Это во-первых, а во-вторых, тем, что даете ему возможность увидеть короля.
Или же его камердинера, ибо весьма возможно, и даже вероятно, что брат Жак ни с кем другим не увидится.
Вы, значит, в Лувре завсегдатай?
О, и самый настоящий, сударь мой. Я поставлял королю и молодым придворным теплые чулки.
Королю?
Я имел с ним дело, когда он был всего лишь герцогом Анжуйским. По возвращении из Польши он вспомнил обо мне и сделал меня поставщиком двора.
Это ценнейшее знакомство, господин Брике.
Знакомство с его величеством?
Да.
Не все согласились бы с вами, брат Борроме.
О, лигисты!
Теперь все более или менее лигисты.
Но вы-то, наверно, менее.
А почему вы так думаете?
Ведь у вас личное знакомство с королем.
Ну, ну, я ведь тоже, как и все, занимаюсь политикой, сказал Шико.
Да, но ваша политика в полном согласии с королевской.
Напрасно вы так полагаете. У нас с ним частенько бывают размолвки.
Если они между вами случаются, как же он возлагает на вас миссию?
Вы хотите сказать поручение?
Миссию или поручение это уже несущественно. И для того и для другого требуется доверие.
Вот еще! Королю важно лишь одно чтобы у меня был верный глаз.
Верный глаз?
Да.
В делах политических или финансовых?
Да нет же, верный глаз на ткани.
Что вы говорите! воскликнул ошеломленный Борроме.
Конечно. Сейчас я объясню вам, в чем дело.
Я слушаю.
Вы знаете, что король совершил паломничество к Богоматери Шартрской?
Да, молился о ниспослании ему наследника.
Вот именно. Вы знаете, что есть вернейшее средство достичь цели, которой добивается король?
Он, по всей видимости, к этому средству не прибегает.
Брат Борроме! сказал Шико.
Что?
Как вы отлично знаете, речь идет о появлении наследника престола чудесным путем, а не каким-нибудь иным.
И об этом чуде он молил
Шартрскую Богоматерь.
Ах да, сорочка!
Наконец-то вы поняли! Король позаимствовал у добрейшей Богоматери сорочку и вручил ее королеве, а взамен этой сорочки он вознамерился поднести ей одеяние, такое же, как у Богоматери Толедской, говорят, это самое красивое и роскошное из всех одеяний Пресвятой Девы, какие только существуют.
Так что вы отправляетесь
В Толедо, милейший брат Борроме, в Толедо, осмотреть хорошенько это одеяние и сшить точно такое же.
Борроме, видимо, колебался верить или не верить словам Шико.
По зрелом размышлении мы должны прийти к выводу, что он ему не поверил.
Вы сами понимаете, продолжал Шико, словно и не догадываясь о том, что происходило в уме брата казначея, что при таких обстоятельствах мне было бы очень приятно путешествовать в обществе служителей церкви. Но время идет, и теперь брат Жак не замедлит вернуться. Впрочем, не лучше ли будет подождать его вне стен монастыря например, у Фобенского креста?
Я считаю, что так было бы действительно лучше, согласился Борроме.
Значит, вы будете настолько любезны, что скажете ему об этом, как только он явится?
Да.
И пошлете его ко мне?
Не замедлю.
Благодарю вас, любезный брат Борроме, я в восторге, что с вами познакомился.
Они раскланялись. Шико спустился вниз по боковой лестнице. Брат Борроме запер за ним дверь на засов.
Дело ясное, сказал про себя Шико, видимо, им очень важно, чтобы я не увидел этой дамы; значит, надо ее увидеть.
Дабы осуществить это намерение, Шико вышел из обители св. Иакова так, чтобы всем это было заметно, и направился к Фобенскому кресту, держась посередине дороги.
Однако, добравшись до Фобенского креста, он скрылся за углом фермы; там, чувствуя, что теперь ему нипочем все аргусы настоятеля, будь у них, как у Борроме, соколиные глаза, он скользнул мимо строений, спустился в канаву, прошел по ней вдоль изгороди, уходившей обратно к монастырю, и, никем не замеченный, проник в довольно густую поросль, как раз напротив монастыря.
