В чем дело, сказал он, что еще приключилось, Ла Валет? Умер ты, что ли?
Дал бы Бог умереть, сир! ответил дЭпернон. Я бы не видел того, что приходится видеть.
Что? Мое бильбоке?
Ваше величество, если королю грозят величайшие опасности, верноподданный не может не быть в тревоге.
Снова какие-то опасности! Побрал бы тебя, герцог, самый черный дьявол!
При этих словах король удивительно ловко подхватил кончиком бильбоке шар слоновой кости.
Значит, вы не ведаете о том, что происходит? спросил герцог.
Может быть, и не ведаю, сказал король.
Вас окружают сейчас злейшие враги, сир.
Кто же, например?
Во-первых, герцогиня де Монпансье.
Ах да, правда. Вчера она присутствовала на казни Сальседа.
Как легко вы говорите об этом, ваше величество!
Ну а мне-то что за дело?
Значит, вы об этом знали?
Сам видишь, что знал, раз говорю.
А что должен приехать господин де Майен, вы тоже знали?
Со вчерашнего вечера.
Значит, этот секрет протянул неприятно пораженный герцог.
Разве от короля можно что-нибудь утаить, дорогой мой? небрежно сказал Генрих.
Но кто мог вам сообщить?
Неужели тебе не известно, что у нас, помазанников Божьих, бывают откровения свыше?
Или полиция.
Это одно и то же.
Это одно и то же.
Ах, ваше величество, вы имеете свою полицию и ничего мне об этом не говорите! продолжал уязвленный дЭпернон.
Кто же, черт побери, обо мне позаботится, кроме меня самого?
Вы меня обижаете, сир.
У тебя есть рвение, дорогой мой Ла Валет, и это большое достоинство, но ты медлителен, а это крупный недостаток. Вчера в четыре часа твоя новость была бы замечательной, но сегодня
Что же сегодня, ваше величество?
Она малость запоздала, признайся.
Напротив, видимо, для нее еще слишком рано и вам не угодно меня выслушать, сказал дЭпернон.
Мне? Да я уж битый час тебя слушаю.
Как? Вам угрожают, на вас собираются напасть, вам ставят западни, а вы не беспокоитесь?
А зачем? Ведь ты организовал мне охрану и еще вчера утверждал, что обеспечил мое бессмертие. Ты хмуришься? Почему? Разве твои Сорок пять возвратились в Гасконь или же они больше ничего не стоят? Может быть, эти господа как мулы: испытываешь их они так и пышут жаром, купишь еле-еле плетутся.
Хорошо, ваше величество, вы сами увидите, что они такое.
Буду очень рад. И скоро я это увижу?
Может быть, раньше, чем вы думаете.
Ладно, не пугай!
Увидите, увидите, ваше величество. Кстати, когда вы едете за город?
В лес?
Да.
В субботу.
Значит, через три дня?
Через три дня.
Мне только это и надо было знать, сир.
ДЭпернон поклонился королю и вышел.
В приемной он спохватился, что позабыл отпустить г-на Пертинакса с его поста. Но г-н Пертинакс отпустил себя сам.
XXIX
ДВА ДРУГА
Теперь, если угодно читателю, мы последуем за двумя молодыми людьми, которых король, радуясь, что и у него есть маленькие секреты, отправил к своему посланцу Шико.
Едва вскочив в седло, Эрнотон и Сент-Малин чуть не придушили друг друга в воротах, ибо каждый из них старался не дать другому опередить себя.
Действительно, кони их, тесно прижавшись друг к другу, выступали рядом, и от этого колено одного всадника давило на колено другого.
Лицо Сент-Малина побагровело, щеки Эрнотона побледнели.
Сударь, вы причиняете мне боль! закричал первый, как только они оказались за воротами. Раздавить вы меня хотите, что ли?
Вы тоже делаете мне больно, ответил Эрнотон. Только я не жалуюсь.
Вы, кажется, вознамерились преподать мне урок?
Ничего я не намерен вам преподать.
Ах, вот как! сказал Сент-Малин, понукая свою лошадь, чтобы разговаривать со своим спутником на еще более близком расстоянии. Повторите то, что вы сейчас сказали.
Зачем?
Я вас не совсем понял.
Вы хотите затеять ссору? флегматично произнес Эрнотон. Напрасное старание!
Зачем бы я стал искать с вами ссоры? Разве я вас знаю? презрительно возразил Сент-Малин.
Отлично знаете, сударь, сказал Эрнотон. Во-первых, там, откуда мы оба сюда явились, мой дом находится всего в двух лье от вашего, а меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, вы взбешены, видя меня в Париже, вы ведь воображали, что вызвали вас одного. И наконец, это письмо король поручил хранить мне.
Ладно, пусть так! вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. Согласен все это правда. Но из этого следует
Что именно?
что рядом с вами я чувствую себя не в своей тарелке.
Уходите, если вам угодно. Черт побери, я не стану вас удерживать.
Вы делаете вид, что не понимаете.
Напротив, милостивый государь, я вас отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня письмо и везти его самому. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить.
А может быть, этого-то мне и хочется!
Хотеть и сделать две разные вещи.
Спустимся вместе к реке, и вы увидите, не одно ли и то же для меня захотеть и сделать.
Милостивый государь, если король поручил мне везти письмо
То что же?
то я доставлю его куда следует.
Я силой отниму его у вас, хвастун!
