О, спасибо, спасибо! Теперь грядущее принадлежит мне. Дайте мне руку в залог своего обещания, сестра.
Вот она, брат.
О, тоща я уверен в победе! пылко воскликнул Габриэль.
Но в эту минуту из госпиталя донеслись голоса, зовущие сестру Бени, а из вражеских траншей какой-то неясный шум. В первые мгновения Габриэль, испугавшись за Диану, не обратил внимания на этот шум.
Меня ищут, зовут Господи! Что, если нас застанут вместе? До свидания, брат мой! До свидания, Габриэль!
До свидания, сестра моя! До свидания, Диана! Идите! Я останусь здесь. Скажите, что вы только вышли подышать свежим воздухом. До скорой встречи, и еще раз спасибо!
Диана, сбежав по лестнице, поспешила навстречу людям с факелами, которые во весь голос выкрикивали ее имя. Впереди шла мать Моника.
Кто же своими притворно-дурацкими намеками всполошил настоятельницу? Разумеется, Арно, который затем, скроив невероятно постную рожу, присоединился к людям, бросившимся на поиски сестры Бени. Ни у кого не было столь чистосердечного вида, как у этого негодяя. Недаром он так похож был на честного Мартина Герра.
Увидев, что Диана благополучно встретилась с матерью Моникой и ее людьми, Габриэль успокоился и собирался было спуститься с вала, когда вдруг перед ним выросла тень.
Какой-то человек из лагеря неприятеля, до зубов вооруженный, уже занес ногу над стеной.
Подбежать к этому человеку, свалить его ударом шпаги и с криком: "Бей тревогу!" подскочить к неожиданно выросшей над стеной лестнице, усеянной испанцами, все это было для Габриэля делом одной секунды.
Было ясно: противник решился на ночной штурм. Габриэль не ошибся испанцы недаром ходили дважды на приступ днем!
Но Провидение или, говоря точнее, любовь привела сюда Габриэля. Не успел второй неприятельский солдат последовать за первым, как Габриэль ухватился за оба конца лестницы и опрокинул ее в ров вместе с десятью стоявшими на ней испанцами.
Но Провидение или, говоря точнее, любовь привела сюда Габриэля. Не успел второй неприятельский солдат последовать за первым, как Габриэль ухватился за оба конца лестницы и опрокинул ее в ров вместе с десятью стоявшими на ней испанцами.
Крики несчастных смешались с криками Габриэля, призывавшего: "К оружию!" Однако неподалеку от него уже приподнималась над стеной другая лестница, а Габриэль, как назло, не мог ни во что упереться. По счастью, он разглядел в темноте каменную глыбу, и так как опасность удвоила его силы, то ему удалось ее поднять, взвалить на парапет, а оттуда столкнуть на вторую лестницу. Страшная тяжесть сразу расколола лестницу пополам, и испанцы полетели в ров. Устрашенные гибелью товарищей, враги заколебались.
Между тем крики Габриэля разбудили осажденных. Барабаны забили сбор; набатный колокол зазвонил в церкви Капитула. Не прошло и пяти минут, как на вал сбежалось больше ста человек, готовых вместе с виконтом дЭксмесом отбросить новых нападающих.
Итак, дерзкая попытка неприятеля не удалась. Нападавшим оставалось только бить отбой, что они и поспешили сделать, оставив на месте схватки немало трупов.
Город был еще раз спасен, и еще раз благодаря Габриэлю. Но Сен-Кантену надо было продержаться еще долгих четыре дня.
XXXIV
ПОБЕДА В ПОРАЖЕНИИ
После неожиданного отпора неприятель понял, что овладеет городом не раньше, чем уничтожит одно за другим все средства сопротивления, какие еще оставались у обороняющихся. Поэтому в течение последующих трех дней не было ни одного штурма. Защитники крепости, воодушевленные сверхъестественным мужеством, казались непобедимыми, и, когда противник бросился на стены, стены оказались менее стойкими, чем сердца. Башни обваливались, рвы заполнялись землей, весь пояс укреплений рушился камень за камнем.
Затем, на четвертый день после ночного нападения, испанцы наконец отважились на новый штурм. Это был восьмой, и последний, день отсрочки, обещанной королю Габриэлем. Если неприятель и на этот раз будет отбит, отец его получит свободу. В противном случае все его труды, все его усилия пойдут прахом, а Диану, отца и его самого, Габриэля, ждет гибель.
Поэтому в этот последний день он проявил невиданную доселе отвагу. Никто бы не поверил, что в душе и в теле одного человека могут таиться такие неисчерпаемые силы, такая могучая воля. Он не думал об опасностях, о смерти, он думал только о своем отце и о своей невесте и бросался на пики, ходил под пулями и ядрами, словно заговоренный. Раненный обломком камня в бок, наконечником копья в лоб, он не чувствовал боли; он будто опьянел от воодушевления: носился с места на место, колол, разил, рубил, словом и делом поднимая товарищей на борьбу. Его видели повсюду, где заваривалось особенно жаркое дело. Он вдохновлял весь город так жизнь одушевляет тело. Он один стоил десяти, двадцати, ста бойцов. И при этом невероятном увлечении борьбой он не терял ни на миг самообладания и осмотрительности. Замечая быстрым, как молния, взглядом опасность, он мгновенно отражал ее.
Так продолжалось шесть часов, с часу дня до семи вечера.
В семь часов стемнело, и неприятель забил отбой. И когда последний испанец покинул последний атакуемый редут, Габриэль, обессилев от усталости и счастья, упал на руки стоявших рядом людей.