Это место явилось для него вполне подходящим наблюдательным пунктом. Он сел или, вернее, разлегся на земле и стал ждать, чтобы брат Жак возвратился в монастырь, а дама оттуда вышла.
XXV
ЗАПАДНЯ
Как мы знаем, Шико быстро принимал решения.
Сейчас он решил ждать, расположившись как можно удобнее.
В гуще молодых буковых побегов он проделал окошко, чтобы все прохожие, которые могли его интересовать, находились в поле его зрения.
Дорога была безлюдна.
В какую даль ни устремлялся взор Шико, нигде не было заметно ни всадника, ни праздношатающегося, ни крестьянина.
Вчерашняя толпа исчезла вместе со зрелищем, которым вызвано было ее скопление.
Вот почему Шико не увидел никого, кроме довольно бедно одетого человека, который прохаживался взад и вперед через дорогу и с помощью заостренной длинной палки что-то измерял на этом тракте, вымощенном благодаря попечению его величества короля Франции.
Шико было совершенно нечего делать. Он крайне обрадовался, что может сосредоточить свое внимание хотя бы на этом человеке. Что он измерял? Для чего он это делал? Вот какие вопросы всецело занимали некоторое время ум мэтра Робера Брике.
Поэтому он решил не терять из виду человека, делавшего измерения.
К несчастью, в момент, когда, закончив промеры, человек этот явно намеревался поднять голову, некое более важное открытие поглотило все внимание Шико, заставив его устремить взгляд совсем в другую сторону.
Окно, выходившее на балкон Горанфло, широко распахнулось, и глазам наблюдателя предстали достопочтенные округлости дона Модеста, который, выпучив глаза, весь сияя праздничной улыбкой и проявляя вообще исключительную любезность, вел за собой даму, почти с головой закутанную в бархатный, обшитый мехом плащ.
Ого, подумал Шико, вот и дама, приехавшая на исповедь. По фигуре и движениям она молода; посмотрим, как выглядит головка; так, хорошо, повернитесь немного в ту сторону; отлично! Поистине странно, что, на кого я ни погляжу, обязательно найду с кем-нибудь сходство. Неприятная это у меня мания! Так, а вот и ее берейтор. Ну, что касается его, то не может быть никаких сомнений это Мейнвиль. Да, да, закрученные кверху усы, шпага с чашечной рукояткой это он. Но будем же трезво рассуждать: если я не ошибся насчет Мейнвиля, черти полосатые, то зачем мне ошибаться насчет госпожи де Монпансье? Ибо эта женщина, ну да, черт побери, эта женщина герцогиня!
Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.
Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.
Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом.
Дело ясное, подумал он, тут замешаны решительно все. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дону Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?
Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше.
Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи. Между тем Шико никого там не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге.
И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами. Он остановился перед балконом, так что лицо его было повернуто в сторону Парижа.
Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь.
Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, и тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя.
Постояв так в течение нескольких секунд, он, по новому знаку брата Борроме, занялся упражнениями, привлекшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться.
С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках.
Черт возьми, черт возьми! прошептал Шико, все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения!
И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи.
Ну вот, подумал он, за здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим.
Герцогиня в сопровождении берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот.
Дон Модест, провожавший их к выходу, только и делал, что отвешивал поклоны.
Герцогиня, не спуская занавески на носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена св. Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми и с любопытством их осмотрел, а потом с носилками и заглянул в них с нескрываемым интересом.
В этом монахе Шико узнал юного брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой герцогини де Монпансье.
Ну-ну, подумал Шико, мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где была назначена встреча. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут.
И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.
Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.
Шико следил за ним, как охотник за дичью, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент.
Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.
Эй, добрый человек, подал он голос из своей норы, загляните-ка, пожалуйста, сюда.
Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.
Вы меня заметили, отлично! продолжал Шико. А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола Пулен.