- Благодарю, - Миллер приподнял щеголеватую, совсем не соответствующую лютой погоде, шляпу. - Пойдем, Маруся. Заодно про Шурочку сведаем.
- Погодите, Лександр Степаныч. Это тот фельдшер, что покойников на куски кромсает? Вы и вправду ему намерились показаться? - душевное состояние девушки ухудшалось с каждой минутой.
- Ступай, Маруся. Я сам, - мягко отвечал Миллер.
Однако прислуга его не оставила - сопроводила до самого порога.
- Нет покуда вестей, господин Миллер, - сходу встретил дежуривший околоточный.
- Мне бы вашему доктору показаться, - Миллер поднял вверх руку, но, впрочем, повязка не позволяла увидеть раны.
- Да он же... как бы это сказать? Не совсем по живым людям-то. То есть, точно наоборот. Правда, у него уже есть один живой - может, и впрямь вас примет?
Дежурный проводил Миллера в соседнее помещение. Смердело там так, что выступили слезы.
- Фельдшер, к тебе снова живые... Господин архитектор!
Тусклый, сутулый человек, волхвовавший над столом, обернулся.
- Будьте любезны присесть вон на ту табуретку. Я вынужден просить вас переждать лишь минуту: мне нужно окончить этот надрез, в ином случае все испортится.
Миллер повиновался, хотя все меньше полагал, что нелепая затея, несомненно, продиктованная жаром, имеет возможность завершиться чем-то благоприятным.
- Полагаю, я вас прежде встречал, - заметил тихий приятный голос откуда-то сбоку.
На миг Миллеру показалось, что он, как и тошнотворный запах, доносится с одного из пугающих столов, покрытых нечистыми простынями.
Должно быть, слова Маруси произвели на ее хозяина куда большее впечатление, чем он сам мог себе признаться.
- Не мудрено - город у нас тесный, - медленно оборачиваясь, отвечал Миллер. - С кем имею честь?
- Чувашевский, учитель реального.
К счастью, забинтованный человек, по неведомым причинам лежащий на столе мертвецкой, оказался вполне живым.
- Миллер, архитектор.
- Убежден, что кричали именно вы...
- Миллер, архитектор.
- Убежден, что кричали именно вы...
- О чем вы?
Неприятный диалог прервал фельдшер. Кажется, он даже не отер рук. Миллер брезгливо позволил пальцам с откровенно нечищеными ногтями размотать свою повязку.
- Не может быть! Это все тот же самый след! - радостно воскликнул фельдшер, и тут же закричал во весь голос: - Господин Деникин, вы там? Ершооов!
***
Чем дальше Романов углублялся в грязные бумаги Вагнера, тем меньше его интересовали городские заботы. Водопровод? Электричество? Телефонные аппараты? Печи, способные обогреть целый дом за одну лишь растопку в сутки? После всего, что ему довелась узнать?
Так он еще никогда не обманывался.
Находками до зуда хотелось поделиться хоть с кем-то, все равно, с кем. Однако увы: Романов пришел к выводу, что не в силах дальше доверять кому-либо в этом городе.
Из «своих» имелась только жена, день ото дня все более терявшая душевное здравие. Но если бы она вдруг и очнулась от своего дурманящего сна, в котором проводила большую часть суток, то что бы она сказала?
Романов будто наяву слышал ее голос, произносивший, по обычаю, неуместно высокопарную речь:
- Анатоль, я самого начала говорила тебе, что ты заблуждаешься во всех этих людях, и, без сомнения, будешь глубоко разочарован. Однако амбиции затмевали твой взгляд и разум настолько, что ты отказывался признавать очевидное до той самой поры, покуда это оставалось возможным.
Хуже всего, что эта воображаемая Елизавета была абсолютно права.
Преступное отродье! И ведь еще всего лишь несколькими днями ранее Романов бы и мысли не допустил о том, что всех этих людей объединяет нечто общее - тем более, столь гнусный интерес.
Но что он мог сделать, находясь здесь? Вероятно, скажи он хоть слово вслух - и в тот же день лежал бы с перерезанным горлом в лесу, как и господин полицмейстер, который, очевидно, тоже что-то прознал.
- Как только придет весна, мы уедем, Лиза! - откладывая в сторону испещренные знакомым почерком документы, громко пообещал Романов - больше себе, чем прекрасной собеседнице, забывшейся больным сном.
- Мсье Анатоль, я хотеть сказать... - грустная Одиль подкралась неслышной тенью.
- Быть может, мы поговорим завтра? - Романов растирал слипавшиеся глаза. Заряд бодрости, который придало раздражение, улетучился без следа, стоило ему завершить работу.
- Нет, прошю! Вашно! Ошень вашно! Не мочь не сказать! Это про малыш Андрэй...
X. Веление долга
Волнистая, белокурая прическа архитектора, изысканная, уложенная волосок к волоску, совершенно поредела на затылке. Впереди - парадное великолепие, сзади же - тонкие тенета. Впечатление еще более усиливалось внезапной темной родинкой, проглядывавшей через, в прошлом, несомненно, ангельские кудри. Интересно, догадывался ли об этом сам хозяин волос?
Деникин неприлично стоял прямо за спиной у значимой в городе особы, бесстрастно разглядывая то, что обыкновенно бывало скрыто от глаз.
Миллер сильно нервничал, не имея на то никаких явных причин.
- По какому праву вы, судари, смеете задавать мне столь личные вопросы?
