Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.
Да, я один, сказал он, но и повелитель один я. Ты показал мне целую армию, отлично. А теперь покажи-ка мне вождя! О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси? Господин де Майен? Ты сам сказал, что он в Суассоне. Герцог Анжуйский? Ты знаешь, что он в Брюсселе. Король Наваррский? Он в По. Что касается меня, то я, разумеется, один, но у себя я свободен и могу видеть, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит, как из окружающих его лесов выбегает или вылетает дичь.
Шико почесал нос. Король решил, что он победил.
Что ты мне на это ответишь? спросил Генрих.
Что ты, Генрике, как всегда, красноречив. У тебя остается твой язык; действительно, это не так мало, как я думал, с чем тебя и поздравляю. Но в твоей речи есть одно уязвимое место.
Какое?
О, Бог мой, пустяки, почти ничего, одна риторическая фигура. Уязвимо твое сравнение.
В чем же?
А в том, что ты воображаешь себя охотником, подстерегающим в засаде дичь, я же полагаю, ты, напротив, дичь, которую охотник преследует до самой ее норы.
Шико!
Ну, хорошо, ты, сидящий в засаде, кого ты увидел?!
Да никого, черт побери!
А между тем кто-то появился.
Кто?
Одна женщина.
Моя сестрица Марго?
Нет, герцогиня Монпансье.
Она?! В Париже?
Ну, конечно, Бог ты мой.
Даже если это так, с каких пор я стал бояться женщин?
И то правда, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата.
О прибытии господина де Гиза?
Да.
И ты полагаешь, что это меня встревожит?
О, тебя же вообще ничто не тревожит.
Подай мне чернила и бумагу.
Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси?
Вот именно. Мысль, видимо, правильная, раз она одновременно пришла в голову и тебе, и мне.
Наоборот никуда не годная мысль.
Почему?
Едва получив это повеление, он сразу же догадается, что его присутствие в Париже необходимо, и устремится сюда.
Король почувствовал, что в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико.
Если вы возвратились лишь для того, чтобы дать мне подобные сообщения, то могли оставаться там, где были.
Что поделаешь, Генрике, призраки не льстят.
Значит, ты признаешь, что ты призрак?
А я этого и не отрицал.
Шико!
Ну, ладно, не сердись: ты и без того близорук, а теперь совсем лишишься зрения. Вот что, ты говорил, будто удерживаешь своего брата во Фландрии?
Да, конечно, это правильная политика, ее я и придерживаюсь.
Теперь слушай и не раздражайся: с какой целью, полагаешь ты, сидит в Нанси господин де Гиз?
Он собирает там армию.
Хорошо, спокойствие Для чего нужна ему эта армия?
Ах, Шико, вы утомляете меня этими расспросами!
Утомляйся, Генрике, утомляйся. Зато потом, ручаюсь тебе, лучше отдохнешь. Итак, мы говорили, что эта армия ему нужна
Для борьбы с гугенотами севера.
Или, вернее, для того, чтобы досаждать твоему брату, герцогу Анжуйскому, который добился, чтобы его провозгласили герцогом Брабантским, и старается захватить хоть небольшой трон во Фландрии, а для достижения этой цели беспрестанно требует у тебя помощи.
Помощь эту я ему все равно обещаю, но, разумеется, никогда не пошлю.
К величайшей радости господина герцога де Гиза. Слушай же, Генрике, что я тебе посоветую. Притворись, что ты действительно намерен послать брату в помощь войско, и пусть они двинутся по направлению к Брюсселю, даже если на самом деле пройдут всего лишь полпути.
Ах, верно, вскричал Генрих, понимаю: господин де Гиз тогда ни на шаг не отойдет от границы.
И данное нам, лигистам, госпожой де Монпансье обещание, что в конце недели господин де Гиз будет в Париже
Обещание это рассеется, как дым.
Ты сам это сказал, мой повелитель. Шико уселся поудобнее. Ну, как же ты расцениваешь мой совет?
Он, пожалуй, хорош Только
Что еще?
Пока эти господа там, на севере, будут заняты друг другом
Ах да, тебя беспокоит юг? Ты прав, Генрике, грозы обычно надвигаются с юга.
Не обрушится ли на меня за это мой третий бич? Ты знаешь, что делает Беарнец?
Нет, разрази меня гром!
Он требует.