Надеюсь, вы не вынудите меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке?
Вас?
Конечно: у меня при себе пистолет, а у вас его нет.
Ну, ты мне за это заплатишь! сказал Сент-Малин, осаживая лошадь.
Надеюсь, после того, как поручение будет выполнено.
Каналья!
Пока же, умоляю вас, сдерживайтесь, господин де Сент-Малин. Ибо мы имеем честь служить королю, а у народа, если он сбежится, услышав, как мы ссоримся, создастся очень худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит вражда.
Сент-Малин рвал зубами свои перчатки. Из-под его оскаленных зубов текла кровь.
Легче, сударь, легче, сказал Эрнотон, поберегите свои руки, им же придется держать шпагу, когда у нас с вами до этого дойдет.
О, я сейчас подохну! вскричал Сент-Малин.
Тогда мне и делать ничего не придется, заметил Эрнотон.
Трудно сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но внезапно, переходя Сент-Антуан-скую улицу у Сен-Поля, Эрнотон увидел чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая женщину, чье лицо было полускрыто вуалью.
Мой вчерашний паж, прошептал он.
Дама, по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, глазом не моргнув, но все же откинувшись в глубь носилок.
Вы, кажется, заставляете меня ждать, сказал Сент-Малин, и притом лишь для того, чтобы заглядываться на дам!
Прошу извинить меня, сударь, сказал Эрнотон, снова тронув коня.
Теперь молодые люди рысью помчались по улице предместья Сен-Марсо; они не заговаривали даже для перебранки.
Внешне Сент-Малин казался довольно спокойным. Но на самом деле он дрожал от гнева. Ко всему он еще заметил и, как всякий отлично поймет, это открытие его отнюдь не смягчило, что, как бы хорошо он ни ездил верхом, при случае он не смог бы угнаться за Эрнотоном, ибо конь его оказался гораздо менее вынослив и был уже весь в мыле, хотя проехали они еще очень небольшое расстояние. Это весьма озаботило Сент-Малина. Словно желая отдать себе полный отчет в том, на что способен его конь, он принялся понукать его и хлыстом и шпорами, что вызвало между ним и лошадью ссору.
Дело происходило на берегу Бьевры.
Лошадь не стала тратить сил на красноречие, как это сделал Эрнотон. Но, вспомнив о своем происхождении она была нормандской породы, она затеяла со своим всадником тяжбу, которую он проиграл.
Сперва она осадила назад, потом встала на дыбы, потом прыгнула, как баран, и устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, где и освободилась от своего всадника.
Проклятия, которыми принялся сыпать Сент-Малин, можно было слышать за целое лье, хотя их наполовину заглушала вода.
Когда ему удалось встать на ноги, глаза у него вылезали на лоб, а из расцарапанного лба струилась по лицу кровь.
Сент-Малин огляделся по сторонам: лошадь его уже поднялась вверх по откосу, и был виден только ее круп, из чего следовало, что ее голова была повернута в сторону Лувра.
Сент-Малин понимал, что усталый, грязный, промокший до костей, весь в крови и ссадинах, он не сможет догнать свою лошадь: даже попытка сделать это была бы смешна.
Тогда он припомнил слова, которые сказал Эрнотону. Если он не пожелал одно мгновение подождать своего спутника на улице Сент-Антуан, можно ли было рассчитывать, что спутник этот будет столь любезен, что станет ожидать его два часа на дороге?
Это рассуждение заставило Сент-Малина от гнева перейти к самому беспросветному отчаянию, особенно когда он увидел из ложбинки, где находился, как Эрнотон молча пришпорил своего коня и помчался наискось по какой-то дороге, видимо, по его мнению, кратчайшей.
У людей, по-настоящему вспыльчивых, кульминация гнева вспышка безумия.
Одни принимаются бредить.
Другие доходят до полного физического и умственного изнеможения.
Сент-Малин тут же вытащил кинжал: на один миг у него мелькнула мысль вонзить его себе в грудь по самую рукоятку. Никто, даже он сам, не мог бы отдать себе отчет в том, как невыносимо страдал он в эту минуту. Подобный приступ может привести к смерти, а если выживешь то постареешь лет на десять.
Он поднялся по береговому откосу, руками и коленями упираясь в землю, пока не выбрался наверх.
Там он в полной растерянности устремил взгляд на дорогу: на ней никого не было видно.
Справа исчез Эрнотон, поспешивший, как видно, вперед. Своего коня Сент-Малин тоже не видел.
В лихорадочно возбужденном мозгу Сент-Малина сменяли одна другую мрачные мысли, в которых он гневно ополчался и на других, и на себя самого, как вдруг до слуха его донесся конский топот, и справа, на дороге, по которой уехал Эрнотон, он увидел всадника.
Всадник вел под уздцы вторую лошадь.
Таков был результат предпринятого Карменжем маневра: он взял вправо, зная, что, если убегающую лошадь преследовать, она от страха помчится еще быстрей. Поэтому он поскакал в обход и наперерез нормандцу и стал поджидать коня, загородив ему путь на узкой дороге.
Когда Сент-Малин увидел Карменжа, радость захлестнула его: он ощутил внезапный прилив добрых чувств, благодарности, взор его смягчился, но лицо тотчас же омрачилось: он понял все превосходство Эрнотона, ибо в глубине души должен был признать, что, будь он на месте своего спутника, ему и в голову не пришло бы поступить таким же образом.