- Позвольте, Александр Стефанович, внести ясность, и поведать о резонах нашего, столь неуместного, на ваш взгляд, интереса... Как вам наверняка известно, в городе, помимо исчезновения вашей дочери, произошла череда и иных неприятных событий, - взяв наивысшие из доступных ему тонов любезности и благодушия, увещевал Ершов. - Люди из общества похищены, убиты! И никому не ведомо, что еще может произойти в дальнейшем, покуда те негодяи, что свершили преступления, не пойманы. Наш долг - избавить город от угрозы и восстановить справедливость во имя тех, кому уже никто не в силах помочь. Долг же любого чтящего законность горожанина - оказать в этом деле помощь нам... и себе!
- Долг?! О каком долге вы говорите? Я пришел к вам сам! Это моя дочь исчезла! Как вы заметили - похищена! И до сей поры она еще не просто не отыскана. У меня и вовсе сложилось впечатление, что ее вопросом полиция не достаточно озабочена.
- Вы заблуждаетесь, Александр Стефанович. Возможно, я выразился чересчур резко. На деле я хочу сказать...
- Нет, это я хочу сказать! Теперь, после ваших слов, я наконец понял, куда вы ведете! Неужели вы полагаете, что я каким-то образом могу быть причастен к пропаже своей собственной дочери?!
Нет, ровно до этого момента полицейские так не полагали. Однако новой пищи для предположений и без того имелось в избытке.
Деникин сделал большое усилие, чтобы удержать рот закрытым. В разговоре с Миллером помощник полицмейстера не принимал прямого участия. Досадно было осознавать, но увы: в столь щепетильном вопросе ремесленничий сын Ершов мог продвинуться куда дальше, чем если бы за дело взялся сам Деникин, и при том не создав инцидента.
Двигаться следовало осторожно. Хрупкий, чувствительный городской архитектор - не каторжная нянька. Щипцы тут заказаны, хотя - без малейшего сомнения - здесь бы они проявили себя если не более, то уж точно и не менее плодотворно. Увы, несмотря на то, что Миллер явно что-то скрывал, убедить его раскрыться пока что допускалось только лаской да уговорами, как малое дитя.
- Что вы, Александр Стефанович! И в мыслях не имел! Однако мы полагаем, что ваши ответы и впрямь могли бы некоторым образом пролить свет на исчезновение барышни Миллер.
- Это каким же, позвольте поинтересоваться?
- Пока я не могу сказать наверняка, но нам и в самом деле нужно узнать, где и при каких обстоятельствах вами была получена эта травма.
- Скажу вам вот что! Вы не смеете более меня расспрашивать. Я не желаю продолжать этот разговор. Прощайте! Когда же у вас, наконец, появится, что сказать о моей дочери, вы знаете, где меня отыскать, - с этими словами Миллер поднялся и направился к выходу, по пути ударившись об угол стола.
На момент в управе повисло непривычное безмолвие.
- Ничего не понимаю, - признался Ершов.
Взяв со стола чистый лист и графитный карандаш, он принялся быстро черкать, держа бумагу на весу.
Обстоятельства и впрямь не хотели связываться в единую цепь. И даже те, которые с таким трудом удавалось туда приладить, отчаянно вырывались.
Деникин заглянул в каракули сослуживца. Ершов, движимый в большей степени любопытством и патетичным представлением о долге, чем страхом перед последствиями его неисполнения, успел начертил таблицу, и теперь ее заполнял.
- Деникин, испробуем наглядный способ, о котором я давеча прочел? Мы соберем воедино всех не только убитых, но и пропавших. Напишем поочередно вот в этих графах, имена, чем занимались, где жили, откуда пропали и где обнаружены... А также что по этому вопросу гласит молва. А потом посмотрим на все разом.
- Боюсь, для вас эта метода слишком безобидна. Впрочем, давайте, отчего нет? Хуже не станет.
- Приступим же. Начнем с имен. Кто из общества пропал и так и не был отыскан?
- Василий Софийский...
***
Немудрено, что сын генерал-губернатора первым пришел Деникину в голову. С недавней поры тень начальника края сопровождала каждый шаг, без слов требуя результатов и грозя расправой. Хотя на деле состоявшийся разговор выглядел куда менее свирепо.
Софийский не сдержал слова, переданного через фельдшера, и прислал челядинца не с заявлением, а с повелением немедленно привести в резиденцию Деникина. Сколь не надеялся помощник полицмейстера уж если не вовсе избежать личной аудиенции, что вряд ли было возможно, то во всяком случае, отложить ее на неопределенный срок, на этот раз спасения ждать не приходилось. Тем более, что теперь Софийский точно знал, кого желает видеть, и вполне определенно назвал в своем наказе фамилию Деникина.
- Ершов! Чем вы заняты?
- Я...
- Отставьте немедленно! Вы пойдете со мной к его превосходительству.
И, в сопровождении человека Софийского, они направились к генерал-губернатору.
В отличие от своего главного постояльца, белокаменный дворец («Возведенный по проекту Миллера», - отметил Ершов), вблизи оказался более внушительным, чем думалось, глядя с улицы. От толстых стен веяло торжественной, высокомерной печалью. Долгие скругленные окна глядели с тоской, сожалея о том, что вместо оживленных улиц Петербурга им суждено любоваться заснеженной пустыней. Даже узкие декоративные балконы, объятые легковесными рядами балясин, казалось, подверглись хандре. Впечатление складывалось непростое.
- Сколь отталкивающая красота, - вполголоса выразил свои взгляды спутник, и Деникин мысленно согласился.
Прежде помощник полицмейстера лишь со стороны смотрел на визитеров, заходивших в гигантские двери в форме арки - истинные крепостные ворота в два роста в вышину. Теперь же, пройдя через них сам, поразился вновь - на сей раз убранству.
- Экая напыщенная безвкусица, - не сдержавшись, шепнул он прямо в мохнатое ухо Ершова.
- Пестроватенько-с, - согласился тот, как будто мог что-либо смыслить в особенностях обстановки.