Чего?
Городов, составляющих приданое его супруги.
Ай, какой наглец! Мало ему чести породниться с французским королевским домом, он еще позволяет себе требовать то, что ему принадлежит!
Например, Кагор. Но я буду плохой политик, если отдам врагу такой город.
Да, хороший политик не сделал бы этого, но зато так поступил бы честный человек.
Господин Шико!
Считай, что я ничего не говорил: ты же знаешь, что в твои семейные дела я не вмешиваюсь.
Это-то меня и тревожит: у меня есть одна мысль.
Тем лучше!
Возвратимся же к самым срочным делам.
К Фландрии?
Так я действительно пошлю кого-нибудь во Фландрию, к брату Но кого? Кому, Бог ты мой, могу я доверить такое важное дело?
Да, это вопрос сложный!
А, я нашел!
Я тоже.
Отправляйся ты, Шико.
Мне отправиться во Фландрию?
А почему бы и нет?
Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?
Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.
Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!
Значит, ты отказываешься?
А то как же!
Ты отказываешь мне в повиновении?
В повиновении? А разве я обязан тебе повиноваться?
Ты не обязан, несчастный?
А откуда у меня могут быть обязательства? Я от тебя когда-нибудь что-нибудь видел? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в маркизат мою землицу Шикотри, пожалуй мне пятьсот тысяч экю, и тогда мы поговорим о поручениях.
Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из тех, к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки, но внезапно раздались шелест и лязганье колец отдергивали тяжелую бархатную портьеру.
Господин герцог де Жуаез, произнес слуга.
Вот он, черт побери, твой посланец! вскричал Шико. Кто сумеет представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!
И правда, прошептал Генрих, ни один из моих министров не давал мне таких хороших советов, как этот чертяка!
А, так ты наконец признаешь это? сказал Шико. И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме выступов резьбы на его ручках и спинке.
Господин де Жуаез, хотя и был главнокомандующим французским флотом, тоже ничего не заметил.
Увидев своего юного любимца, король радостно вскрикнул и протянул ему руку.
Садись, Жуаез, дитя мое, сказал он. Боже мой, как ты поздно явился.
Ваше величество, ответил Жуаез, вы очень добры, что изволили это заметить.
И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных на ступеньках.
XV
О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА
Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.
Ну что ж, Жуаез, сказал Генрих, хорошо вы побродили по городу?
Отлично, сир, благодарю вас, рассеянно ответил герцог.
Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!
Послушайте, ваше величество, честно говоря не очень-то это развлекательное зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.
Какой жалостливый!
Нет, я эгоист Чужие страдания действуют мне на нервы.
Ты знаешь, что произошло?
Где именно?
Ты знаешь, что произошло?
Где именно?
На Гревской площади?
По правде говоря, нет.
Сальсед отрекся от своих показаний.
Вот как!
Вам это безразлично, Жуаез?
Признаюсь откровенно, ваше величество, я не придавал большого значения тому, что он мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.
Но ведь он сперва сознался.
Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и начали действовать, пока вы, ваше величество, сидели спокойно: это было неизбежно.
Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?
Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.
Оставим это, Жуаез.
Сир
Мне понадобится твой брат.
Мой брат, как и я сам, всегда к услугам вашего величества.
Значит, я могу на него рассчитывать?
Разумеется.
Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.
Вне Парижа?
Да.
В таком случае это невозможно, ваше величество.
Почему?
Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.
Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
Что это значит? спросил он.
Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.
Ваше величество, сказал он, это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен, но он недостаточно ловко приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и вот бедный мальчик начал худеть, худеть
И правда, сказал король, это бросилось мне в глаза.
И все мрачнеет, черт побери, словно он живет при дворе вашего величества.
От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.
Не обращай внимания, Анн, засмеялся Генрих, это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что бедняге дю Бушажу взгрустнулось?
Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха, не хуже чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.
Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!
Вот тебе на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю женщин.
Генрих вздохнул.
Так ты говоришь, у этой женщины мрачный характер?
Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?
Черт побери! Все дело в том, чтобы играть на противоположностях. Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента: они требуют от добивающегося их благосклонности одновременно и любезностей, и известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю Бушажу попалась женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.
Бедняга! сказал король.
Вы понимаете, ваше величество, продолжал Жуаез, что не успел он сделать мне это признание, как я начал его лечить.