не знаю, кто первым сделает шаг назад.

представь, что время будто бы листопад.

вот ты идешь в гулком городе по проспектам,
темным, как сны диких зверей,
огромным, созданным страной советов
для своих молчаливых детей.

вот ты глотаешь воздух,
который горек,
который жжет.
и память не оставляет тебя в покое,
прикосновения ветра как ожог.

ты помнишь шаг размеренный двадцатого века,
ты помнишь его попытку не допустить
нас в мир, что из проводов соткан,
в низкого неба гранит.

ты помнишь его песни, его катастрофы,
усыпанные белым хлопком поля.

упавшие звезды становятся торфом
и ярче всего горят.

сплетай же венок из пугливых снов,
из лент расставаний, прощаний
из неузнанных берегов.
обещай мне,

что когда-нибудь ты научишься так любить,
как в детстве,
чтоб из сердца тонкая красная нить,
и все вокруг обретает резкость.
все вокруг обретает цвет, обретает звук.
обещай мне, что ты один из двух,
что хотя бы ты

под огромным орешником пахнет вечером, пустотой,
дальними далями.
помнишь как бесконечно шел дождь?
тогда еще друг друга ждали мы.

на последней площадке автобуса,
у самого выхода,
как будто внутри прообраза
вдоха/выдоха,

как будто внутри прообраза
ветвящейся вселенной.

и твой взгляд
однажды сделается святыней.

мне было грустно. в сотый раз, как будто из кувшина,
всех нас поила молоком далекая холодная кассиопея,
и говорила, помнишь, говорила
она «о, нет, да что в тепле?
они друг другу руки греют,
а вы вы будьте непреклонны,
ходите, словно тени меж людьми,
и слушайте метро, как будто бы раскаты грома,
смотрите в окна, словно это корабли,
представьте, что глядят они на вас,
полузакрыты веки/люки.
я подарю вам столько