С триумфом его отнесли в ратушу.
Раны Габриэля были не страшны, и его забытье длилось недолго. Когда он очнулся, подле него сидел сияющий адмирал Колиньи.
Адмирал, не сон ли это? спросил Габриэль. Сегодня неприятель опять пошел на страшный приступ, и мы опять его отбили?
Да, друг мой, и не без вашей помощи, ответил Гаспар.
Значит, восемь дней, что предоставил мне король, истекли? воскликнул Габриэль. Слава Богу!
А чтобы окончательно поставить вас на ноги, я пришел к вам с отличными известиями, продолжал Колиньи. Оборона Сен-Кантена позволила наладить оборону всей территории. Один из моих лазутчиков, ухитрившийся повидать коннетабля, обнадежил меня как нельзя более на этот счет. Господин де Гиз прибыл в Париж с пьемонтской армией и вместе с кардиналом Лотарингским готовит город и людей к обороне. Обезлюдевший и разрушенный Сен-Кантен теперь уже не сможет выдержать ближайшего штурма, но его и наша задача выполнена. Франция спасена, мой друг!
Ах, адмирал, вы не знаете, как вы осчастливили меня! обрадовался Габриэль. Но позвольте спросить вас вот о чем. Не из пустого тщеславия я задаю вам такой вопрос. Вы меня теперь достаточно знаете, чтобы поверить этому. В основе этого вопроса лежит очень веское, очень важное побуждение, поверьте. Вот он: считаете ли вы, господин адмирал, что удачной обороной за последние восемь дней Сен-Кантен в некоторой мере обязан мне?
В полной мере, друг мой, в полной мере! ответил Гаспар де Колиньи с благородной прямотой. В день прибытия вы видели, что я не решался взять на себя страшную ответственность, которой сенкантенды хотели обременить мою совесть. Я отбирался сам сдать испанцам ключи от города. На другой день вы завершили свой подвиг, введя в город подмогу и подняв тем самым дух осажденных. Я уж не говорю о ваших превосходных советах нашим инженерам и саперам. Не говорю и о блестящей храбрости, какую вы всегда и повсюду проявляли при каждом штурме. А кто четыре дня назад словно чудом спас город от ночной атаки? А кто еще сегодня был так неслыханно храбр и удачлив, что продлил казавшееся уже невозможным сопротивление? Это все вы, мой друг, вы, находившийся одновременно повсюду, по всей линии обороны! Недаром наши солдаты называют вас не иначе, как капитан "Сам-Пятьсот", Габриэль. Говорю вам с искренней радостью и глубокой благодарностью: вы первый и единственный спаситель этого города, а следовательно, и Франции.
О, благослови вас Бог за ваши добрые и снисходительные слова, господин адмирал! Но простите меня за такой вопрос: не будете ли вы добры повторить их его величеству?
Таково не только мое желание, но и мой долг, сказал Колиньи, а вам ведомо, что долгу своему Гаспар де Колиньи не изменяет никогда.
Какое счастье! И как я буду вам обязан, адмирал! Но позвольте просить вас еще об одном одолжении: пожалуйста, никому не говорите о той помощи, которую мне удалось вам оказать в вашем славном труде. Пусть о ней знает только король. Тоща он увидит, что я трудился не ради славы и шума, а ради верности своему слову. Теперь-то он имеет полную возможность отблагодарить меня наградой, тысячекрат более завидной, чем все почести и титулы в его королевстве.
Ну, это, видно, и впрямь великолепная награда, ответил адмирал. Дай Бог, чтоб король не поскупился на нее. Я, во всяком случае, поступлю согласно вашему желанию. Габриэль.
Ах, воскликнул Габриэль, как давно я не испытывал такого душевного покоя! Теперь я весело взойду на валы и буду биться там с легким сердцем. Разве железо и свинец посмеют коснуться человека, полного надежд?
Все же не слишком-то полагайтесь на это, улыбаясь, ответил адмирал. Теперь доступ в город почти открыт, и достаточно нескольких пушечных выстрелов, чтобы снести последние укрепления. К тому же у нас не хватает солдат. Первый же приступ отдаст крепость в руки неприятеля, не будем обольщаться на этот счет.
А не может ли подоспеть нам на помощь господин де Гиз?
Господин де Гиз не станет рисковать своими солдатами ради города, уже на три четверти взятого, и это будет вполне разумно с его стороны. Пусть он держит их в сердце Франции, где они сейчас необходимы. Сен-Кантен обречен, и теперь ему остается только пасть со славою, к чему мы должны приложить свою руку. Нужно, чтобы победа над Сен-Кантеном обошлась испанцам дороже, чем поражение!
Ну что ж, пусть так! весело подхватил Габриэль. Для забавы продержимся еще два, три, четыре дня, сколько придется. Это даст герцогу де Гизу еще немного времени.
Действительно, Филипп II и его военачальник Филибер-Эммануил, разъяренные долгой задержкой перед городом, не рискнули после десяти безумных приступов пойти на одиннадцатый, не имея полной уверенности в успехе. Как и в прошлый раз, они сделали трехдневную передышку и в течение этих трех дней ограничивались только обстрелом.
За это время адмирал и виконт дЭксмес всячески пытались заделать проломы в стенах, но, к несчастью, рабочих рук не хватало.
Уже к полудню 26 августа в городе не сохранилось ни одной уцелевшей стены. Дома зияли пустотой, а солдаты, не составляя сплошной единой цепи, торчали поодиночке на главных укрепленных пунктах.